Жюли де Мираваль

Лэ.

Глава двадцать девятая

Известие о захвате в плен Морторана де Вернея оказалось ложным – в последний момент, в разгар стычки, ему удалось скрыться. После восстания Инквизиции и пережитых опасных авантюр Клер полюбила ходить в собор святых Петра и Павла. Барон д’Оэн не препятствовал её благочестивому увлечению молитвами.

- Мне хочется узнать только одно, - тихо и угрожающе говорила Клер, глядя в лицо резному изображению святого. – Он играл мною или нет?

Пока она беседовала со статуей, Балафрэ в углу церкви развлекал себя чтением душеспасительных цитат, высеченных в камне: «Femina – instrumentum diaboli» , из благочестивых трудов патера Кантора Аурелия. Он негромко шептал себе под нос:

«Женщина есть ложь и есть измена. Созданная второй после мужчины, она слабее его духом и телом, на ней менее заметно дыхание Господа-Творца, ибо лишь первого человека сотворил Он со всей любовью и мудростью, женщину же дал Он мужчине для забавы и помыкания. Дьявол, вечно пекущийся в злобе своей змеиной о раздорах и распрях, проник в сердце праматери Евы, и через неё в сердца всех её потомков женского полу, дабы лестью и похотью, на кои столь падки супруги и дочери человеческие, соблазняющие нас идти против заветов и законов Господа нашего, могли они губить верных мужей. Остерегайся, христианин, верить им, ибо женщина есть грех и есть погибель».

- Мадам, мы слишком задерживаемся. Мессир барон хватится нас.

Клер едва повернула голову, чтобы бросить на смевшего сделать ей замечание слугу холодный взгляд. Балафрэ поспешно поклонился, но льстивое проявление покорности уже не могло спасти его от вспышки гнева хозяйки. От того, чтобы не заорать в иступленной ярости, Клер удерживало лишь пребывание в храме – столь явное выказывание злости под священной кровлей считалось ею просто недопустимым. Процедив сквозь стиснутые зубы приказание выйти из собора и оставить её в покое, Клер вцепилась в четки и устремила взгляд на статую. Балафрэ удалился, решив про себя, что добрый и мягкосердечный патер Аурелий слишком снисходительно отзывался о женщинах.

Клер думала о де Вернее дни напролет. Ей казалось, что она знает о нём то, что так хочет знать, но цепко ухватить кружившую в голове мысль и облечь её в слова всё не удавалось. Размышляя о де Вернее, Клер часто называла его Мортораном, совсем, однако, не удивляясь тому, что теперь он стал ей гораздо ближе, чем в те баснословно далекие времена, когда они вместе плели интриги против барона д’Оэна.

Расспрашивать о Морторане ей было некого. Д’Оэн, вновь ставший тем страшным бароном д’Оэном, который приезжал за ней в Прованс, с утра до ночи занимался делом Инквизиции; засев во дворце вместе с королем Генрихом и его приближенными советниками, он старался уничтожить мятежный монашеский орден с корнем. Отца Трувера-Вайона захватили в первые же часы неразберихи – он пытался бежать из Доннэ верхами, в сопровождении немногочисленной свиты. Его поймали, заковали в цепи и посадили под замок в подземелья Бельрепэра, но, несмотря на такую удачу, д’Оэн почти не придавал престарелому Великому Инквизитору значения – Клер подозревала, что барон охотно обменял бы дряхлого главу бунта на молодого дофина Инквизиции. Сколько в этом желании было от политического расчета и сколько от соображений личной мести, Клер даже и не пробовала прикидывать.

Морторан скрывался. Клер, постоянно блуждая мыслями по его следам, не могла усидеть на месте – впрочем, делать ей в пустом и наполовину разгромленном (западное крыло здания во время ночного нападения даже горело) особняке д’Оэнов было совершенно нечего. Слуги заботились лишь о том, чтобы она была сыта, обогрета и под охраной, в остальном же Клер имела полное право забавляться, чем ей вздумается. На свободе Клер пришла к решению, что ей нужно сходить в церковь и подумать о Морторане там, и что Господь непременно подскажет ей, как поступить. Она, ничуть не сомневаясь, чувствовала над собой руку и волю Всевышнего – и чем дальше заходили события, тем больше ощущала она себя уподобленной маленькой фигурке из шахматной игры. Та уверенность, с какой она говорила о неодолимости Провидения королю Генриху в ночь Праздника шутов, не шла ни в какое сравнение с её новой, почти фанатической одержимостью непротивления силе Судьбы. Собственная её беспомощность не только не мешала ей – Клер даже упивалась ею. Каждый шаг, который она делала, каждый вдох, каждое слово (хотя говорила она после ночи Праздника шутов крайне мало и лишь по настоятельной необходимости) были уже заранее предписаны ей для выполнения, поэтому Клер без суеты выжидала, когда придет то или иное событие.

