Часть первая
                      Александр и Маргарита
                                
                                1
       Роза больно уколола мне палец. До крови. Ненавижу кровь  и
кровососов.  Моего отца похоронили месяц назад – у  него  уже  не
было  крови, ни капли. Кровь плескалась в желудках и венах  сытых
Тварей,  которые  сладко спали где-то, облизываясь,  но  снов  не
видели – снов у них нет. Все их сны у меня.
   Ночью  они  позвали  с собой моего брата. Твари  спрятались  в
тумане,  липком и пахнущем тиной, так что я не смогла последовать
за  ними,  проще смириться с потерей брата, чем окунуться  в  эту
мокрую  неизвестность – без того она снится мне слишком часто.  Я
отомщу потом, когда будут силы, знания и оружие.
   Я  не  звала  никого на помощь – к чему? Пусть не беспокоятся,
успеют  напричитаться  и  завтра.  Вернусь  домой:  сад  заполнен
клочьями тумана, оставшегося после Тварей, лунным больным сиянием
и запахом темноты... Пойду.
       Между  мной и домом проявилась тень, закрывая путь. «Уже?»
-  удивилась я про себя. Тварь, которой я достанусь, нападать  не
спешила  –  но я мало знакома с их привычками, должно  быть,  так
полагается. Во мне пробудилась наша знаменитая фамильная  ярость:
при  мне  был крест, а рискнуть стоило. Это украшение  червонного
золота  висело у меня на шее, на цепочке – я рванула его с силой,
и  ладонью  с  зажатым в ней крестом коснулась Твари.  Ничего  не
произошло.  Тогда  я  поняла, что кончина  моя  будет  скучной  и
долгой.
     - Завтра, после заката, – сказала вдруг Тварь.
     - Что?
     - Я приду. Назначь место. Нам нужно поговорить.
     - В моей комнате.
       Сижу  при  свече.  Жду, глупо. Нашла  рисунки  отца  -  он
постоянно  что-то  чертил  на  листах,  бросал,  начинал  заново.
Присмотрелась  к наброскам  только сейчас: одно  и  то  же  лицо,
вернее,  один  человек  в разных видах. Вот  у  отца  в  кабинете
непринужденно сидит в кресле, вот и портретная галерея, где  этот
любуется  барельефом  бабушки  Терезы;  перенесено  как  будто  с
натуры,  но  в  жизни не встречала его, тем паче  в  нашем  доме.
Блондин, волосы до плеч и прозрачные светлые не то серые,  не  то
голубые глаза – нет, все-таки не встречала.
   В раму стукнули.
       -  Заходи!  – заодно посмотрю, как Твари проникают  сквозь
запертые окна.
       Миг  –  и он внутри. Как быстро! Свеча так тускла,  что  я
разглядела лишь черный плащ с капюшоном.
      - Покажи лицо… если оно у тебя есть. Любопытно, знаешь ли.
       Тварь  послушно убрала капюшон. Так! Кого рисовал отец,  я
теперь знаю. Он здесь, воплоти, глаза, кстати, у него серые. Если
это еще имеет какое-либо значение.
      - Садись. Я слушаю.
       -  Меня  зовут Александр. Я вампир. И я тебя люблю.  Я  не
должен,  конечно.  С этим ничего не поделать. Правила  –  либо  я
возвращаюсь в человеческое состояние, либо ты – в вампирское.  Ты
нас  ненавидишь. Я не могу стать опять человеком. Все безнадежно.
Я  не  позволю  им обидеть или убить тебя. Мне удалось  выпросить
твою жизнь у них – ты моя, они не тронут тебя, обещаю.
   -  Я существую в забавном кошмаре. Я – последняя из семьи,  на
чьем горле  еще нет следов укуса. Признаюсь, что мне все равно. Я
обману  вашу  свору  –  залить  себя  кровью  я  сумею  и   сама.
Самоубийство  пришло  мне в голову очень вовремя.  Что  до  твоей
любви,  то  это смехотворно. Я вас ненавижу. Ты меня не  спасешь,
потому что я этого не хочу.
   Серые  глаза.  У  него  серые глаза. А я  одна.  Он  осторожно
погладил меня по щеке – и рука была теплая, как живая. Моя  опора
–  Тварь.  Позор человеку, сошедшемуся с врагом! Я смотрю  ему  в
глаза,  мне  хорошо.  Я  могу вечность провести  вот  так,  и  не
надоест.  Вечности у меня нет, но несколько лет – он  же  защитит
меня – имеется. Наверное, восход  умер по дороге сюда. К счастью…
   
       Днем не всякая Тварь спит: кое-кто из тех, что постарше  и
помогущественнее,  невидимками бродят среди людей;  вред  нанести
они   не   способны,  но  многое  подслушивают  и  подсматривают.
Александр  находился рядом со мной постоянно, я  почти  научилась
его  различать в воздухе, особенно ясно его фигура  выделялась  в
луче  солнечного света, и я безмерно удивлялась, что больше никто
его  не замечает. Дней на двоих было мало. Ночи гасли, как  искры
фейерверка.  Иногда Александр отсутствовал – был на охоте.  Я  не
спрашивала. Похоже на счастье…
   А  потом произошло неприятное. Меня похитили Твари. Я побывала
в  их  логове.  Разумеется, меня бы загрызли – но Александр  свое
обещание   не   дать  меня  в  обиду  выполнил.  Я  плохо   помню
подробности, только кровь, море крови. Александр разрывал  других
Тварей  на  части с азартом. Надо же, Тварь уничтожает Тварей!  Я
радовалась не столько своему спасению, сколько их гибели.  Провал
во тьму…
   Снова сознание. Александр несет меня куда? – ему лучше знать.
       -  Их  нет.  Никого.  Меня тоже  нет.  Я  виноват.  Нельзя
находиться просто посередине. Род наш прекратится на мне. Прощай.
   Что он говорит? Его нет? Провал во тьму…
   
      Утром  сходила посмотреть – Твари обитали в  дальнем  конце
нашего  парка, там, где раньше, лет за триста пятьдесят до  моего
рождения, была построена часовня Святого Георгия. На месте   руин
ее  теперь  лежал слой пепла. Рассказывали, что горело  быстро  и
жарко,  как  в преисподней, и даже стоны проклятых душ слышались.
Умница Александр сжег убитых Тварей, их нору и себя, избавив меня
от  беспокойства делать это самой; все же я приказала  перекопать
почву, так, на всякий случай.
   Род  Тварей  прекратился. Александра нет.  Ему  пришлось  уйти
вместе  со  всеми, потому что он был Тварью. Никого и ничего  мне
не жаль. По-прежнему ненавижу кровь и кровососов.
   
