Литературно-обозревательный журнал "Избушка"

Факелы нещадно чадили. В воздухе, и без того спертом, летали частицы сажи и копоти. Палачи деловито перебирали свой инструмент, протирая железные части тряпицами, пропитанными маслом. В бадье уже мокли плети, кое-какие орудия пытки были отложены в сторону – вероятно, они могли понадобиться на сегодняшнем допросе.

В углу сосредоточенно пролистывал бумаги секретарь, закатав широкие рукава рясы. В подвале слишком жарко натопили, и по круглой выбритой тонзуре следователя струился пот. Заложив большие пальцы за веревку, опоясывающую его плотную фигуру, второй следователь, наделенный более обширными полномочиями, чем первый, прохаживался от стола к железной печи, где лежали раскаленные прутья и клещи.

Секретарь отыскал нужную запись и скучным голосом загнусил:

- По обвинению в ереси, колдовстве и идолопоклонстве - да простит нам Господь! – схвачена ведьма, назвавшаяся Жервезой из славного города Бурж-сюр-Ом. Вместе с ней, Божиим попущением, арестованы её сообщники по дьявольским – да простит нам Господь! – сходкам, именуемыми шабашами, числом три человека, один из которых выдавал себя за благородного рыцаря, сохраняющего свое инкогнито, а двое других назвались бродячими голиардами - да простит нам Господь! Все вышеозначенные злоумышленники ввергнуты нашим христианнейшим орденом в узилище до дальнейшего решения об их судьбе, кое не замедлим мы вынести. Аминь.

- Аминь! – одновременно перекрестились оба следователя, секретарь и палачи, выжидательно посмотрев на преступницу, стоявшую посреди камеры. Та не пошевелилась.

Грозно сдвинув брови, главный следователь приступил к допросу.

- Грешница! Я – брат Рене из Альби, инквизитор этого города, твой судья и прокурор . Ты находишься в святой обители Ордена Братьев Христовых в Монкри. Что можешь ты возразить на обвинения, предъявленные тебе? Но предупреждаю тебя: берегись отрицать свои проступки, ибо они доказаны и подтверждены столь же надежными свидетельствами, как если бы их давали против тебя серафимы и ангелы.

- Я смиренно уповаю на мудрость вашу и на милость Небес, господин инквизитор, - покорно произнесла Жервеза из славного города Бурж-сюр-Ом. – Однако имеет ли ваш трибунал полномочия хватать, сажать в тюрьму и судить кого-либо? Не была ли Святейшая Инквизиция упразднена государем нашим, королем Генрихом? По каким законам будете вы наказывать меня, если только найдете за мной вину?

- По законам Божиим, которые одни только и надлежит чтить и исполнять любому человеку, ибо он – творение рук Творца и Отца нашего. Не тебе сбить нас каверзными вопросами, хотя и говорит твоими устами могущественный Враг. Опомнись и покайся, пока ещё есть время для очищения от скверны.

- Скверны, господин инквизитор? – задумчиво повторила Жервеза. – Именно этого слова недоставало. Я вижу здесь очень много скверны, в вашем святом монастыре.

- Молчи, еретичка! – пронзительно взвизгнул второй следователь. – На дыбу её!

Брат Рене мягко возразил, с глубоким состраданием глядя на девушку:

- Вы забыли, достопочтенный брат мой, чему нас учит «Directorium Inquisitorum» отца Николаса? Мы должны терпеливо ознакомиться с делом и вынести справедливый приговор.

- Вы слишком мягкосердечны для слуги Божьего, достопочтенный брат мой! – запальчиво возразил второй следователь. – Пусть «boni viri» крючкотворствуют, а я не могу сомневаться, когда вижу перед собой наглую ересь, которую необходимо вырвать с корнем. На дыбу её!

Палачи привычно подхватили Жервезу и быстро привязали к пыточному станку. Жервеза закусила губу. Палач по знаку второго следователя чуть повернул рычаг. Жервеза дернулась и побледнела. Брат Рене неторопливо перебирал пальцами. Палач положил руку на рычаг снова.

- Довольно! – лениво остановил пытку брат Рене.

- А вы, брат Ансельм, - обратился он к собрату инквизитору, - не увлекайтесь излишним рвением к перевоспитанию заблудших душ. После вас обычно уже нечего бывает спасать для Царствия Небесного.

Брат Ансельм наклонил голову, пробормотав:

- Виноват, брат мой. Отвязать допрашиваемую!

Жервезу отвязали и посадили на скамью. Она судорожно вскидывала голову, стараясь держать её прямо, но крупная дрожь била всё её тело.

Брат Рене по-отечески кротко спросил Жервезу:

- Раскаялась ли ты, богомерзкая ведьма?

- Я буду упорствовать, господин инквизитор, - отрезала хриплым голосом она, отирая с лица выступившую испарину.

Брат Ансельм вкрадчиво потер руки. Палачи придвинулись к Жервезе. Брат Рене одним жестом вернул их на место.

- Хватит на сегодня. Да просветит твою грешную душу Господь. Иди с миром, - и напоследок все участники допроса осенили себя крестным знамением. Жервеза сжала ладони.