Почуяв в себе непонятную тягу к храмовой тишине и полутьме, Клер немедленно истолковала этот позыв как знаменье и тут же отправилась в собор святых Петра и Павла. Стремительными шагами обойдя громадный собор, она выбрала в собеседники одну из святых статуй и принялась вполголоса излагать ей свои вопросы. Кого изображала статуя – святого, епископа или ангела – было ей безразлично, главная обязанность древней деревянной скульптуры состояла в том, чтобы как можно скорее доставить депешу от Клер к Господу и растолковать полученный ответ.

Клер навещала статую уже дважды и возлагала на третье посещение большие надежды. Собор был почти пустым (перепуганные горожане предпочитали пока отсиживаться дома, за крепкими дверями и запорами), и Клер могла беседовать со всеми статуями храма, не только с одной, сколько душе угодно. Однако ей действительно пора было возвращаться в особняк д’Оэнов, а знака от Господа по-прежнему не поступало.

Клер повернулась и пошла к выходу. Неожиданно под ноги ей кинулся оборванный мальчишка и пронзительно заверещал:

- Подайте на кусок хлеба! Именем святого Альметти!

Клер хищно вздрогнула и нарочито рассеянно потянулась к сумке для милостыни, висевшей у неё на поясе, но прежде чем пальцы коснулись застежки, попрошайка, быстро оглянувшись через плечо, сунул ей грязную сложенную в крохотный квадратик записку. Клер сжала её в кулаке, не торопясь открыла сумочку и высыпала в подставленную нищим шапку горсть мелкого серебра. Записка была водворена в сумку. Клер мимоходом взглянула на мальчишку, проронив:

- Терпит ли время?

Тот кивнул. Клер прогнала его взмахом руки, обернулась к любимой статуе, присела в задумчивом придворном поклоне. И вышла.

Выбраться из дома д’Оэна было невозможно, но Клер, проявив терпение и поступив согласно совету, поданному ей в полученном послании, в течение нескольких дней приучила свою охрану к новой привычке: она принялась посещать окраинные церкви, сколь бы бедны они ни были, и проводить в молитвах помногу часов кряду. Так она обошла часовню блаженной Дамианы-на-лугах, церковь Валентина Надвратного, бывала у Ришара, Матильды, Фабиана, Страстей Господних, Плата Вероники. Старые, покосившиеся, излюбленные полуглухими старухами, темные, прокопченные и убогие, эти церкви давали Клер возможность спокойно обдумать дальнейшие поступки, сочинить в уме грядущие речи и принять решение. В самой дряхлой, самой неопрятной и самой маленькой из них – часовенке Архангела Михаила Разящего – Клер задержалась особенно долго. Слуги сторожили на паперти и от скуки считали звезды в вечернем небе, а их госпожа всё не выходила из храма.

При часовенке, внутри ограды, был разбит сад, который кормил священника и его немногочисленный причт; пройти туда можно было прямо через ризницу. Отец Гишар, одутловатый коротышка в засаленной и залатанной сутане, священнослужитель с ухватками городского простеца, однако без труда узнавший Клер в лицо, проводил её в сад, затем показал калитку, открывавшуюся на соседнюю улочку, откуда в темноте сумерек они направились, петляя и путая возможную слежку, в бедняцкие кварталы Доннэ. В одном из неосвещенных жалких домишек им открыли на условный стук. Клер ввели внутрь, указали на лестницу, что тянулась под самую крышу, на чердак. Поднявшись по ступеням, Клер очутилась в тесной, как птичья клетка, комнатке, освещенной плошкой, где в растопленной бараньем жире плавала скрученная в жгут тряпка, заменявшая фитиль. Клер подумала, что очередное приключение напомнило ей хибарку, куда её, выловленную из Брионы, принесли Франсуа и Тибо.