                                2
       Александр вдохнул глубже. Воздух в Городе не сравнить ни с
каким   другим:  запах  множества  людей,  домов  и  еще  чего-то
неуловимого,  но волнующего. Он не был здесь уже  десять?  сорок?
девяносто  лет? – время проносилось мимо незаметно,  не  оставляя
следов  и воспоминаний, возраст не имел значения, и… Надо  думать
об одном – он ищет Маргариту. Ищет чутьем, по запаху, просто идет
по  улице  и  ищет.  Как  приятно солнце  греет  кожу!  Александр
мурлыкнул от удовольствия  - удобно иметь настоящее, человеческое
тело,  а  не  полупрозрачный туман, не чувствующий ни  тепла,  ни
холода.
       С  ним  приключилось  чудо. Ему  невероятно  повезло,  ему
первому из всего Рода вампиров был дан шанс переродиться. Правда,
пришлось  заплатить  болью, и немалой, но она  теперь  прошла,  и
стоит  ли  вспоминать о ней? Он знал, что Маргарита обрадуется  –
они  смогут  не разлучаться, и может быть... Нет, приятные  мысли
потом, потом.
       В   Городе много красивых девушек и женщин. Некоторые  (да
нет,   почти  все!)  улыбались  Александру,  когда  он   случайно
взглядывал на них, но их шеи и нежные, слегка загорелые горла  не
волновали его так, как десять? (сорок? девяносто?) лет назад. Его
вообще не влекла больше кровь, крепкие поцелуи и луна; Александр-
Тварь погиб, сгорел и отбывает наказание в аду, Александр-человек
никого  не  убивает, на нем нет грехов, он родился  только  месяц
назад  из  пламени.  Он тогда выл от ужасной  непереносимой  боли
ожогов,  и тогда, когда жизнь должна была переплавиться в смерть,
огонь  своими легкими прикосновениями снял с него старую оболочку
вместе   с   кожей.  Александр  каким-то  образом   выбрался   из
раскаленного  горнила, и, очнувшись, не мог понять,  почему  днем
видит  свои руки, тело – невидимый для всех невидим и  для  себя.
Спекшиеся лоскутья и куски кожи спадали с него, как шкура со змеи
при линьке, и под ними блестела новая.
       Он  сразу  хотел пойти к Маргарите, но, пока не отлежался,
не  смог.  А  потом  она уехала, бросив дом, в  Город;  Александр
опоздал. Ночью он оторвал доски, которыми заколотили окна, пролез
в  кабинет ее отца – ему был известен тайник с золотыми монетами,
отложенными давно, а деньги обязательно пригодятся в  дороге;  он
твердо решил разыскать девушку.
       Там  висело  еще  небольшое овальное  зеркало…  Александру
бросился  в  глаза  яркий  лунный луч,  отражающийся  от  гладкой
поверхности. Он  снял стекло со стены и подошел к проему,  сквозь
который пробрался и где было светлее – смотреться ли ему? Есть ли
у  него   лицо?  Страшно.  Но, если он  изуродован,  не  стоит  и
встречаться  с  Маргаритой,  чтобы не  вызвать  в  ней  ненужного
отвращения.
       Отражение,  невнятное и бледное, оказалось вполне  обычным
будничным  его  видом  –  ни рубца, ни шрама,  словно  ничего  не
случилось. Опять удача! Александр вернул зеркало на место, забрал
мешочек с золотом и ушел.
       Купить  одежду,  расспросить о Маргарите –  заняло  сутки.
Только  одно  разочарование  – лошади по-прежнему  шарахались  от
него, так что приходилось идти пешком; но сил, однако, с избытком
хватило на то, чтобы двигаться день и ночь не останавливаясь – не
есть, ни пить (даже кровь) не требовалось.
   Итак, в Городе он остановился в маленькой дешевой гостинице  и
немедленно отправился на поиски. Иногда  ему казалось,  будто  та
или  иная  женская  фигура  издали напоминает  Маргариту,  но  он
ошибался. Правда, Александр был здесь еще слишком недолгое время,
а  Город огромен и многолюден. После заката  он не возвращался  к
себе,   а   продолжал   неспешно  прогуливаться,   систематически
осматривая   одну  часть  Города  за  другой;  кроме   того,   он
внимательно приглядывался ко всем встречным – бывает же так,  что
люди встречаются случайно. Сегодня вечером он двинулся в Северное
предместье: там было много старинных домов, деревьев,  часовен  и
много тишины.
      Становилось  темно, но Александр отлично  видел  ночью.  Он
совсем  размечтался  о  своей Маргарите,  на  душе  у  него  было
спокойно  и  ясно, и вдруг, без всякой причины,  его  потянуло  к
Богу,  захотелось помолиться или хотя бы зайти в  церковь.  Рядом
оказалась маленькая часовенка, посвященная неизвестному  святому,
двери были чуть приоткрыты, и Александр несмело вошел.
       Внутри  было  совсем  темно; крошечные  лампадки  умирающе
поблескивали   перед  главным  алтарным  образом  –  изображением
женщины, судя по платью. Это и была святая или мученица,  хозяйка
церквушки. Александр прочитал вырезанную на раме иконы надпись:
    - Маргарита… - произнес он вслух нечаянно.
       Человек,  одетый  в черное, незамеченный  Александром  при
тусклом  освещении,  стоящий  на коленях  перед  картиной  Святой
Маргариты,  обернулся  на  это  имя.  В  густой  вуали  пряталось
бледненькое,  не очень красивое девичье  личико,  которое  сейчас
было  переполнено недоумением: откуда он знает меня? И Александру
снова подарили чудо. Он протянул к девушке  руки:
    - Милая!
   -  Кто вы? – она вглядывалась в Александра, но ничего не могла
поделать  со  своей памятью. И только когда он приблизился  почти
вплотную,  она  неожиданно вскочила на ноги  и  бросилась  прочь,
стремительно  распахнув  двери  часовни,  и  побежала  по  улице.
Александр  без труда настиг ее, но, не понимая причины ее  ужаса,
не решался обнять или хотя бы взять за руку.
       Из-за угла вывалилась пьяная группа солдат, как всегда  не
вовремя. Маргарита на миг приостановилась, сомневаясь, но потом с
еще большей быстротой полетела прямо в эту безобразную компанию.
       Один  солдат, самый опытный, ловко поймал ее  и  обнял  за
талию;  девушка прильнула к нему и вдохнула спокойнее.  Александр
остолбенел.
   -  Что,  моя  птичка, кто тебя обидел? Он?  –  солдат   мерзко
ухмыльнулся  в  сторону  Александра. –  Не  дрожи,  тебя  ему  не
получить, разве только вслед за мной.
   Александр примерился: четверо, вооружены саблями, у одного  за
поясом  пистолет. С другой стороны, его физическая  сила  вампира
ничуть  не уменьшилась, следовательно, он разорвет  голыми руками
и десяток абсолютно трезвых, готовых к бою человек.
     Атака  была более смертоносной, чем ожидал Александр.  Удары
точно  доставали  солдат, и те валились на  мостовую,  выхаркивая
сгустки  крови, обломанные зубы и ругательства. Александр  быстро
вошел во вкус, но развлечение  так же быстро закончилось. Солдаты
были разбросаны в нескольких шагах вокруг, и он не знал, живы  ли
они еще.
       Маргарита дергалась в судорогах – он спохватился, что мало
кто из людей наблюдал за тем, как вампиры просто убивают, не ради
еды,  а  так.  Пожалуй,  это кошмарно.  Однако  девушка  затрясла
головой, сделала над собой усилие и поманила Александра:
   - Скорее! Скрываемся!
      Она  вела  его  запутанной, но,  вероятно,  самой  короткой
дорогой. К себе домой.
   
   - Ты излечился… Это действительно так?
       Александр  безмятежно улыбался, следя за ней глазами.  Она
уже  битый час выспрашивает его об одном и том же, а он повторяет
все  с  начала  и до конца. А она кружит по комнате  и  не  может
поверить.
   - Я явился не из царства смерти. Я – живой.
   -   Надо  полагать! Так отделал тех пьяниц,  –  Маргарита  по-
доброму  погладила его по плечу, а он замурлыкал, словно котенок.
– Я как следует подумаю обо всем утром. Спокойной ночи.
   
       Маргарита весело усаживалась за стол, накрытый к завтраку.
Замечательно,  что он нашел ее, просто чудесно! Конечно,  она  от
него  не  откажется,  ведь он стал человеком.  Вместе.  Маргарита
захлопала  в ладоши в восхищении. Она, дурочка, едва не испортила
себе жизнь, когда вчера… Ну где он? Пора бы ему выйти, чтобы  она
сообщила   свое  решение  и…  Нетерпение  взяло  верх.  Маргарита
направилась    в    спальню    Александра.    Постучала.    Тихо.
Забеспокоилась.  Отворила дверь.
       Занавеси  на  окнах  спущены  так,  что  создается  густой
предвечерний  полумрак.  Привыкшие  к  темноте  глаза   Маргариты
замечают, что Александр лежит на кровати, закинув руки за голову,
и  изучает  потолок.  Девушка подошла к нему,  заробев,  села  на
краешек постели.
   - Тебе нехорошо?
       Он  не  ответил.  Она взяла его руку, осторожно  проверила
пульс  –  жилка билась слабо-слабо. Маргарита поднесла его  кисть
близко  к  глазам: показалось, что пальцы удлинились в  суставах,
ногти  отвердели и выглядели давно не стриженными. Она  брезгливо
отбросила руку.
   -  Впущу  свет,  - поднялась было она, но Александр  остановил
ее.
   - Свет -  нехорошо. Больно.
       Маргарита пожала плечами, и вдруг заметила что-то, чего не
могло бы…
   - Твои волосы! Почему…
       Александр  выпрямился,  сел  на  кровати.  Его  прекрасные
белокурые волосы, которые обгорели на пожаре и еще только вечером
были   предельно  коротко  острижены,  опять  падали   на   плечи
аккуратной  волной.  Если бы одно это! Но в  его  зрачках  горели
крошечные  золотые  точки.  Маргарита  не  выдержала  их  блеска,
отвернулась.
       Ей знакомо такое золотистое сияние: дома она наблюдала  из
окна  каждый  вечер, как в кустах, высокой траве  и  на  деревьях
появлялись огоньки – глаза Тварей.
   -  Я  снова  стал Тварью, притом низшей степени. Я  не  выношу
солнца, поэтому днем сплю, накапливая силы. Я должен питать  свое
тело, поэтому ночью охочусь.
   - Замолчи! Ты меня обманул!
   - На закате я проголодаюсь. Весьма.
   -  Надеешься  проснуться? – Маргарита  озлоблено  кричала  изо
всех  сил,  чтобы не расплакаться. – Желаю тебе увидеть  осиновый
кол во сне!
      И она выбежала из комнаты.
   