Вошел смотритель тюрьмы и отвел её в полузатопленный темный подвал, где на выступах стен устроились Франсуа и Тибо, прикованные к кольцам, ввинченным в каменную кладку. Тюремщик прикрепил цепь Жервезы к свободному кольцу – ей пришлось стоять по колено в воде. Франсуа спустился и посадил её на своё место.

Тюремщик подступил к Тибо, снял с него оковы и увел. Жервеза проводила глазами поэта, показавшегося ей бледным в свете тусклого фонаря, который держал тюремщик. Франсуа даже не посмотрел на друга. Дверь захлопнулась, отделив черную яму с узниками от остального свободного мира. Потревоженная черная поверхность воды успокоилась, и в камере под монастырем Братьев Христовых разлилась тишина.

- Тебе больно?

- Выйди из воды, Жаворонок, иначе умрешь раньше времени.

- На костре меня согреют, не пожалеют дров… Тебе больно?

- Я потерплю. Но мне страшно, Жаворонок. Отцы-инквизиторы умеют добиваться своего. Что более позорно – быть сожженной как ведьма или быть запытанной насмерть? Мне страшно, Жаворонок, очень страшно!

- Почему ты не говоришь им?

- Не хочу. С Леофрастом едва не получилось наоборот. Здесь наши силы неравны. Я не буду рисковать.

- И погибнешь?

- Погибну. Это не самая худшая смерть из возможных.

- Смерть – всегда худшее из возможного.

- Нет, ничего. Как ты думаешь, что они успели сделать с Леофрастом?

- Что бы ни сделали, рыцарь получил по заслу…

Дверь распахнулась. Тюремщик стащил вниз по лестнице хохочущего Тибо, окунул трубадура в воду, накинул на него цепи и ушел. Тибо барахтался, не переставая смеяться.

- Что случилось? – выкрикнула потерявшая терпение Жервеза, ничего не видевшая в темноте. – Жаворонок, да подними же его!

Франсуа помог Тибо встать на ноги. Трубадур отфыркивался, подавляя смех:

- Только подумайте – тот тощий инквизитор, кажется, его зовут брат Ансельм, пытался склонить меня на блуд.

- С собой, разумеется! – Тибо снова во весь голос рассмеялся. – Он ухаживал за мной, словно за прекрасной пастушкой. Меня привели в пыточную, раздели до пояса и стали угрожать. Этот инквизитор представился и принялся уговаривать меня покаяться, отречься от дьявола и служения ему, и прочее, и прочее. Я отказывался, говоря, что невиновен ни в каких преступлениях против Церкви. Брат Ансельм сделал вид, что сочувствует мне, выслал посторонних якобы для того, чтобы принять у меня исповедь. Как только все удалились, святой отец подошел ко мне и обнял. Ничего более мерзкого со мной никогда не случалось! А брат Ансельм нашептывал мне в ухо слова страсти, и я должен признать, что у него отличный слог, а смешение проповеди и соблазнения может послужить основой для нового стихотворного жанра. Но когда руки монаха похотливо поползли по моему телу, я не вытерпел и ударил его. Он крикнул палачей, они ворвались и скрутили меня. Однако, - Тибо сделал многозначительную паузу, - я полагаю, что брат Ансельм не теряет надежды покорить моё сердце, потому что не позволил избить меня, несмотря на мою выходку с его священной особой.

- Ты, конечно, можешь веселиться, - мрачно оборвал смех друга Франсуа. – Но нас – меня и нашу даму - не оберегает любовь брата Ансельма. В то время как с тобой разговаривали ласково, других уже мучили. Прекрати же смеяться, или я рассержусь!

Трубадур из Шалона обиженно умолк.

- Я пытаюсь не отчаиваться, - проворчал Тибо чуть погодя. – Это всё из-за Леофраста…

- Неправда! - возразила Жервеза.

Франсуа не согласился с ней:

- Но это Леофраст отправился покупать ту алхимическую книгу! Если бы он не настоял на этом, мы благополучно миновали бы Монкри и наконец прибыли бы к вашему батюшке, мадам.

- Я слышу издевку, Жаворонок! Почему ты называешь меня «мадам»? Я - простая горожанка, и незачем обращаться ко мне столь уважительно. А рыцарь не виноват – неужели тебе не ясно, что весь город в руках Инквизиции и повсюду её шпионы? Братья Христовы тоскуют от безделья с тех пор, как у них отобрали их власть и их тюрьмы. Они захватывают всех, кого могут задержать: бродяг, нищих, сирот и набивают ими свои застенки, чтобы затем развлекаться, вспоминая прежние дни своего могущества и расцвета. Их упразднили слишком недавно, чтобы они могли забыть свой золотой век, и они устроили свой рай здесь, за оградой монастыря, в его подземельях. Здесь – их государство, а они – его правители. Неважно в чем нас обвиняют и где мы были схвачены – всегда это будет «ересь, колдовство, дьяволопоклонничество». Открой я им своё имя, они только обрадуются случаю спалить не безродную побродяжку, а знатную даму. Я бессильна помешать им убить меня, но я хочу бороться как смогу долго – ради своей гордости и достоинства. Отсюда нам не выбраться, Жаворонок, но наш костер, по крайней мере, будет не из самых скромных.