- Кто-нибудь есть здесь? – негромко окликнула она сумрак каморки.

- Прошу вас, не стесняйтесь, мадам, – присаживайтесь. Мебель здесь, у меня, не то, что в особняке д’Оэна, но радушие и гостеприимство, поверьте, более искренние.

Клер присела на край грубо обструганного табурета, постаравшись устроиться ближе к чадившему светильнику, словно за ним можно было укрыться от опасностей ночи. Де Верней кутался во тьму, невидимым, бестелесным собеседником подавая преисполненные блистающего сарказма реплики.

- Всему конец, мадам. Я проиграл ставки и потерял своё королевство. Я больше не дофин, но вы – вы всё-таки стали королевой. Я следил за вами издалека, через своих соглядатаев – у меня ещё остались верные мне люди.

- Зачем вы позвали меня? – чуть нетерпеливо перебила его Клер: по углам ей уже начинало чудиться назойливое перешептывание прислужников Дьявола.

- А зачем вы пришли? – возразил де Верней.

Клер пожала плечами: не об этом ли она столь долго ходила просить в церковь? Огонек на конце фитиля мигнул. Клер не была вполне уверена, что просьбу её соблаговолил исполнить Бог, а не Его Враг. Если бы не слова патера Аурелия о том, что Сатана никогда не вредит женщинам, так как бережет и холит их, она потеряла бы самообладание.

- Пришла взглянуть на вас, мой Морторан.

Он прошелся по каморке, приник лицом к оконцу. Проговорил, стоя к Клер спиной:

- Я много думал о вас, мадам. А вы?

- Я тоже много думала о себе, - горько пошутила она. – Ну же, откройте мне свои печали.

- А вам они неизвестны? Право, слишком долго перечислять их все; кроме того, я не могу позволить себе сетовать и роптать.

Он нехотя, будто изваяние с опоры, сдвинулся с места, тяжело повернулся, обратил к Клер лицо. Прекрасное, лукавое, мудрое, властное, усталое, насмешливое и встревоженное лицо. Клер эта сложенная из темной хрустальной мозаики личина не понравилась – в особняке д’Оэнов затаился человек, чью маску и маску де Вернея, как ей показалось, отливали с одного образца. Де Верней застенчиво улыбнулся. Укорив себя за неуместную трусость, Клер открыто посмотрела ему в глаза.

Он дурно спит, тотчас догадалась она, его навещают злые сны и страхи, он не провел и двух ночей подряд под одной и той же крышей. Он бездомен и сброшен с пьедестала, он уподоблен Злому Духу, отправленному на дно глубочайшей бездны. Он признал поражение в битве, давние силы у него отняты, но надежды и спокойствия он не утратил. Он унижен, но не уничтожен – он молод и крепок, его поломанные крылья успеют зажить. Клер остро ему позавидовала – де Верней уже оправился от изумления и горя, и ему известно, как поступить и как вести дела далее. Клер любовалась им, как любуются страшным омутом ночного неба.

- Он занят теперь тем, что преследует моих братьев?

Клер опустила голову – вопрос не требовал ответа. На некоторых площадях Доннэ были выставлены головы пойманных в ночь мятежа инквизиторов, обряженные в бумажные покаянные митры.

- Но как вы-то уцелели, дорогая моя? Впрочем, не важно, не важно. Такова была воля Судьбы… У меня не осталось ничего, кроме вас, мадам: ни королевства, ни подданных, ни желания их заполучить. Я не намерен затевать новую игру – это было бы безрассудно, а Святейшая Инквизиция натворила уже достаточно сумасбродных дел, вы не находите? Итак, мадам, моё предложение: на островах теплого моря мне дадут приют. Я беру вас с собой.

У Клер захватило дыхание. Меткий охотник шел по следу её души. Вот оно, искушение велеречивого змия – манящая свобода от оков нежеланного супружества. Праматерь Ева поверила лукавому шепоту и была изгнана, обесславлена, уничтожена… Изгнана, обесславлена, уничтожена.

- Без шуток? – уклончиво хохотнула Клер.

- Я беру вас с собой, мадам, - тяжело ворочая слова на языке, повторил де Верней. – Соглашайтесь. Я зову вас отнюдь не на нищую жизнь и не на скитания по белому свету. Королевства вам я дать уже не могу, его предложит вам другой, но я по-прежнему – дофин Инквизиции, и титул принцессы достаточно почетен для того, чтобы облечь им вас.