       Маргарита устроилась как можно дальше от ужинавшей  Твари,
у  самой  двери,  и  то и дело проводила пальцами  по  серебряной
булавке,  вколотой  в  корсаж.  Вампир  взял  кувшин  неуверенно,
понюхал,   отпил.   Распробовал,  жадно   присосался,   аппетитно
причмокивая. Она слышала, как его клыки царапают о край посуды.
   - Не хватит, есть еще.
   - Это не человечья кровь. Какое животное?
   - Свиньи.
   -  На  бойне достала? Вполне сгодится. Выбор все равно невелик
– голод или второсортное пойло.
       Вампир  вытянул остатки с донышка, облизал  губы.  Почесал
острое ухо и умильно посмотрел на девушку.
    - Хотелось бы добавки, - попросил он.
   -  Рядом  с  тобой, в корзине, стоят бутыли.  –  Маргарита  не
спускала с него глаз, карауля каждое движение.
      Наконец вампир насытился, и его потянуло на разговор.
     -  Ну,  прелесть  моя, что вы решили? Будете  со  мной,  или
как?..   Вы,   быть  может,  слегка  расстроились   из-за   моего
возвращения  в прежнее состояние, но это пустяки,  правда?  –  он
потянулся  ее  обнять,  но она была начеку и  выхватила  булавку.
Кровосос даже зашипел, увидев серебро.
   -  Мне, по большому счету, все равно.  – Он пожал плечами. – Я
тебя  люблю,  и  точка.  Рано ли, поздно ли…  ты  тоже  изведаешь
Вечность Живой Смерти. Я приведу тебя к ней сладким поцелуем.
      Маргарита заплакала. На лице Александра появился испуг.
   -  Милая… Я не то говорю, знаю. Не слушай меня. Я стал Тварью,
да?
       Она  молчала. Он свернулся клубком в углу кресла,  опустил
веки.
      Она молчала.
   
   - Александр!
      Он сонно повернулся на голос, разлепил глаза.
        Вокруг   плыл   Свет.   Утренний,  свежий,   ликующий   и
убийственный. Окна в комнате занимали три стены целиком, от  пола
до  потолка;  две стены углом выходили на восток, а  теперь  были
распахнуты, и Свет переливался через подоконники.
       Александр  не  пытался  хотя  бы  прикрыться  рукой.  Кожа
пузырилась,  таяла,  исчезала, но он сидел  на  полу  и  старался
разглядеть  Маргариту,  одетую в  слепящее  Солнце.  Ему  это  не
удалось.  Когда Свет стал нестерпимым, боль оборвалась.  Прах  не
способен чувствовать, даже если его жгут все солнца Вселенной.
       Воздух  коснулся щеки Маргариты. Воздух был живой, теплый,
но  смысла  в  нем не осталось. Не осталось смысла дышать  им.  И
Маргарита дышала нехотя, небрежно, просто так.
   
   
                          Часть вторая
                            Орифламма
                                
                                1
   - Роксана…Ну и мерзкое же у вас имя.
      Любая другая бы обиделась. Роксана обиделась тоже –  но  не
настолько, насколько обиделась бы  любая.
   -  Это  папуля.  Ему  хотелось именно так. Чтобы  я  встретила
Александра Македонского, подобно той персидской княжне…
   -  Рокшанек, - подсказал Даниэль, - в некоторых транскрипциях.
Впрочем, Ахурамазда их знает, как там звучало у древних персов. И
у  Македонского.  Кстати, об Александрах, - Даниэль  сделал  вид,
будто  эта  мысль посетила его только что. Роксана  сделала  вид,
будто наивно этому верит.
   -  Вернее,  об  одном. Единственном. Моем друге.  Моем  старом
друге.
       Роксану  начали  раздражать  подчеркнуто-короткие   фразы,
призванные  зажечь в ней любопытство и неосторожность.  Ей  очень
хотелось  поразить Даниэля, непринужденно заметив, что  да,  она,
разумеется,  читала  эту историю. Но кто же  в  ее  семействе  не
читал?  Одна  из  ее многочисленных пожилых дальних  родственниц,
писательница, а ныне выжившая из ума старуха, в дни  своей  давно
ушедшей   юности   накропала  рассказец  про  вампиров.   Роксана
подозревала, что именно с этого произведения пошли ее разногласия
с  папулей  –  потому  что  папуле оно нравилось  чрезвычайно,  а
Роксане  – столь же чрезвычайно нет. И Александр всплыл тогда.  И
имя  «Роксана»  тоже. А теперь еще и Даниэль,  как  он  сам  себя
называл,  «из  Бальгарда», Белого города.  Он  и  небольшой  свой
особнячок,  где  они  сейчас находились,  окрестил  этим  именем.
Правда,  обстановка здесь была не то чтобы роскошная – Роксана  с
удовольствием отметила, что у них дома даже лучше, богаче. И  тем
более  ни  за  что Роксана не приехала бы сюда в гости,  если  бы
Даниэль  не был таким привлекательным вампиром (к слову,  Даниэль
себя  считал  неотразимым  красавцем, а Роксана  считала  Даниэля
довольно приглядным юношей в возрасте около тысячи лет).
   -  Александр – мое творение. Вы, конечно, думали, что  рассказ
про него – выдумка. Но я, когда прочитал… Меня поразило, что кто-
то  еще  знал все это. Я связался с автором, вашей многоуважаемой
шестиюродной тетушкой с прабабушкиной стороны. Она ничего мне  не
смогла  объяснить.  Только  бормотала про  семейное  предание.  С
пожилыми  так трудно… Итак, я пересмотрел архивные документы.  Не
все  –  сведения  о вашем роде почти сразу же обрываются  в  XVII
веке.  Но  я  предположил, что вы происходите от Маргариты  –  а,
следовательно, вы мне нужны.
   -  Чтобы  отыграться? – Роксана сжалась в  кресле,  боясь  его
следующих  слов.  Забава  забавой, а  вампир  вампиром.  То,  что
Маргарита  сделала  с  «его  творением»,  наверняка  наказывается
смертью.  Не важно чьей – преступника или его потомков. Время  не
имеет значения для вечносуществующих.
      Даниэль  смотрел на нее глазами цвета сапфира. Холодными  и
надменными.  Но  без  угрозы. Потом  он  снял  с  шеи  цепочку  с
маленьким ковжевцом. Показал Роксане.
   -  Это  его прах. Пепел от сгоревшего, - он поправил сам себя,
- от сожженного Александра. Я берег эту пыль. Очень долго.
   «Кощунство! - закричала совесть Роксаны. – Почитать и  хранить
как святыню останки вампира!»
     Даниэль  услышал ее протест. Презрительно  и  зло  приподнял
бровь. Но унизился до ответа:
   -  У  меня  больше ничего нет. И никого не было. Он мне  –  не
чужой. До сих пор. Потому что время не имеет значения.
     Даниэль положил свою реликвию на столик. И достал нож.
      Роксана вскочила, прекрасно понимая, что от вампира  ей  не
уйти  –  не  та  у нее быстрота и сила. Однако и быть  обреченной
жертвой,   как   в   пошлых   и  глупых   хрониках   криминальных
происшествий,  не  хотелось. Она рванулась к выходу.  Даниэль  за
одно  биение сердца догнал ее, схватил, чуть не вырвав из сустава
руку. Он волновался.
   -  Послушайте же! Немного крови, капля крови потомка Маргариты
–  вот  что мне необходимо. Не для себя – для него! Одна сведущая
ведьма  научила меня, как провести обряд. Александр  снова  будет
жить.
      Роксана чувствовала, как немеют кончики пальцев. «Сейчас  я
потеряю  сознание,  -  запаниковала она. - И  буду  бессильна.  Я
погибну  и даже не замечу этого. Может быть, он не лжет?  Немного
крови…»
   - Я согласна, - сипло прошептала она.
       Даниэль   отпустил   ее,  заторопился,   готовя   комнату.
Собственно,  все  предметы  уже  были  на  своих  местах.   Кроме
огромного точнейшего зеркала, которое требовалось снять со  стены
и    уложить  на  полу.  Вверху  зеркала  установили  трехсвечный
затепленный канделябр. Электричество, без того слабое, погасили.
      Даниэль подвел Роксану к стеклу, велел протянуть левую руку
ладонью  вверх над отражающей поверхностью. Слегка провел лезвием
ножа по запястью, тут же перевернул кисть, чтобы капли падали  на
зеркало.   Скоро   натекла  маленькая  лужица.  Даниэль   высыпал
серебристый  прах  из ковжевца так, что тот  смешался  с  кровью.
Получившееся вещество зашипело и стало испаряться.
     Стекло пошло рябью.
      Роксана  увидела всю историю – с конца. Вспыхнувшее  солнце
едва  не  опалило ей глаза. Какие-то люди двигались  и  исчезали.
Дом,  просторный  и  старый. Охоты. Кровь.  Опять  кровь.  Дальше
кровь.  В  промежутке был пожар. И бойня, после  которой  на  миг
мелькнула  Маргарита. Снова кровь. Сон. Чем ближе к  началу,  тем
больше крови и сна.
      Последнее видение было особенно отчетливым – алое с золотым
знамя  порывом  ветра  выплеснуло из  зеркала,  махнуло  по  щеке
Роксаны.
   -   Орифламма  королей  Франции,  хранящаяся  в  Сен-Дени,   -
произнесло зеркало голосом Даниэля.
   