- Да, всё так, но я уверен, что вы не должны были отдавать Леофрасту тот изумрудный перстень, чтобы он обменял его на книгу. Драгоценность привлекла к нам внимание.

- Я хотела избавиться от этого украшения, Жаворонок. Ты знаешь, от кого оно получено, и что его могли узнать. Я надеялась, что в Монкри перстень удастся сбыть с рук незаметно, и он сгодится хотя бы на то, чтобы купить книгу, о которой меня просили. Леофраст – мой вассал, а сеньор обязан заботиться о благополучии поданного.

- Вы только что сказали, что вы – простая горожанка.

- Пока я нахожусь в тюрьме – да.

- Не вижу смысла в вашей беседе, - раздался голос Тибо.

- Мы проводим время, Тибо, и не даем себе думать о страшном.

- Жаворонок прав. Мы не подпускаем к себе темноту и ужас тем, что отвлекаемся от мыслей от них.

- Удачи вам! Я уже утонул во тьме.

Дверь в подвал открылась – вода на полу отразила красный свет факелов. На широкой лестнице, нижние ступени которой омывала вода, выстроились по чину несколько инквизиторов во главе с братом Рене.

- Встаньте! – визгливо провозгласил секретарь.

Заключенные не шевельнулись, только Тибо подмигнул брату Ансельму, стоявшему рядом с братом Рене с таким непогрешимым видом, словно уже получил разрешение отправляться в Эдем незамедлительно.

- Подозрения в ереси, колдовстве и ведовстве, участии в шабашах и летании по воздуху, служении черной мессы и глумлении над обрядом святой нашей матери Церкви подтвердились. Посему…

Франсуа отвлекся и перестал слышать голос секретаря – Жервеза смотрела мимо брата Рене и брата Ансельма на верхнюю ступень лестницы, где в тени толпились младшие братья-инквизиторы, опустив головы в надвинутых на лица капюшонах и засунув руки в рукава сутан.

- Есть ли у осужденных – о коих скорбим мы, видя их заблуждения и закоснелость в грехе - просьбы к суду? – отразили стены эхом вопрос, заданный, по обычаю, братом Рене.

- Есть, господин инквизитор! – повысила голос Жервеза, чтобы её было хорошо слышно. – Скажите, сгорели ли Экуаские леса?

Инквизитор растерялся.

- Нет, насколько мне известно.

- Не случилось ли с Экуаскими лесами других бедствий, приведших к их гибели?

- Да нет же, я ни о чем таком не слышал! Да и зачем тебе это знать? На твоем месте я бы умолял Господа о прощении и исповедовался бы духовнику.

- Если Экуаские леса живы и растут как прежде, то я не собираюсь умирать, господин инквизитор.

Инквизиторы зашептались:

- Это ведьминские козни!

- Она ждет помощи от Врага!

- Сожжем её немедленно!

Один из младших братьев спустился к брату Рене, наклонился к его уху. Инквизитор города Монкри выслушал и кивнул. Младший брат незаметно выскользнул из камеры.

- Наш долг – спасти грешника даже вопреки его желанию, - обратился к своей свите брат Рене. - Жервеза из славного города Бурж-сюр-Ом! Ты сейчас же перечислишь свои проступки нашему брату-исповеднику, для чего тебя отведут в монастырскую церковь святой Мадлены.

Жервеза с готовностью встала:

- Сделайте милость!

Тюремный надзиратель снял с неё цепи и, поддерживая под локоть, помог подняться по скользкой от плесени лестнице. Оказавшись лицом к лицу с инквизитором из Альби, Жервеза присела в изящном поклоне. Брат Рене нехотя поднял руку в благословляющем жесте. Жервеза уклонилась от креста, начертанного в воздухе над её головой. Она вышла вслед за судебной процессией, и трубадуры остались одни.

- Ты что-нибудь понимаешь, кроме того, что послезавтра нам устроят аутодафе? – спросил тихо Тибо – он был единственным, кто внимательно прослушал собственный смертный приговор от начала и до конца.

- К сожалению, понимаю. Она ушла выручать нас из тюрьмы. Уже второй раз за столь короткую жизнь… Но я предпочел бы сгореть заживо, чем получить помощь от него, - добавил про себя Франсуа.

Жервеза торопилась. Быстрым шагом, чуть не впереди стражи, она пересекла внутренний монастырский двор, вошла под своды церкви, украшенной статуями и рельефами и залитой солнечными лучами. Свет резал глаза – Жервеза прикрыла их рукой, а когда отняла от лица ладони, увидела, что её оставили одну.

У алтаря стоял священник в черном и наблюдал за ней. Капюшон его сутаны был опушен.

- Не знаю никого, кому одежды монаха подходили бы меньше, чем вам.

Священник продолжал стоять неподвижно.

- Да снимите же наконец этот капюшон! Вы в нём похожи на нахохлившегося черного ворона.

Он послушался, но так и не произнес ни слова.

А у Клер их в запасе имелось предостаточно:

- Чего вы от меня ждете? Извинений? Унижения? Мне всё равно, только вызволите меня от этих полоумных братьев. Мне несказанно хочется оставить их в дураках. Говорите - я разрешаю вам.

Клер подбежала к нему, заглянула в лицо.

