Юлия Вострокнутова. «Кошмары» (повесть Н.В. Гоголя «Вий») 1     Состояние кошмара в «Вие» достигается контрастной сменой смешного и ужасного, тем, что ужас не нагнетается постоянно, а поднимается волнами, каждая из которых, чередуясь с затишьем, становится тем больше и страшнее. И на таком чередовании ужасного и комического («день/надежда/веселье – ночь/отчаяние/ужас»), когда в одном эпизоде нагнетается страх, а в следующем он рассеивается, построена вся повесть.     В произведении намеки на то, что будет рассказана жуткая история, с первой же страницы заинтриговывают читателя – уже одно пояснение автором непонятного названия повести («Вий – есть колоссальное создание простонародного воображения. Таким именем называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли»), в сочетании с самим достаточно зловеще звучащим словом, в котором слышится какой-то вой, вводят нас в атмосферу старинной легенды.     И вдруг после нагнетающего страх заголовка («начальник гномов») читателя ошеломляет повествование, выдержанное в комических, а никак не мрачных тонах, и заставляет переключить воображение с одного полюса настроения на прямо противоположный. Приходится перестраиваться, отказываться от ожидаемого хода событий и предполагать, что «Вий» - повесть юмористическая, такая же, как «Пропавшая грамота», где чертовщина выставлена на посмешище. Характеры богослова Халявы, философа Хомы Брута и ритора Тиберия Горобца, которые являются героями повествования, описаны с иронией, и ничто не указывает на то, что с приятелями должно произойти нечто трагическое.     Первая волна кошмара начинается в ту минуту, когда на Хому нападает ведьма, которая затем оборачивается молодой красавицей. Состояние Хомы вполне соответствует ощущениям человека, оказавшегося во сне - «не могу убежать, не двигаюсь, не могу позвать на помощь». В частности, немота и паралич означают, что человек не может воспользоваться никакими оберегами – ни словом, ни жестом. Хоме, однако, удалось произнести заклятие, причем нужно заметить, что герой не разделяет понятия «христианская молитва» и «языческий заговор» и произносит их вперемешку; непонятно, что же именно больше помогает – молитва или заклятье («…он начал припоминать все, какие только знал, молитвы. Он перебирал все заклятья против духов…»). Но когда впечатление от приключения-кошмара рассеивается, Хома весело пирует в корчме, уже не думая «о своем необыкновенном происшествии». Казалось бы, всё осталось в прошлом и станет одной из бурсацких баек.     «Между тем распространились везде слухи, что дочь одного из богатейших сотников... находится при смерти и перед смертным часом изъявила желание, чтобы отходную по ней и молитвы в продолжение трех дней после смерти читал один из киевских семинаристов: Хома Брут… Философ вздрогнул по какому-то безотчетному чувству, которого он сам не мог растолковать себе. Темное предчувствие говорило ему, что ждет его что-то недоброе». По каким же причинам вдруг забеспокоился Хома? Он никогда не знал дочери этого сотника, а ее отец наверняка заплатит щедро. Читателю, конечно, сразу становится понятно, кто такая эта умирающая дочь сотника, поскольку из его памяти ещё не стерся случай с ведьмой, но Хома и думать о нем забыл и может только смутно предчувствовать угрозу для себя в предстоящей поездке на хутор.     Однако даже в такой напряженный момент тревога Хомы перебивается авторским описанием клянчения ректором подарков и забавной кибитки («хлебный овин на колесах»). Несмотря на то, что казаки и Хома едут фактически на похороны, они пьют и веселятся, и прибытие на хутор проходит для них незаметно, без всяких дурных предзнаменований. Автор вновь умело успокаивает страхи читателя. 2     Незаметно Хома пересекает границу между двумя мирами – миром реальности и миром кошмара. Одно из основных свойств пространства кошмара – оно замкнуто. Почему так трудно откуда-нибудь убежать в кошмаре? Потому что спящий либо постоянно возвращается на одно и то же место, то есть «ходит кругами», либо не находит выхода.     Хутор – это то пространство, в котором будет разворачиваться кошмар. Он находился «в пятидесяти верстах от Киева», но в то же время неизвестно где, поскольку к нему ведет дорога, которая водит и путает («Проколесивши большую половину ночи, беспрестанно сбиваясь с дороги, выученной наизусть, они, наконец, спустились с крутой горы в долину»).     Даже время там начинает течь по-особому. Заметьте, что дочка сотника находится при смерти и умирает как нарочно в ночь приезда на хутор Хомы; но далее сам сотник говорит, что его дочь просила послать «сей же час» за Хомой Брутом, и добавляет: «Она, голубонька, только и могла сказать, и умерла». Следовательно, сутки, которые понадобились, чтобы съездить в киевскую семинарию, куда-то бесследно пропали, поскольку на хуторе столько времени не прошло.     Сколько бы ни пытался убежать с хутора Хома, всякий раз «внезапно» появлялся кто-либо из слуг сотника и задерживал его («Напрасно ты думаешь, пан философ, улепетнуть из хутора!..Тут не такое заведение, чтобы можно было убежать...»). Даже дорожки, которые Хома выбирает для побега, очень запущены, они заросли сорными травами, бурьяном, и травы тоже смыкаются оградой вокруг хутора, не пропуская никого («За плетнем... шел целый лес бурьяна... и коса разлетелась бы вдребезги, если бы захотела коснуться лезвеем своим одеревеневших толстых стеблей его»). Хоме удается совсем недалеко уйти от хутора – он возвращается то же самое место, как часто бывает в кошмарах.      