      Роксана упала на колени посреди часовни Сент-Шапель. Она не
могла  ошибиться  – чудесный свет из цветных окон  ни  с  чем  не
перепутать. Она поднялась на ноги.
      На  алтаре стоял архангел Михаил Архистратиг. В белом,  при
мече,  арбалете и крыльях. Роксана нащупала на груди  малахитовый
крестик,  подарок  папули  на какую-то важную  праздничную  дату.
Михаил  кивнул,  признавая Роксану за свою. Обратился  к  ней  на
латыни,  но  французскими словами. «Крайне  старофранцузский»,  -
машинально подумала начитанная Роксана.
      Внезапно  один  из  великолепных  витражей  лопнул,  убитый
наповал  камнем.  Осколки  порхнули к Роксане,  чтобы  ужалить  и
вымесить обиду на ней. Архангел защитил девушку своими лебедиными
крыльями.  Левое,  испачканное кровью, обвисло. Витражная  труха,
забившаяся  между  перьев, отражала солнце, пытаясь  притвориться
золотом.  Сквозняк, изображавший из себя ураган, шевелил  алое  с
золотым знамя, переставшее быть крылом Архистратига.
   «Орифламма! – удивилась Роксана. - Она же должна быть  в  Сен-
Дени?!»
   
      Под  орифламмой Роксана и Михаил прошли по  улицам.  Где-то
были враги – не то англичане, не то восставшие и заперевшие город
парижские  обыватели.  Или обе группировки  договорились  заодно.
Роксана плохо помнила эту историю. Приходилось идти пешком  –  на
одном  крыле  даже  архангелы  не  летают.  Как  миновали  стены?
Пожалуй, прошли насквозь. Уж это, кажется, такие пустяки.
      Под  Парижем  стояли дурная погода, голод  и  войско  Жанны
д’Арк.  Еще дождь, который не стоял, а шел. Еще Столетняя  война,
уставшая,  разбитая ревматизмом и депрессией. Из  уважения  к  ее
возрасту  Роксана при встрече поздоровалась первой. Но  старушка,
оглохнувшая еще при взятии интервентами Орлеана, не расслышала.
      Вокруг  сквернословили и божились рыцари  –  к  счастью  на
таком   старофранцузском,  какого  Роксана  не  понимала  совсем.
Распевались перед вечерней проповедью монахи. Пехотинцы бились об
заклад,  кого  из  них убьют уже завтра, а кого  еще  сегодня.  В
палатке  главнокомандующего  молилась  над  картами,  депешами  и
доспехами  Jeanne la Pucelle1. Над всем этим, как  над  шахматной
партией, скучал Бог.
   
   Ночь  напала  спереди, со спины напала Смерть.  Поле  украсили
картинно, с художественным вкусом поломанные человечки, лошадки и
отдельные  неопознаваемые фрагменты чего-то или кого-то.   Михаил
успел  найти  для  орифламмы  хорошее  удобное  древко  –  копье,
вытянутое   архангелом   из   кишок  какого-то   солдата.   Знамя
развернулось  во  всей красе, но в темноте  все  равно  выглядело
сермяжной тряпкой. Успел Михаил и отрастить новое крыло.
      А  Роксана  успела  найти  Александра.  Он  умирал,  широко
распахнув в небо глаза. Возможно, видя орифламму. Точнее, мучаясь
и   бессознательно  отодвигаясь  от  смерти,  от   ее   холодного
дружеского  объятия.  И попадая в другие дружеские  объятия  –  к
Даниэлю.  Потому  что  по  трупам крались  вампиры.  Эти  хищники
следовали  за  армиями  и  гибелью,  чтобы  завладеть  последним,
оставленным на донышке сытой Смертью, глотком крови.
      Даниэль  шел  на запах и наугад. Склонился над Александром,
не обращая внимания на Роксану, не способный видеть ее. А она уже
знала, что будет дальше. Потому что угодила в ту же западню,  что
и  кровопийца. В серые глаза Александра, которые – Роксана теперь
была  в  этом  уверена – видели в небе орифламму, а  в  орифламме
видели больше, чем кусок ткани.
     История началась…
   
     Роксана тонула в зеркале, захлебываясь амальгамой.
       Надежда,  где  ты?  Где  надежда  на  то,  что  ночью  над
побежденными поднимут алую с золотым орифламму, что перчатки всех
смелых  воинов примет архангел Михаил Архистратиг и  зачислит  их
тем  самым  в  ряды небесного воинства? Где серые глаза,  которые
есть  надежда  увидеть  живыми, а не стекленеющими  от  холода  и
   смерти? Где Даниэль, для которого время не имеет значения,  но
имеет  значение  дружба и одиночество? Где  выход  из  зеркальной
топи? Где Роксана, пролившая кровь ради продолжения истории?  Где
это продолжение?
      Михаил  поднял арбалет, выпустил стрелу. Зеркало  покрылось
морщинами.   Морщины   раскрылись  трещинами.   Отдельные   куски
распадались,  зеркало  билось  в  конвульсиях,  умирая,  выпуская
Роксану обратно.
    Обратно оказалось мраком.
   Роксана  не  испугалась  – ей было бы стыдно  бояться  Ничего.
Самый  обыкновенный скучный мрак лип к коже и  волосам,  связывал
движения,  заставлял чихать -  но не пугал. Она различила  шелест
материи. Алой с золотым орифламмы.
      Под  орифламмой было светлее. Знамя так и висело на том  же
самом  древке.  Михаил  вернулся в Сен-Шапель,  только  на  земле
лежало  лебяжье  перышко, выпавшее из крыла. Александр  терпеливо
ждал,   пока  Роксана  поднимет  перышко,  спрячет  в  карман   и
догадается  его поцеловать. Пусть скромно, в щеку. Для знакомства
достаточно.
   - Здравствуй, Александр.
   - Здравствуй, Роксана.
                                