- Странно – при таких холодных глазах… Знаете, я видела звезды – точь-в-точь как ваши глаза. Я даже подумала, что это вы нашли меня в Малере. Наверное, я втайне желала, чтобы вы меня нашли…

- Вы бессовестно лжете, чтобы спасти себя.

Клер нахмурилась и улыбнулась одновременно.

- Нисколько! Вы же и так пришли за мной. Ради меня.

- Я считаю палачей Инквизиции никуда не годными – они не могут так истязать тело, как умеют мои мастера. Я очень зол на некую даму, убежавшую от меня и доставившую мне много неприятных хлопот. Теперь наступил её черед расплачиваться. Я удивляюсь уже тому, что не придушил её сразу же, как только смог дотянуться до её нежной девической шеи.

Клер в раздражении топнула ногой, не переставая, однако, улыбаться.

- Не сердите меня, вы явились не мстить. Вы выдали себя обращением! Первым словом, обращенным кол мне.

- Этого достаточно, чтобы меня не испугали никакие ваши мнимые угрозы. Вы без ума от радости, что успели сюда до того, как мою отягощенную многими богопротивными поступками душу толкнули в костер. Поэтому не изображайте из себя мстителя, иначе я не выдержу! Хватит, слышите? Мои испытания закончились, я не хочу больше опасностей и риска. Пожалуйста, Робер!

Клер выжидательно смотрела на него, но на лице статуи не появилось никакого выражения. Клер отвернулась.

Внезапно Робер взял её за руку:

- Я боялся за вас! Я с ума сходил – зачем вы убежали?

- Это было предсказано мне, Робер. Я просто ошиблась, потому что тогда ещё не доверяла вам.

Робер был в недоумении:

- Вот как? Объясните.

- Я подслушала ваш разговор с Бодуэном де Куртенэ о том, что вы собираетесь сделать со мной после свадьбы.

- Я… я думал так раньше, а теперь я не тронул бы вас – если вы подслушивали, то должны были услышать и это.

Клер покачала головой:

- Я не дослушала – заточение в монастырь было последней каплей. В здешней тюрьме я долго размышляла над тем, не припугнуть ли инквизиторов вашим именем и не потребовать ли освобождения – но они дали бы вам знать о том, что я нахожусь у них в Монкри. И вдруг я вспомнила пророчество мэтра Гайара – когда-то я прочитала его второпях и невнимательно. «Будет словом ранена неверным, будет рана прочь от в том виновных гнать…»

- Да, то слово было неверным, сlarissima. А Экуаский лес ещё жив, не сгорел и не случилось никаких других бедствий, приведших к его гибели … Он жив, мой Экуаский лес.

- Как и мой Малерский, Робер.

- Хотите узнать, как я нашел вас?

- Это было бы любопытно.

- Среди братьев-инквизиторов у меня есть свои люди, которые сообщают мне о происходящем в ордене. Неожиданно ко мне приводят какого-то монаха, утверждающего, что у него важнейшие вести. И этот монах протягивает мне ваш перстень, столь схожий с моим - а его отлично знают все мои слуги, как я уже рассказывал вам некогда. Я не мог допустить, чтобы вас осудили за такие пустяки, как колдовство, и я явился за вами.

- И не только за мной, Робер. Я путешествовала в сопровождении моих трубадуров и рыцаря Тура Леофраста.

- Уж не потомок ли он того самого Леофраста, о котором написана баллада?

- А я так переживал, что вы скитаетесь в одиночестве, clarissima. Даже в Малерском лесу вы сумели набрать себе целую свиту.

- Дочери графа Веритэ не пристало совершать путешествие одной.

- Да, дочери графа Веритэ… Сlarissima, вы, вероятно, интересуетесь здоровьем своего отца?

Клер перестала улыбаться. О взбалмошном высокомерном отце, к слову, она давным-давно совсем не вспоминала – у неё хватало и собственных забот. Но Робер принес какие-то важные известия.

- Говорите скорее, Робер!

- Ваш отец… граф Веритэ… умер и уже похоронен в графской усыпальнице. Я сам устраивал погребение.

- Он скончался на моих руках, сlarissima, когда узнал, что вы бесследно пропали, и вас нет со мной. Я полагал, что вы поедете прямиком домой, и сразу отправился к графу Филиппу в Веритэ. Я неосторожно рассказал ему о вашем побеге.

Я сам смеюсь над собой!

Не правда ли, господа,

Сравнима только с чумой

Её язвящая красота,

Меня губящая красота?

Я так смеюсь, господа…

Клер, не стесняясь Робера, обняла на прощание погрустневшего Тибо, серьезного Франсуа и унылого Леофраста.

- Счастливой дороги!

Леофраст натянул повод:

- И вам, мадам, счастливо доехать до Бурж-сюр-Ом. Впрочем, с таким эскортом что с вами может случиться? Эти вас не упустят, не то, что … не то, что мы. Счастливой дороги!

- Счастливой дороги!

Трое пустили коней вскачь, быстро удаляясь от большого вооруженного отряда, выстроившегося на дороге. Клер подъехала к Роберу, пережидавшему расставание невесты с друзьями в стороне.