Клер откинула назад голову и стала слушать внимательнее, запоминая каждое слово.

- Я предлагаю вам больше, нежели королевский венец: свобода от д’Оэна дорогого стоит. Вы больше не увидите это чудовище – дракон не посягнет на вас никогда.

- Драконы, принцессы – вы возомнили себя славным ратоборцем Вальтером Шемонским или святым Георгием? – вырвалось у Клер. Чем напористее де Верней соблазнял её райским яблоком, тем настойчивее утверждение «Femina – instrumentum diaboli» приходило ей на ум. Клер раздраженно подумала, что два дьявола, два жениха, два возлюбленных на одну слабую женскую душу – это чересчур.

Де Верней скользящим змеиным движением опустился перед ней на колени:

- Я сдержал слово и пришел за вами к д’Оэну. Дом был пуст, даже вашего запаха в его стенах я не уловил, - он приподнял верхнюю губу в лютой гримасе. – Ради вас я перенес весьма скверные мгновения – слуги д’Оэна рыскали у меня за спиной. А где были вы?

- Я не могла вырваться. Барон приказал меня стеречь, - стараясь говорить наивно, ответила Клер и прислушалась – ей показалось, что из мрачных углов должно были бы донестись хихиканье подслушивавших их бесов. Однако темнота милостиво ободрила заведомую ложь и молчанием побуждала обманывать собеседника и дальше.

- Хвала Небу, что вы выжили, что он ничего не заподозрил. - Сколько Клер не старалась, она не различила фальши в его словах. Возможно, он говорил только чистую правду. – Мне казалось, что в последние дни, когда я притворялся, будто служу ему, д’Оэн перестал доверять вам. Или то была всего лишь докучливая ревность себялюбца?

Клер саму занимали эти вопросы. Едва только барон нашел время, он напомнил Клер о своём обещании, данном в ночь Праздника Шутов: ей было предложено на выбор либо пострижение в одной из отдаленных обителей с составлением дарственной записи на всё имущество графов Веритэ на имя д’Оэна, либо мирная и внезапная кончина от болезни. Клер не выдержала, и у них вышла жестокая ссора, закончившаяся слезами – Клер упрашивала простить её, указывая на то, что не предавала барона, а, напротив, предупредила его о планах Инквизиции. Д’Оэн отвечал, что предательства не было единственно потому, что Клер не представилось возможности его совершить, либо же потому, что случай помешал ей. Клер яростно всё отрицала, и могла это делать с тем большей уверенностью, чем дольше не находили де Вернея, который один мог засвидетельствовать её вину. Барон смеялся ей в лицо, но Клер стояла на своём и даже вошла в раж, уверяя д’Оэна в неподдельной преданности. На время он оставил её в покое.

- Мне неведомо. Да и кто может знать о помыслах барона?

Он легко согласился с нею:

- Верно. Потому он и жив до сих пор, что скрытен и загадочен и защищен ледяной броней: ничто не способно ранить ни его сердце, ни смутить его разум. Даже ваша светлая красота…

- Ах, что ему за дело до моей красоты! Его прельщают прелесть власти и могущества. У меня же нет ни того, ни другого. Только я сама и вера в то, - она сверкнула глазами, - что моё спасение наконец свершится.

- Если вы сами потрудитесь ради него.

Он поднялся. Клер задрожала – охотник вынул из колчана стрелу, наложил её на тетиву лука, взял прицел. Скоро сердце зверя зайдется в судороге. Зверю не уйти. Охота подошла слишком близко.

- Допустим, - терпеливо сказала Клер. – Как выбраться из города? Люди д’Оэна стерегут все входы и выходы.

Он усмехнулся:

- Умный человек, мадам, сумеет пройти сквозь игольное ушко. Изыскать способы не так уж сложно. Если вы прикажете мне…

- Да могу ли я приказывать!

- Не смейтесь, мадам, - пожурил он. – Это задумано как настоящее бегство, и удастся оно лучше, чем ваша переправа через Бриону. Не молчите – я ожидаю вашего слова.

- Нам не уйти, - ответила Клер задумчиво.

- Попытка не пытка. Он не всесилен.

- А мы и того менее.