                                2
   - Credo in Deum! Dominum nostrum! Amen!...Non timebo milia
populi circumdantis me ! Exsurge, Domine; salvum me fac, Deus!
     …Salvum me fac, Deus, quoniam intraverunt aquae usque ad
animam meam!
     …Infixus sum in limo profundi; etnon est substantia!
      ...De  ventre inferi clamavi, et exaudisti vocem  meam,  et
projecisti  me in profundum, in corde maris, et flumen circudedit
me!
     ...Omnes gurgites tui et fluctus tui super me transierunt…2
   - Хватит! – Роксана зажала уши. Они не могут молча идти на
приступ?
   -  Нет,  chèrie3,  -  Даниэль, как обычно,  машинально  читает
мысли окружающих. – Молитва помогает им побороть страх.
   - Они нас боятся?! Их же больше, они вооружены, а мы загнаны
в угол!
   - Помнишь правило о загнанном в ловушку животном?
   - Оно становится опаснее?
   -  Вот  именно,  -  Даниэль пригнулся, чтобы стрела  пролетела
мимо.  – Поэтому сначала они изведут на нас все стрелы, а  потом,
возможно, атакуют врукопашную.
        Роксана   смирилась.   Они   втроем   сидели   на   крыше
трансформаторной  будки  (крайне  прозаическая  деталь),  которая
торчала  на  краю  города, почти в поле.  А  из-за  расположенных
неподалеку  мусорных  куч их обстреливали из арбалетов  Охотники.
Время   от  времени  –  осада  длилась  почти  сутки  –   Роксане
становилось  очень  противно  за  саму  обстановку  происшествия:
грязно, хмуро и несоответственно.
   
   Месяц  после зеркала Роксана жила спокойно, особенно когда  ей
удалось убедить папулю в том, что порезанное запястье не является
признаком  попытки  самоубийства. С Даниэлем,  она  полагала,  ей
никогда  больше не придется встречаться – равно как и  с  другими
неестественными  аномалиями в этом  же  роде.  Но  тут  на  город
свалились Охотники.
      Эти  сумасшедшие фанатики борьбы со злом мгновенно  учуяли,
что  местность  так  и смердит вампирами. То, что  вампиров  было
всего  двое,  Охотникам очень понравилось – и  ловить  просто,  и
количество добычи приличное. И они пошли по следу. След вывел  на
   Роксану,   которой,  как  человеку  (а  по  Уставу   Охотников
человеческая жизнь неприкосновенна), предложили внести свой вклад
в  благородное  дело – то есть указать логово кровопийц.  Роксана
прониклась  к  Охотникам сочувствием и, не  задумываясь,  назвала
адрес   бывшей   подруги,  которую  терпеть  не  могла.  Охотники
откланялись  и  исчезли.  Роксана  же  сдвурушничала   и   вскоре
появилась  в  Бальгарде, где сообщила последние новости  текущего
момента.  Вампиры благоразумно решили бежать.
      Бежать  получилось лишь до окраины – по дороге в  аэропорт,
неудобно далеко расположенный (о чем в мэрию уже поступали жалобы
от  граждан),  их  машину окружили Охотники, чье чутье  оказалось
достойным  удивления. Пробившись сквозь кольцо  врагов  благодаря
присущей  их  виду силе и ловкости, вампиры засели на  той  самой
трансформаторной будке.
       Позже   к  ним  присоединилась  Роксана,  уже  ничего   не
понимающая  в себе и своих поступках. Охотники позволили  Роксане
пролезть в «крепость», то есть проявили грубое попустительство  и
служебную  халатность. Ее на весь этот загородный  бедлам  вывело
тоже  чутье. Но зачем и с какими целями она ввязалась в конфликт,
этого  девушка не знала, хотя Даниэль и улыбался как-то медово  с
намеком  на Александра. Теперь вампиры развлекали гостью  байками
из своей многовековой жизни.
   -  Надо  было купить серебряные, а не стальные наконечники,  -
во  время очередного безрезультатного обстрела проворчал Даниэль.
– Нищие на нас не охотятся! Скопидомы тоже!
   -   А  что,  на  вас  серебро  действует?  –  поинтересовалась
Роксана.
   -  Разумеется.  Ты, конечно, наивное дитя, ставила  на  осину,
кресты и солнечный свет?
   - Традиционно.
   -  А то, что мы отбрасываем тень и отражаемся в зеркалах, тебе
ни о чем не говорит? Серебро, chèrie, - поучительно заметил он, -
хорошо почти для всех случаев, как то: упыри, вурдалаки, оборотни
всех  видов  и  подземная  нежить (так называемые  гоблины  и  их
вариации). Однако металл не советуют применять в борьбе с духами,
привидениями и водяными. С духами справляются слово  и  знаки,  с
утопленниками – огонь и жар.
   -   Спасибо   за  лекцию.  Надеюсь,  знания  пропадут   втуне.
Утопленников мне очень не хватает для компании.
   -  Сарказм  излишен. Если не у меня учиться, то у кого  же?  Я
присутствовал  при  закате Римской Империи и  Античного  Мира,  я
смеялся  над Торквемадой и веселился вместе с Великой Французской
Революцией. И только по одной причине я сижу здесь и  делаю  вид,
будто  меня могут задержать полоумные идиоты – и это…  -  Даниэль
вдруг  прервал  себя,  провел рукой  по  лбу,  словно  приходя  в
чувство.  Едва  не  проговорился!  Он  вздохнул,  небрежно  пожал
плечами,  показывая,  что  не из-за  чего  было,  в  сущности,  и
горячиться. – Это скука. В твоем городе, chèrie, даже Охотники  –
деликатес. Ты бы тоже занялась чем-нибудь полезным – человеческое
любопытство и невежество иногда действуют на нервы.
      Роксана  нашла  в  своем  рюкзачке нелинованный  блокнот  и
карандаш, уселась на крыше поудобнее и принялась творить  портрет
Даниэля.  Сходство  с  оригиналом проскальзывало,  но  смутно,  а
девушке непременно хотелось добиться идентичности.
   -  Правильно, рисуй, - модель ее шедевра заглянула в листок. –
Вампира   невозможно  снять  на  фотопленку,  как,   к   примеру,
банального   призрака.  Но  мы  умеем  вселяться  в   собственные
портреты, chèrie. Хотя в этот, - Даниэль критически поджал  губы,
-  я  бы  вошел лишь при крайней необходимости. У меня нос совсем
другой формы. И выражение глаз не такое.
   -  Такое. Злое. Улыбнись приятнее, и сам увидишь, что я  сразу
начну  рисовать  в лучшую сторону. Ты же самый красивый  мужчина,
какой вообще может быть.
   - У, неправдоподобная лесть.
   - Думай что хочешь. Ты – Черное Солнце.
   - Черное? – переспросил Даниэль.
   -  Солнце, - с ударением поправила его Роксана. – Солнце – вот
главное слово. Flambeau de jour4, если тебе так понятнее. Цвет  –
дополнение, чтобы различать вас.
     Даниэль мягко усмехнулся, спросил, сладко растягивая слоги:
   -  Из  этого  следует,  что существует  еще  и  Белое  Солнце,
chèrie?
   -  Золотое, - увлекшись работой, беспечно отозвалась  Роксана.
И спохватилась:
   - Почему именно Белое?
   -  А  какое  же?  – он  посмотрел на Александра,  сидевшего  в
противоположном углу крыши. – Традиционно есть черный и белый.  А
ты что имела в виду?
   -  Не  вертись! – вспылила Роксана, пытаясь с помощью  пальца,