- Не понимаю, почему они не согласились проводить вас, - заметил он. – Я не имею ничего против них и всё равно решил пригласить их на свадьбу в Доннэ.

Клер ничего не ответила.

Робер продолжал рассуждать вслух:

- Даже то, что Леофраст убил де Куртенэ, ничего не значит. Наказывать преступников – не моё дело, пусть этим занимаются судьи и приставы. Бодуэн де Куртенэ не тот человек, о гибели которого я стану скорбеть. А ссора – обычный случай, они оба были пьяны так, что себя не помнили. Леофраста можно понять – он ускользнул из когтей Инквизиции, а это не шутки и происходит не чаще, чем Светопреставление. Леофраст напился от радости. Бодуэн напился просто потому, что он не в состоянии обойтись без вина. И всё же подвиг Леофраста достоин изумления и даже похвалы - я впервые встретил человека, способного изрубить в куски столь ловкого противника, как де Куртенэ, причем можно считать, что поединок был честным, поскольку оба бойца выпили одинаково много. Жаль, что Леофраст отказался поступить ко мне на службу!

- Вы пожалели бы ещё больше, если бы он согласился. У Леофраста слишком много гордости, чтобы заставлять свою честь терпеть службу у вас.

Робер пожал плечами:

- Я не прошу его мучить свою честь, если уж она ему так дорога.

Клер подумала про себя: «Верность Леофраста его рыцарской чести спасла мне жизнь. Но вы, Робер, этого никогда не узнаете…»

- Почему вы не рассказываете мне о ваших приключениях, clarissima? Где проходил ваш путь? По каким местам?

Клер огляделась.

- Я показала бы вам заставу Сент-Фуа, мимо которой мы проезжали в купеческом обозе, но до неё ещё далеко. Кстати было бы распорядиться о том, чтобы её отстроили заново. Кажется, там был пожар… После я блуждала по лесам, пока я и мои спутники не попали в Монкрийский монастырь Братьев Христовых.

- Неужели так просто? – задумчиво посмотрел на неё Робер. – Вы отзываетесь о проделанной вами дороге так, будто от Дьямона до Малера не более двух лье. Вы подвергались опасности, особенно на том берегу Брионы, когда ехали одни. До сих пор не понимаю, почему вас не нашли мои люди! Вы, по вашим словам, нисколько не таились и были всё время на виду.

Клер постаралась улыбнуться как можно более обворожительно.

- Не стоит напоминать о днях моего заблуждения, Робер. Я не хочу говорить об этом. Теперь мы вместе, - она взглянула на свой изумрудный перстень, надетый поверх тонкой замшевой перчатки, - и скоро будем связаны навсегда.

Мерным ходом лошади преодолевали путь, оставшийся их хозяевам до Кар-дез-Анжа, а после до Друа, пока не встанут над холмами шпили собора святых Петра и Павла и башни древнего королевского замка, оставленного Генрихом II ради нового роскошного дворца.

Малерский лес негромко шумел листвой, провожая оба отряда: большой, продвигавшийся на северо-запад к реке, и маленький, состоявший всего из трех человек, торопившихся на юго-восток, в Фо.

Фо – город неподалеку от столицы графства, где проживал сенешаль графства, сир Жермен де Вертадон. Впрочем, последние годы должность эта была необременительна и состояла только в том, чтобы участвовать в немногочисленных процессиях на Троицу и в день Михаила Архангела и торжественных выходах, которые граф Филипп всё реже и реже устраивал при своем дворе. Сенешалю граф не доверял, искренне считая его отличным военачальником, но слишком недалеким для управления графством человеком, дела в своих владениях вел сам, тщательно следя за исполнением отданных им распоряжений, и сир де Вертадон мирно дряхлел в своем маленьком феоде, где поддерживал видимость сохранения собственной власти тем, что громко кричал на слуг, часто бил их тем, что попадало ему под руку, и считал себя полным хозяином в Фо.

- Какой уютный курятник! – сказал Тибо, впервые увидев издалека крошечный, игрушечный городок, казавшийся особенно незначительным по сравнению с размытой серой громадой крепостных башен и высокого вала Веритэ, темневшего позади Фо у самого горизонта.

Леофраст придержал лошадь:

- И здесь живет петушок, способный своим криком поднять всё графство? Это городок для стариков и старух, а не для воинов. Не ошиблась ли госпожа графиня?

Франсуа, продолжая рассматривать Фо, возразил рыцарю:

- Поверьте мне, мессир Леофраст – всё, что имеет хотя бы какое-нибудь отношение к её родному графству, она знает преотлично. Если бы она велела нам искать святого отшельника-чудотворца в разбойничьем вертепе, я бы поклялся спасением души, что он именно там. Ошибиться могли мы, но не графиня.

- Не очень бы я доверял клятвам Франсуа на вашем месте, мессир Леофраст – особенно когда он клянется спасением души. Давно всем известно, что душу Жаворонка уже ничто не спасет от осуждения на вечные муки, - слегка толкнул друга в бок Тибо.

Рыцарь не рассеялся и только задумчиво переспросил:

- Не другой ли это город?

- Это точно Фо, - уверенно ответил Франсуа.

- Поедем и спросим, - и Леофраст с места помчался вскачь. Трубадуры не отставали.