3     Затем в повествовании возникает церковь, однако описание деревянной постройки мало напоминает христианский храм - «Церковь деревянная, почерневшая, убранная зеленым мохом, с тремя конусообразными куполами, уныло стояла почти на самом краю села. Заметно было, что в ней давно уже не отправлялось никакого служения». Это важно – в церкви должны регулярно проводиться службы, иначе её придется заново освящать. Кроме заброшенности здания можно отметить, что оно как бы уходит в землю, зарастая мхом, – или, наоборот, растет из земли и чем-то похоже на гору (помните, что Вий — начальник гномов).     И снова, пока есть время до наступления жуткой ночи, автор прерывает рассказ об ужасных знаках, являвшихся Хоме (холодный, как лед, гроб, который он помогал нести), упоминая о том, что голод может заставить позабыть обо всех страхах. И хотя за ужином разговоры ведутся исключительно о колдовстве и проделках панночки, этим историям не очень правдоподобны: («Каждый в свою очередь спешил что-нибудь рассказать. К тому ведьма в виде скирды сена подъехала к самым дверям хаты; у другого украла шапку или трубку; у многих девок на селе отрезала косу; у других выпила по нескольку ведер крови»). Здравомыслящему человеку понятно, что это обыкновенные «страшные истории», потому что зачем ведьме красть шапку или как она могла выпить «по нескольку ведер крови», если в человеке не может быть столько крови?     Начинается первая ночь. Как ведет себя Хома, оставшись один в церкви? «Сначала он зевнул, потом потянулся, потом фукнул в обе руки и, наконец уже, обсмотрелся». Тогда как ему следовало бы первым делом перекреститься. Но именно к этой церкви никто не относится как к священному месту – может быть, именно поэтому она не выполняет своих защитных функций. Внутри церковь полна мраком («Свечи теплились пред темными образами. Свет от них освещал только иконостас и слегка середину церкви. Отдаленные углы притвора были закутаны мраком»). Позолота икон чернела и опадала; золотой цвет в христианстве – символ Бога, а церковь этот цвет и связанную с ним «божественность» теряла. Так храм становился «нехорошим» местом, исковерканным священным пространством, которое вместо того, чтобы охранять христианина, вредит ему. Хома это чувствует и не ощущает себя в безопасности от мертвецов и выходцев с того света. Даже то, что он «принялся прилепливать восковые свечи ко всем карнизам, налоям и образам, не жалея их немало, и скоро вся церковь наполнилась светом», не помогло – «вверху только мрак сделался как будто сильнее, и мрачные образа глядели угрюмей из старинных резных рам, кое-где сверкавших позолотой».     Напряжение нарастает. Хома всё время оглядывается, ожидая самого страшного – когда труп встанет. Темп повествования убыстряется, так же, как сердце начинает быстрее стучать от страха. Ведьма не должна встать из гроба, потому что «побоится Божьего слова». Так действительно было бы логично рассуждать верующему человеку, но в том и состоит весь ужас, что привычные схемы защиты не срабатывают – ведьма не боится. И вновь Хому спасают не столько молитвы, сколько заклинания и очерченный круг. И опять только языческое заклятье (произнесенное в христианской церкви, оно расценивается как ужасное кощунство) и разделяет Хому и ведьму, которая не может переступить через границы круга.     Казалось бы, после пережитых ужасов Хома должен впасть в черную тоску и отчаянье, но автор снова ловко меняет план с мрачного мистического на юмористический бытовой. «После обеда философ был совершенно в духе. Он успел обходить всё селение, перезнакомиться почти со всеми; из двух хат его даже выгнали...»     Во вторую ночь ведьма позвала на помощь, и хотя Хома рассудил, что «оно только с первого разу немного страшно, а там оно уже не страшно», однако он поседел – это было последнее предупреждение о том, что речь идет о жизни и смерти. Интересно то, что сотник ничуть не удивился сообщению Хомы о том, что его дочь «припустила к себе сатану»; впрочем, не стоит забывать, что хутор этот особенный и на нем «нечисто».     Третья ночь была «адская». Хома начал понимать, что ему уже не спастись из этого места. Снова подчеркивается, что в церкви «ветхие деревянные своды, показывавшие, как мало заботился владетель поместья о Боге и о душе своей».     Затем – кульминация, когда все ужасы разрастаются до предела. «Вдруг… с треском лопнула железная крышка гроба и поднялся мертвец... Вихорь поднялся по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху разбитые стекла окошек. Двери сорвались с петлей, и несметная сила чудовищ влетела в Божью церковь». Чудовища не могут увидеть Хому, укрытого волшебным кругом, но Вий может – он настолько древнее всех магических обрядов, что может пренебрегать их правилами, обязательными для прочих духов. Однако одно самое древнее правило, появившееся еще до правил, придуманных человеком, вынуждены выполнять все темные существа – когда наступает утро и поет петух, прогоняя ночь, тьма должна спрятаться во тьму или погибнуть от лучей солнца. А церковь и всех, кто был в ней, уже окончательно поглотила земля, втянула в свое ненасытное мрачное чрево - «Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги». Обсуждаем на форуме