так  как ластика у нее не было, затереть какой-то неверный  штрих
на  бумаге. Ничего не добившись и потеряв терпение, смяла листок,
выбросила, начала рисовать снова.
      Даниэль  отошел,  и дело пошло успешнее. Скоро  набросок  в
карандаше был готов. Роксана растушевала тени подушечкой среднего
пальца,  отодвинула рисунок, оценивающе прищурила глаза. Неплохо,
учитывая  отсутствие  условий. Нет, Даниэль  все-таки  прекрасен,
хотя  характер…  Роксана  представила  себя  через  столько  лет,
сколько просуществовал он – она наверняка вела бы себя еще  хуже.
А  нрав  на внешности не отражается – у Даниэля  черные волосы  и
такие  сапфирово-синие  глаза, что даже  жаль,  что  нет  цветных
карандашей.  До  заката  и темноты несколько  часов.  Рискнуть  и
рисовать  следующего? Роксана неуверенно провела на чистом  листе
первую  линию. Ощущение, что она повторяет чью-то историю. Где-то
и  когда-то похожий рисунок уже рождался. Она напрягла  память  –
да,  Маргарита видела нечто подобное, созданное ее отцом… Древние
боги!.. Папуля! Он беспокоится! Но, сказала себе Роксана,  папуля
же  и  повторял мне бесчисленное количество раз эту  легенду.  Он
восхищался  сюжетом. Так что оставайся где ты  есть,  Роксана,  и
участвуй  в продолжении – для этого тебя достали из зеркала.  Для
этого тебя, впрочем, туда и запускали.
      Рука  бессознательно  водила  по  белой  поверхности,  пока
Роксана  постигала  причины  и  следствия,  нити  пересечения   и
параллельности. Времена сжимались в пальцах Творца, из них  капал
густой сок истины, с трудом обнаруженной и понятой.
      …Серые глаза. У него серые глаза. А я одна… Я смотрю ему  в
глаза,  мне  хорошо.  Я  могу вечность провести  вот  так,  и  не
надоест…
   -  Ты  красная,  как  сутана кардинала,  -  неожиданно  сказал
Даниэль.
   - Что? – вздрогнула Роксана, роняя карандаш.
   -  Ты  покраснела. Ты кричала почти вслух. chèrie, это не твои
мысли.
   - Теперь – мои. И он тоже мой. И ты тоже – отчасти.
   -  Иронию  себе  могут  позволить лишь небожители,  -  Даниэль
сложил  руки на груди, прикрыл сапфировые глаза. – И они, chèrie,
только что себе ее позволили. Роксана и Маргарита…
      Она  хотела попросить его сесть, потому что Охотники  могли
выстрелить  в него, отличную мишень. Но промолчала: вряд  ли  они
сейчас посмеют, когда Творец выжимает сок из времен.
   - Александр! – позвал он друга.
   - Не надо! – зашептала Роксана, хватаясь за рукав Даниэля.
      Александр  приблизился. Роксана выпрямилась  –  продолжение
   так продолжение.
      …Представлю  себе все с начала, подумала она,  откуда  идет
эта   связь.  От  Маргариты?  Нет,  уже  нет.  Времена   сжались,
замкнулись  в  круг: конец обернулся началом, продолжение  везде,
где  только сойдутся двое – это могу быть я, кто-то после или  до
меня.  Одна Маргарита выпала из истории… Время не имеет значения.
Но  мне  так нужно, чтобы в продолжении была именно я!  Мое  имя.
Чтобы  не  остаться  одной, совсем одной в своем  веке,  на  этом
пустыре, вне истории… Наверное, это нежность. Это точно нежность,
которой  мне всегда не хватало здесь, дома. В своем веке, пропади
он пропадом! Я ждала орифламму – знамя, спасающее заблудившихся и
потерянных.  Я  надеялась на алую с золотым орифламму…  Я  бы  не
отказалась  от своей истории потому лишь, что испугалась  или  не
смогла пересилить ненависть. У меня была бы нежность. Она у  меня
есть сейчас – я копила ее, собирала скупо по искре, прятала ее от
всех и всего. Бедной живой нужна нежность…
   -  Нежность,  chèrie, -  тихо вмешался в ее мысли  Даниэль,  -
нужна и ему. Нам всем -  живым, мертвым и воскресшим.
      Роксана посмотрела Александру в глаза. Вспомнила его гибель
под Парижем. Вспомнила его гибель в огне. Вспомнила его гибель  в
свете.  Слишком много гибели для того, кто живет в смерти. Больше
этого не будет. Серые глаза будут улыбаться. Для нее…
      Она  не  сомневалась,  словно  знала,  как  и  чем  следует
поклясться, чтобы продолжить и начать историю:
   -  Я обещаю  не отказываться от тебя. Обещаю не забыть ночь  в
пятнадцатом веке и орифламму. Обещаю вывести нас обоих  из  омута
зеркала.  Обещаю, что свет больше не будет ранить и жечь.  Обещаю
продолжение истории.
     Он не сомневался, словно знал, как и чем следует ответить:
   -  Я  обещаю  тебе  нежность.  Обещаю  не  проклинать  ночь  в
пятнадцатом веке и орифламму. Обещаю пойти за тобой даже  в  омут
зеркала. Обещаю, что не будет повода свету ранить и жечь.  Обещаю
счастливое продолжение истории.
      Он  осторожно погладил ее по щеке – и рука была теплая, как
живая…
      Закат  развернулся в небе знаменем алого шелка  с  золотыми
пламенами.   Орифламма   накрыла  город  покрывалом   Богородицы,
разукрасив  серые  улицы.  Охотники в  укрытии  стали  невидимыми
прозрачно-пурпурными фантомами. Роксана вздохнула:
   - Пора.
       Она   разложила  на  крыше  листы  со  своими   рисунками-
портретами.  Вампиры  подошли, сверкнули и  вселились.  Быстро  и
невероятно.
     …Но отныне всё будет более чем невероятно, Роксана.
      ...Поступок вполне в духе Жанны д’Арк - пройти сквозь  стан
врагов только  на силе веры. Ты сможешь, chèrie?
     …Сейчас, когда орифламма над нами? Да, смогу. С радостью.
     …Игра стоит свеч, сhèrie?
      …Если Александр не изменит решение, игра будет стоить любых
свеч.
      Спустившись  на  землю, она шла по пустырю  в  единственном
направлении,  показавшемся ей правильным  –  на  алый  с  золотым
горизонт. У сердца обеими ладонями Роксана держала два рисунка, в
которых  сейчас  жили ее друзья. В спину целились,  стреляли,  но
Михаил  Архистратиг  был более метким – стрелы  из  его  арбалета
отбивали опасность, позванивая серебром.
      I  nunc, anima anceps, et sit tibi Deus misericors!5 -  это
Охотники не желали заканчивать облаву, словно не видя архангела и
прочих   явных  знаков  Прощения  и  Покровительства.  И   стрелы
позванивали и позванивали, как крошечные колокольчики.  Мелькнули
измененные такты «Кирие».
      Вечная  Жизнь никак не могла ей вообразиться. Как, впрочем,
и   Инобытие.  Но  начало  продолжения  истории   обрисовалось  в
следующие строки: «Орифламма пылала, не сгорая, точно так же, как
тот  куст терновника, Неопалимая Купина, из которого с кем-то  из
патриархов или подвижников говорил Бог…»
      Роксана шла к орифламме и Михаилу. Сумерки, разбавляя собой
огненный  оттенок  облаков, складывались в  витражи  Сент-Шапель,
разрастаясь  безгранично,  так что  стрельчатый  готический  свод
упирался в уже проявляющиеся первые звезды.
   