У ворот их проводила взглядом сонная, вялая стража, не окликнув и даже не пошевелившись при появлении всадников. Миновали несколько узких лиц и выехали на площадь перед замком сенешаля. Леофраст подозвал какого-то оборванца и спросил у него:

- Здесь живет сир де Вертадон?

Оборванец подобострастно склонился перед рыцарем, подтвердив, что благородные господа приехали туда, куда надо.

Леофраст направился к высокой стене замка и громко постучал в ворота. Окошечко, вырезанное в створе, распахнулось и показалось лицо сторожа:

- Что нужно? – проворчал он, но разглядев, что пожаловал рыцарь, поспешно поправился:

- Что угодно мессиру?

- Доложи обо мне своему господину. Скажи, что его желает видеть рыцарь Леофраст.

Сторож охнул и заторопился.

- Сейчас же доложу, мессир, сейчас же!

Леофраст обернулся к поэтам:

- Кто бы знал, что моё имя всё ещё на слуху. Благодаря ему, я надеюсь, нам не придется долго ждать у порога сира де Вертадона.

Спустя несколько минут ворота гостеприимно раскрылись, путники въехали во двор, где конюшие поддержали стремя Леофрасту, пока он спешивался, после чего увели лошадей, а оруженосец сира де Вертадона проводил посетителей в покои сенешаля.

Жермен Вертадонский, старик с орлиным носом, резкими чертами лица и живыми черными глазами, выглядел внушительно, сидя в кресле с высокой, украшенной гербами его рода и графства Веритэ, спинкой. Трое молодых людей поклонились.

- Рыцарь Тур Леофраст, а также мессиры Франсуа Мебон и Тибо из Шалона приветствуют славного сеньора Вертадонского, - Леофраст, с общего согласия, взял на себя роль главного в этом маленьком посольстве – нельзя было ожидать, что потомок древнего рода Вертадонов будет говорить на равных с трубадурами, как бы те ни были знамениты.

Старый сенешаль с любопытством рассматривал могучего человека в старых доспехах и тунике с гербом Леофрастов, полулегендарных владык Малера.

- Я слушаю вас, мессир Леофраст.

Леофраст сложил руки на груди и начал:

- Я послан к вам вашей госпожой, графиней Веритэ, которая, надеясь на вашу верность вассальной присяге, обращается к вам за помощью.

Сенешаль недоверчиво усмехнулся.

- Мессир, вы явились словно из рыцарского предания – я промолчал, не оспаривая истинности ни вашего имени, ни вашего, будем так считать, наследственного титула (потому что рыцарским званием может облечь только король – да хранит его всеблагой Бог!). Вы привели с собой не свиту, а двух виршеплетов, одного из которых я имел честь вывезти за пределы нашего графства по личному приказу графа Филиппа с тем, чтобы мессир Дрозд…

- Жаворонок, дорогой сир, меня называют Жаворонком, - спокойно поправил сенешаля Франсуа.

Тот только поморщился:

- Не всё ли едино? Гораздо важнее то, что мой сеньор граф Веритэ велел вам никогда более не появляться на его землях.

- Граф Веритэ умер, - отчетливо сказал Франсуа. – А будущий граф Веритэ мне покровительствует.

Сенешаль залился скрипучим смехом, указывая на трубадура пальцем.

- И кто же этот ваш покровитель? Не его ли светлость барон д’Оэн, обрученный с нашей графиней? Ваша жонглерская труппа, мессир, - обратился он к Леофрасту, - изрядно посмешила меня своим кривляньем и неразумными речами. Но берегитесь: обманывать меня мнимыми приказами от госпожи графини – неслыханно! Пожалуй, придется мессиру Жаворонку снова покинуть Веритэ, на этот раз, не обессудьте, верхом на паршивой кляче, сидя лицом к её хвосту – такова была воля графа Филиппа.

Леофраст взглядом упокоил Франсуа, у которого готово было сорваться грубое слово, и произнес с достоинством:

- Мы не лжем, мессир сенешаль.

- А чем вы можете доказать, что ваши слова правдивы?

Леофраст снял с шеи крошечную ладанку из серебра и передал её сенешалю. Тот взял вещицу в по-стариковски загрубевшие ладони, приблизил к глазам. Внезапно он встал с кресла, дрожа.

- Да… Это веское доказательство, у меня не осталось сомнений. Я сам подарил эту ладанку, содержащую несколько пречистых волосков святой Аньес, её светлости графине, когда она, тогда ещё младенец, была представлена по обычаю всем баронам Веритэ. Я слушаю, что повелевает мне моя молодая госпожа? Прошу вас, садитесь, мессиры, и простите мне грубый прием.

Все сели. Старик не выпускал из рук ладанку – его почти лихорадило.

- Вы, как мы поняли, уже слышали, что вскоре графиня обвенчается с бароном д’Оэном, - сказал Леофраст.

- Я слышал от самого барона, что свадьба состоится при королевском дворе, как только окончатся сроки малого траура по графу Филиппу, - откликнулся сир де Вертадон. – Дай Бог молодой чете счастья!

- Графиню принуждают к этому браку. Барон д’Оэн готовит ей смерть, как только он, в качестве её супруга, вступит во владение графством.