Он пожал плечами:

- Скажите же прямо, что вам по сердцу быть женщиной д’Оэна, и не дразните меня. Пока он занят розысками остатков Инквизиции, ему нет дела до нас. Он полагает, будто я уже далеко, будто я растоптан и запуган.

- А с какой стати, мессир изгнанник, я увяжусь вслед за вами? Что такого способен мне предложить опальный дофин без сторонников, державы и дофи́ны?

- Бывают мгновения, когда вы делаетесь схожи с д’Оэном, словно сестра… или супруга. Возможно, вы и предпочитаете свободе тупую сытость, однако вам не хуже меня известно, что быть баронессой д’Оэн весьма опасно для здравия. Он вас погубит.

Клер улыбнулась, подумав о выборе между монастырем и скоропостижной кончиной:

- Он попытается, коль скоро мне не удалось погубить его.

Де Верней протянул ей руку:

- Не отвергайте моего предложения. Я не собираюсь повторять его больше одного раза. Послезавтра я буду ждать вас по ту сторону Полуночных ворот, у Солдатского родника. В полдень.

Клер вскинула на него глаза:

- Сумасшествие! Вы ещё, быть может, и обманете стражников и соглядатаев, но я…

- Нарядитесь в бедное платье и смело идите. Женщин не досматривают, они никого не интересуют.

- Уж не советуете ли вы мне, - притворно ласковым голосом спросила она, - сразу пойти к д’Оэну и просто попросить у него дозволения уехать с наследным принцем Инквизиции?

- Я позвал, а выбор за вами.

Клер поднялась с табурета.

- Я обдумаю ваши посулы. До встречи, мой Морторан.

Странное чувство легло Клер на душу, когда отец Гишар вёл её обратно к Михаилу Архангелу. Её горячее упование исполнилось, но мира встреча с де Вернеем Клер не принесла. Она была уверена, что у Солдатского родника её будут ожидать напрасно. Однако у Клер не хватило мужества отказать де Вернею немедля – она оставила для себя лазейку.

Путешествие Клер по городу прошло для её охраны незамеченным; они только выразили радость, когда Клер объявила, что они возвращаются в особняк д’Оэна. Страстно желая уединиться, она направилась на свою половину дома. Войдя к себе в опочивальню, она едва столкнулась с бароном, который наклонился над какими-то бумагами, разложенными на её туалетном столике.

Клер подалась назад. Д’Оэн заметил её:

- Что же вы стесняетесь войти в ваши собственные покои, мадам? Я сейчас уйду – не стану осквернять вас, возвышенную духом богомолку, своим нечестивым видом. Случайно я нашел у вас в запертой тот всех шкатулке занятные стишки. – Он развернул перед её неподвижным лицом лист бумаги, на который она кое-что перенесла из записки де Вернея. Оригинал, по счастью, был ею предусмотрительно уничтожен в огне. – Отчасти я понимаю, по какой причине вы покровительствуете трубадурам – порой у них получаются побасенки, способные выжать слезу даже у сборщика податей. Я нахожу эти стишки прелестными и полностью соответствующими истине, кто бы их ни намарал. Послушайте:

Моя душа была льдом,

Покой – покровом моим,

Но дни иные пришли –

И я терзаньем гоним.

Я не хочу разделять

Мой разум с сердцем в войне,

Я не могу проиграть

Себя Любви и тебе.

Зачем мне мучиться сном,

Что вызван жаром в крови?

Лишь к красоте я влеком –

Она исчезнет, увы.

И с нею вместе болезнь,

Что на меня ты нашлешь,

Как ты не видишь сама,

Мы оба – гнусная ложь.

Я крепок волей своей

Не поддаваться страстям,

Я укрощаю их бег,

Подобный бурным волнам.

Но не открою тебе

Такую злую мечту:

Я проклял разума власть –

О пораженьи молю!

А теперь назовите мне имя сочинителя.

Клер распрямила спину, через силу улыбнулась, прищурила глаза и нежно произнесла:

- Де Верней, мессир мой.

- Добрая шутка. Хотя и не в моём вкусе.

Клер пожала плечами. Барон небрежно поклонился ей и ушел, забрав с собой стихи. Клер опустилась на пол, закрыв лицо ладонями – её история совсем не была похожа на чудесное лэ.

Обсуждаем на форуме