                          Часть третья
                          Sklerokardia
                         (Жестокосердие)
   
   - За Жанну!
      Бой! Радость боя опьянила меня, подняла на крыльях. Впереди
–  всегда  только впереди – плыло над головами её белое знамя  на
длинном древке, увлекая нас следом…
   
   - Не притворяйся – ты уже пришел в себя.
      Дьявол стоял поодаль со сложенными на груди руками. Это был
очень  красивый дьявол, совсем не такой, какой нарисован на стене
часовни  в  моем  родном замке. У него было лицо  короля,  осанка
императора,  но  глаза  выдавали его нечистую  сущность  –  очень
синие,  синее  сапфира  в  драгоценном ожерелье  моей  матери,  и
ледяные, мертвые.
      Он помог мне подняться на ноги, которые не держали меня – я
оперся о стену. Мы находились в разрушенном англичанами замке,  в
нескольких лье от Парижа. Неужели лукавый силой своего колдовства
перенес меня с поля сражения?
   -  Никакого колдовства, избави Боже, - громко сказал дьявол. –
Но в моем распоряжении оказался отличный жеребец. Он и привез нас
обоих сюда.
     В моей душе при этих словах поднялось возмущение.
   -  Как  ты  смеешь своими погаными устами произносить Господне
имя?!  Святая  матерь  Божья, помоги мне! Изыди,  изыди!  –  и  я
сотворил  крестное  знамение, призвав в мыслях  своего  небесного
заступника.
      Но  адово отродье лишь рассмеялось. Он опустил руку мне  на
плечо,  и я почувствовал его силу – меня словно пригнуло к  земле
непомерной тяжестью.
   -  Вскоре  ты  перестанешь молиться, потому что, подобно  мне,
убедишься в тщетности веры – не только христианской, но  и  любой
другой. Если  в мире и существуют боги, то это мы с тобой.
   -  Не  кощунствуй! – я закрыл ладонями уши, чтобы  не  слышать
такого ужасного богохульства.
   Но  Дьявол  шептал, и мерзкий голос его проникал, казалось,  в
самую мою кровь – и некуда было скрыться от этого шепота:
   -   Твоя   бессмертная   душа  принадлежит  мне,  а  я  сделал
бессмертным и твое тело. Ты – мое творение и мой ученик.  У  тебя
уже  есть доля моего могущества, которую я передал тебе вместе  с
собственной  кровью, но ты сможешь получить больше –  несравненно
больше,  если последуешь за мной сначала во мрак, а  потом  и  на
свет дня. Посмотри на себя по-новому, проверь свои возможности.
      Он  увлек меня из зала на терассу. Волнение охватило  меня,
когда  я увидел ночь – никогда дотоле тьма не представлялась  мне
столь  совершенной  и  желанной. Я  был  словно  слепой,  однажды
прозревший  от  своего недуга. Вдалеке я слышал шум  французского
лагеря. Устремив взгляд в ту сторону, я без труда сумел различить
лица своих товарищей и командиров, будто стоял всего в двух шагах
от них. Между тем обыкновенному человеку это никак не удалось бы.
   - Что ты сделал со мной, Враг?
      Он  простер левую руку и обвел ею окрестности, как  некогда
Сатана, искушавший Христа в пустыне:
   - Я подарил тебе величайшее проклятие на земле – вечность.
      Дьявол произнес это с тоской, заставившей меня против  воли
сострадать ему.
   -  Принеси покаяние, и Господь в великой своей милости простит
тебе вины и прегрешения.
   -  Вздор!  – закричал он с яростью, и эхо отозвалось  со  стен
замка.  –  Ты  проповедуешь,  словно родился  причетником,  а  не
рыцарем!  Говорю тебе – никто не простит нам, потому  что  некому
прощать.
      Дьявол низко опустил голову, подавленный скорбью. Я ожидал,
что сейчас огонь небесный поразит его – но звезды мирно сияли  на
покрове  ночи,  и  ничто не нарушало покоя и тишины.  Я  забылся,
упиваясь чудесами, открывшимися мне только что, и не хотел  знать
прежней  жизни. Так, говорят бывалые люди, ездившие  в  Левант  и
заморские языческие страны, ласковым  пением соблазняют с верного
пути корабли девы-сирены.
     Дьявол очнулся от дум и обратился ко мне:
   -  Понимаешь  ли  ты  хоть малую часть из того,  что  с  тобой
произошло?
     Я ответил, что нет. И тогда он продолжал:
   -  Я  расскажу  всё, о чем известно мне и что следует  заучить
тебе, чтобы не пропасть и не погибнуть.
   - Но ты сам говорил,  что дал мне бессмертие, - возразил я.
   -  Пока  ты  молод, ты уязвим. Таких, как мы,  здесь  называют
инкубами – демонами, выпивающими по ночам кровь живых людей.  Сам
я  очень  стар, поэтому не нуждаюсь в трапезах, но тебе  придется
охотиться. Опасайся солнечного света – для меня он безвреден,  но
тебя  немедленно  убьет.  Со временем ты достигнешь  того  уровня
силы,  когда  сможешь выносить лучи дня, но  до  того  не  рискуй
выходить  из  укрытия  до  заката. Я буду  рядом  с  тобой,  буду
наставлять и направлять тебя во всем. Не старайся обмануть меня –
попробовав  твоей крови, я открыл для себя твои  мысли  и  теперь
читаю в твоей душе самые тайные замыслы.
      Так  вот  кем  мне предстоит быть! Я осмелился  спросить  у
него:
   - Почему ты выбрал меня?
     Дьявол охотно ответил:
   -  Ты  умирал среди поверженных бойцов, когда я нашел тебя.  А
мне  нужен  спутник - разделить одиночество. Мне понравился  твой
взгляд – наивность и благородство и незнание смерти. В тебе  было
тепло  дневного светила – а мне не дано ощутить  солнечного жара.
Я  выпил  твою кровь и отдал взамен свою, чтобы ты превратился  в
подобное  мне  существо, а после увез в это место, где  никто  не
помешал  бы  твоему  пробуждению. Признайся – ты  очарован  злом,
которое усыновило тебя?
      Я  молчал, но отречься от правды не мог. Я изменился и  уже
не любил вчерашнюю свою жизнь, самого себя – слабого, несчастного
смертного,  судьба  которого была полна  страдания  и  страха.  Я
решился:
   - Куда ты поведешь меня, учитель? Я следую за тобой.
   
        Мы  отправились  в  те  земли  Французского  королевства,
которые  не  были  уничтожены войной, хотя  казалось  невозможным
найти  такие. Но мой учитель Даниэль позаботился о том, чтобы  мы
поселились  в  маленьком  городке, где о битвах  вспоминали  лишь
изредка.  Он  снял  дом, стоящий отдельно от прочих,  скрытый  за
деревьями сада, который стал нашим безопасным логовом.
   Странная  жажда  мучила  меня.  Каждый  вдох  наполнял   грудь
песком, душил, щекотал гортань.
   -  Запомни  свою первую охоту, Александр. Только забрав  жизнь
самой   первой   своей   жертвы,  ты  станешь   Господином   Ночи
окончательно.
   Даниэль  поддерживает меня, указывает, что я должен  делать  и
чего  избегать…  Горячая амброзия льется в мое  горло,  заставляя
сердце  биться  часто,  будто это я, а не моя  добыча  борется  с
неизбежным  в  агонии. Точно так же конь нес меня в  атаку,  и  я
летел, словно был самим святым Георгием, Предрекателем Победы.
   -  Утро. Пора отдыха, - объявляет Даниэль и уводит меня домой,
где  в  темноте  комнаты я буду дремать до вечера.  -  Александр,
ждать,  пока возрастут твои возможности вместе с годами и выпитой
тобой  кровью, я не могу. Твоя неопытность связывает меня  крепче
цепей, а нам ещё предстоит познать весь мир вместе. Я буду давать
тебе понемногу свою кровь – надеюсь, что спустя несколько месяцев
тебя уже не будет больше жечь свет.
   
     Мне  страстно  захотелось увидеть город днем.  Пока  Даниэль
отлучился  по  делам,  я  вышел  из  дома,  который  находился  в
предместье,  и  направился на рыночную площадь.  Я  изумился,  не
чувствуя  в  глазах и на всей открытой одеждой коже  болезненного
жжения,  прежде заставлявшего меня скрываться от  света  и  лучей
солнца в затененных покоях. Был воскресный день, и колокола  всех
церквей  радостно благовестили, зовя прихожан к  обедне.  Тяжелое
уныние,  которое часто не давало мне уснуть после охот, напоминая
о  том,  как я виноват перед Господом и людьми, впервые полностью
оставило меня.
      Я  стосковался  по  людям, по веселым окрикам  торговцев  и
зазывал,  по  фокусам  и песням жонглеров,  по  живой  жизни,  не
думающей о кончине. Внезапно какой-то резкий запах ударил  мне  в
голову, словно я пригубил крепкого бургундского вина. Оглядевшись
вокруг,  я  заметил, что запах шел от тележки  мясника,  как  раз
выкладывавшего  свой товар на прилавок. Туши  баранов,  очевидно,
только  что  забитых на бойне, сочились свежей  кровью,  так  что
фартук  мясника  был весь перепачкан ей. Меня неодолимо  потянуло
туда,  разум мутился. Не преодолев желания, я вцепился ногтями  и
клыками  в  мясо, урча по-звериному. Подняв глаза, я увидел,  что
горожане  с отвращением отступают от меня. Кто-то позвал рыночных
стражников.  Они  схватили меня, неожиданно  обессилевшего  и  не
сопротивляющегося, и поволокли в тюрьму.
   -  Вор!  Вора  ведут!  Поймали,  поймали!  –  переговаривались
зеваки, кивая соседям на меня. Голова у меня закружилась,  солнце
слепило,  и жажда сводила с ума…
   