Сенешаль сдвинул брови:

- Как?! Этот предатель хочет умертвить её? Но по смерти графини он ничего не получит – Веритэ должно перейти детям графини, или никому – иными словами, достаться казне и стать королевским доменом.

- С тех пор как Веритэ стало пэрством, - вмешался Франсуа, - оно должно принадлежать тому, кто является его пэром. Если король посвятит д’Оэна в пэры, он по закону будет волен им распоряжаться.

Сенешаль крикнул зычным голосом:

- Не бывать этому! К оружию, Веритэ! У графини есть преданные ей вассалы, которые смогут защитить её жизнь и права! Veritas vincit!

Леофраст успокаивающе поднял руку:

- Тише, не нужно криков. Это всё необходимо пока держать в тайне. Дослушайте до конца и крепитесь, сир де Вертадон.

Старик, тяжело дыша от ярости и возмущения, опустился в кресло.

- Я готов выдержать все вести, которые вы соблаговолите сообщить мне.

Леофраст стал рассказывать:

- Когда графиня узнала о смерти отца, она находилась в Монкри – не спрашивайте меня, что она там делала, это сейчас не имеет значения. С ней были мы трое и барон д’Оэн. Графиня решила не ехать в Веритэ, а сразу же отправляться в Доннэ, где собиралась готовиться к свадьбе. Тогда она многого не знала и хотела только упрочить своё положение, выйдя замуж за барона – иначе, неизвестно, чем обернулось бы дело с её наследством, д’Оэн мог отобрать у графини все земли – для него, к сожалению, во Франсии мало невозможного.

Старый сенешаль согласно закивал.

- По пути кортеж, сопровождавший её и барона, остановился заночевать в одной из придорожных крепостей при Малерской дороге. Там к графине пришел Бодуэн де Куртенэ…

- Святой Боже! – перебил Леофраста сир де Вертадон. – Какие проходимцы окружают её светлость графиню!

- Не прерывайте меня, - строго сказал Леофраст. – Де Куртенэ был сильно пьян и признался графине, что граф Филипп был убит – отравлен, из-за чего он и заболел. Яд действовал очень медленно, и его действие все принимали за обычное недомогание. Вестью о болезни отца графиню выманили в Веритэ, чтобы граф Филипп благословил дочь на смертном ложе и передал её судьбу в руки барона д’Оэна. Намерение д’Оэну не удалось – графиня сбежала от него по дороге, а сам он поспешил в Веритэ, где сообщил отцу о пропаже дочери. Этого известия граф не выдержал и умер. Однако воля барона так или иначе исполнилась – свадьба состоится, графиня не сопротивляется больше. Вернее, не сопротивлялась – пока не узнала всей правды.

Сенешаль растерянно переводил взгляд с одного гостя на другого. В глазах у него стояли слезы.

- Как же так, мессир? Мой сеньор… Отравлен… Подло убит…

- И её светлость графиню пытались убить. Бодуэн де Куртенэ, рассказав ей эти страшные секреты барона, напал на неё с ножом и едва не зарезал.

- Графиня невредима? – в волнении воскликнул сенешаль.

- Не беспокойтесь, сир де Вертадон – это де Куртенэ уже нет среди живых. Неужели вы думаете, что д’Оэн простил бы слуге покушение на свою невесту? Теперь как никогда он будет беречь свою добычу – Веритэ лежит перед ним, осталось только протянуть руку и сказать «Согласен!» священнику. Что д’Оэн сделает с женой после поучения титула графа Веритэ, не знает никто, кроме него самого.

Сенешаль наморщил лоб, стиснул подлокотники кресла:

- Мессиры, нас вынуждают воевать – иного способа отбить у барона д’Оэна свою госпожу я не вижу. Вы приехали ко мне за такой помощью?

Леофраст встал и отчеканил:

- Графиня Веритэ повелевает своим вассалам поднять мятеж в подвластных ей землях…

Рыцарь посмотрел на старого воина. Тот понял намек и хитро прищурил глаза:

- Свадьба не состоится, пока наш край не будет замирен, и представители недовольных и их повелительница не поклянутся в присутствии короля, пэров светских и церковных соблюдать договор о послушании. Для этого в Доннэ съедутся все бароны и рыцари нашего графства со своими свитами и приближенными и предстанут перед нашим государем, где во всеуслышание они подадут ему жалобу на беззаконие барона д’Оэна, которого они не хотят иметь своим сеньором. Хотя король и боится барона, но позора он испугается больше. Брак убийцы отца с его дочерью станет невозможным, даже архиепископ Доннэский откажется венчать их. Графиня вернется сюда, в Веритэ, а мы сумеем её защитить от д’Оэна. Решено и скреплено печатью, как говорил мой добрый покойный господин, - хлопнул ладонями по подлокотникам кресла сир де Вертадон. - Бросим клич нашему воинству собираться – если бунтовать, то от всей души. Первым делом необходимо захватить нашу столицу. Вперед, Веритэ!

Тут заговорил Франсуа:

- Д’Оэн не мог не оставить здесь своего собственного наместника – он будет противодействовать вам, мессир сенешаль.

Сир де Вертадон возразил трубадуру:

- Вы вовремя напомнили мне о шпионе, но здесь он не значит ничего. Никто не отнимал у меня сенешальского жезла, и, согласно старинным кутюмам графства, я, даже разбитый немощью или лишившийся ума, имею право приказывать всем и всему, поскольку я являюсь управителем, воплощая в себе волю своего господина. Граф Филипп был очень властным и строгим человеком – он приучил вассалов повиноваться ему беспрекословно. Таким образом, в отсутствие графа я – хозяин всего Веритэ.

Франсуа вполголоса бросил Леофрасту:

- Я же говорил, что она прекрасно знает своё графство и своих людей.

Рыцарь весело пожал плечами.

- И мне предстоит узнать их, коль скоро нам предстоит сражаться вместе.

Сир де Вертадон встал, словно в мгновение помолодев – казалось, он рад снова принять участие в битве, ощутить в руке тяжесть меча.

- Я займусь этими делами немедленно, мессиры. Пока на башне моего замка развевается знамя Веритэ, я не отступлю и не сложу оружия, не буду знать ни отдыха ни срока.

Над крышами Фо собирался дождь, клубились бледно-серые тучи. Но тем ярче в небе, на высоко вознесенном шпиле замка сенешаля блестел вышитый серебряными нитями на фоне своего собственного темно-синего шелкового неба ястреб Веритэ.

Клер с досадой отвернулась от флага, изображавшего черного дракона – она вдруг увидела, что её окружают эмблемы баронов д’Оэн: на одежде рыцарей, на доспехах, на попонах лошадей.

«Ему осталось поставить клеймо только на меня, - подумала она, незаметно поджимая губы. – Барон д’Оэн, сеньор Туреля тащит свою добычу! Смотрите, люди! Герольды, восславьте сей подвиг!»

- Вы так печальны, clarissima.

Клер одарила Робера холодной улыбкой.

- Я? Ничуть. Я весела, словно зяблик.

- В таком случае, - он, очевидно, решил побороть её своей кротостью, - зяблику пристало называться вороном и жить на кладбище. Я всё же напрасно отпустил ваших друзей – мне кажется, вы без них скучаете.

Клер усмехнулась:

- Конечно! С таким эскортом – или мне следует сказать: под таким конвоем?- я еду будто в ссылку, в изгнание, а не на собственную свадьбу. Где радость, торжественность, нарядность? Даже прокатившиеся в повозке палача к эшафоту испытали больше удовольствия, чем я. А вы, Робер? Судя по выражению вашего лица, я женю вас на себе насильно, и, будь на то ваша воля, вы сбежали бы от меня на край света.

Робер растерянно произнес:

- Ваши обвинения нелепы! В особенности последнее. Но у вас самой такой сердитый вид, что я боюсь даже заговорить с вами, clarissima.

- Боитесь заговорить – так спойте, - сквозь зубы процедила Клер, с ужасом чувствуя, что начинает ссориться с Робером. Но остановиться она уже не могла. - Не забывайте, что при дворе вам придется изображать влюбленного – пусть даже только приличия ради.

Робер проявил терпение.

- Будьте уверены, clarissima, влюбленного изображать мне не придется. Нет нужды играть то, что чувствуешь на самом деле.

Клер покачнулась в седле – уже не раз Робер наносил ей такие неожиданные удары, которые усмиряли её гнев, как бы велик он не был. Однако Клер никогда не могла до конца поверить в то, что его слова – правда. Слишком невероятной эта правда была.

- Я знаю, - снисходительно обронила она, причем её голос прозвучал гораздо теплее.

Робер наклонил голову, чтобы она не заметила его улыбки.

- Я как раз вспомнил одну неплохую песню – это complainte. Её авторство приписывают Снежному Королю, и в ней говорится о том, как его сердце заледенело.

- Это не та история, которую следует рассказывать к ночи, - заметила Клер. – Прошу вас, спойте – мне стало донельзя любопытно. Как называется песня?

- «Когда я понял, что пришла Зима». - Робер несколько минут молчал, пытаясь сосредоточиться и припоминая мелодию:

- Когда я понял, что пришла Зима?

Я принял снег за цвет весенних яблонь,

Но он был холоден и нежностью не пах.

Перед моим лицом метель прошла,

И разум понял: что-то здесь неладно,

Коль лёд рассек улыбку на устах,

И вышла кровь.

Когда я понял, что пришла Зима?

Я принял голос бурь за птичье пенье,

Но он был яростен и радости не нёс.

Мою дорогу замела пурга –

Весь белый свет явился в озареньи

И шествовал за смертью под откос.

Взмахнули ветры лезвиями кос,

И вышла кровь.

Когда я понял, что пришла Зима? –

Из тонкой цепи грустных соответствий,

Но я был горд и скорбь не показал,

А чтоб и впредь тоска была нема,

Не слыша одиночества приветствий,

Я грудь подставил под вьюги кинжал,

И вышла кровь.

Тебе, Догадливой, пошлю свою загадку:

Я с именами здесь играю в прятки,

Твоё я имя холодом обрек –

Им мне был дан безжалостный урок.

Шуршали знамена с черным драконом. Шептался сам с собой Малерский лес. Клер слушала этот шепот, вторивший жалобе.