      В  камере оказалось всего пятеро узников: один беглый монах
в  грязной сутане, крестьянка с младенцем на руках и двое нищих –
старик  и старуха. Низкий свод не позволял никому выпрямиться  во
весь  рост  – даже сидя на полу, они почти упирались  головами  в
потолок.  Я  подумал, что не доживу до вечера,  если  Даниэль  не
вызволит  меня.  Но  как он узнает о том, что  я  здесь?  Мне  не
удавалось  собраться  с  мыслями – я наверняка  мог  бы  сбежать,
используя свои чудесные возможности. Даниэль перечислял  мне  все
выгоды  ночного  существованья, и если бы я  припомнил,  что  уже
умею…
      Ребенок  плакал не замолкая, и это вдруг взбесило  меня.  Я
зло крикнул его матери:
   - Уйми свое отродье, пока я не размозжил ему череп о стену!
      Женщина  испуганно  прижала дитя к  себе.  Несмотря  на  её
старания, младенец не успокаивался. Старуха-нищенка, косясь в мою
сторону,  поползла  к  ним и положила ладонь  на  лобик  ребенка.
Наконец   стало  тихо,  словно  он  только  и  ждал,  что   этого
прикосновения.
      Я   удобно  откинулся  спиной на  каменную  стену  темницы;
остальные, давая мне место и из страха перед моей яростью не смея
пошевелиться,  устроились напротив, под  узким  длинным  оконцем,
больше  похожим  на  щель  в кладке, оставленной  по  небрежности
строителей.   Я   закрыл   глаза  и  невольно   забылся   чем-то,
напоминающим обморок…
   
   - Он изменился. Сам не понимает, что делает.
   -   Отлично   понимает.   Но   его  действительно   подменили.
Прислушайся, Пьер, – он и думать стал по-другому.
   - Иными словами и фразами?
   -  Да. Он ушел из своего века духом и разумом. Он говорит  уже
на  новом  для  себя  языке, который появится только  много  эпох
спустя.
   - Ты считаешь, он зол?
      Я,  не  поднимая век, негромко ответил неведомому Пьеру  за
его собеседницу:
   - Неимоверно, потому что его разбудили.
     Женский голос возразил мне:
   - Сон – ловушка, а ты и так в клетке и в тюрьме.
   - В клетке? – мне не хотелось открывать глаза.
   -  Вечность, – её голос стал насмешливым и напомнил мне манеру
выражаться  Даниэля,  – приковала тебя к  себе…  -   голос  издал
короткий смешок и произнес раздельно, – весь-ма  на-дол-го.
      Это  вывело  бы из себя даже святого. Я внезапно  распахнул
глаза,  но  нахалка, приблизившая свое лицо вплотную к моему,  не
отпрянула.  В  первое мгновение я решил, что, пока я  спал,  сюда
привели  новую заключенную, но, оглядев наше узилище, понял,  что
пословица, советующая не судить по одежке, подтвердилась.
   -  Сударыня,  вы  смущаете  меня, - заметил  я  дерзкой.  Она,
кивнув, села рядом со мной, ничуть не стесняясь, словно мы были с
ней приятелями или сообщниками. Я повернулся к ней.
      Она кокетливо поправила светлые волосы и плотнее закуталась
в  свой  дырявый  платок.  Из-за  этой  тряпки,  раньше  небрежно
повязанной у неё на голове и доходившей до самых бровей, я принял
молодую девушку за дряхлую каргу. Конечно, одета она была ужасно,
но  вещи  – линялое синее платье и алый платок, все ещё  яркий  –
когда-то  были сделаны хорошими мастерами. Должно быть,  состояла
содержанкой у богатого купца или дворянина, а то и была  подругой
разбойника.
   -  Ну  уж  нет!  – она возмущенно стукнула меня  по  плечу.  –
Мессир,  если  женщина выглядит как оборванка, не обязательно  же
она  гулящая.  И даже ввергнутая в казематы, она может  оказаться
вполне  приличной  особой, потому что сам  мессир  –  несомненно,
рыцарь, а меж тем находится…
   -  Довольно,  довольно,  сударыня, -  я  был  пристыжен  такой
отповедью. Неужели я по рассеянности выразил свои мысли вслух?  –
Приношу вам мои извинения.
    Она величественно проронила:
   - Я вас прощаю, - но карие глаза лукаво блестели.
      Я  стал  опасаться, что она сумасшедшая. И сам я,  свободно
поддерживающий  с  ней разговор ни о чем, без  смысла,  показался
себе  безумцем.  Жажда по-прежнему беспокоила меня,  но  болтовня
этой странной нищенки, по крайней мере, отвлекала от мучительного
желания пить.
   - Мессир испачкан в крови. Вам нужно умыться.
     Она звонко позвала стражей:
   - Эй, почтенные!
     Один из солдат, ворча, приоткрыл дверь.
   -  Не  принесете  ли вы кувшин воды? – любезно  попросила  его
девушка.
      Охранник  без слов захлопнул дверь. Я пошутил насчет  того,
что,  вероятно,  моя  соседка ожидала от  стражника  немедленного
выполнения  приказания,  а этот мужлан  повел  себя  грубо  и  не
следует  ли нажаловаться на него коменданту? Я произнес  это  как
можно  более  издевательским тоном.  Однако через  минуту  солдат
вернулся и, протянув ей глиняную посудину со словами:
   - Пожалуйте, мадам, -  поклонился чуть ли не  благоговейно.
      Девушка  оторвала от своего платка лоскут,  смочила  его  в
воде и осторожно стала стирать с моего лица кровь, а также пятна,
которые засохли на  груди и шее.
   -  Насколько я знаю, сударыня, словом «мадам» называют  женщин
только благородного происхождения. Стало быть, вы…
   -  Стало  быть, я здесь уже вторую неделю, – она  бесцеремонно
повернула мою голову так, чтобы ей было сподручнее действовать. –
Караул  со мной знаком и понимает, что мне лучше угождать, потому
что,  мессир,  обвинения, благодаря которым я  обычно  попадаю  в
тюрьму, крайне не разнообразны – это бродяжничество и колдовство.
Нынче  я  подозреваюсь в наведении порчи на одного  владетельного
сеньора.
   - И вы все ещё живы?
   -  Сейчас  у  королевства есть дела более  важные,  чем  сжечь
меня. А в чем провинился  мессир юный рыцарь?
     Мне было стыдно признаться в своем преступлении.
   -  Я  сражался  под Парижем в войске Жанны Орлеанской.  Из-за…
ранения  мне  пришлось покинуть свой отряд.  С  тех  пор  у  меня
случаются приступы безумия, один из которых явился причиной моего
заточения.
   -   Гладко  ведете  речь,  мессир,  не  уступаете  Уку  де  ла
Баккалария. Как вы славно солгали – приятно послушать.
   - Я не лгал!
     И я прошептал ей так, чтобы не донеслось до остальных:
   -  Я не могу поведать вам всей правды, но не надо считать меня
обманщиком.
   - Как пожелаете, мессир.
     Она окончила свой труд и внимательно посмотрела на меня:
   -   С  мессира  следует  писать  запрестольный  образ  святого
Георгия, потому что мессир не лишен приятности во внешности.
      Это  наивное  заявление рассмешило меня.  Бедная  полоумная
дурочка хотела порадовать меня, похвалив чары дьявола, которыми я
обладал. Мне вдруг стало так тоскливо, словно её уже забирали  на
костер.
   - Благодарю за ваши заботы, мадам.
   -  О,  не  стоит,  не  стоит. Я почти ничего  не  сделала  для
мессира.
      Она  зевнула. В камеру из щели-оконца забивалась сумеречная
сырость. Все, кроме нас, давно спали. Девушка положила голову мне
на  плечо и тут же задремала – прежде, чем я запротестовал против
такого  с  собой  обращения. Но рядом с ней было уютно  и  мирно,
будто я и не находился ни в клетке, ни в тюрьме…
   
      Не  шуметь…  Но  в  висках  стучит  так,  что  этот  грохот
непременно разбудит всех… Не разбудит. Его слышишь ты один.  Тебя
необходима  кровь  –  или  ты мечтаешь умереть?..  Нет,  я  боюсь
настоящей смерти… Тогда пей… Она погибнет… Конечно! Все  в  конце
концов  гибнут.  А если за ней завтра придут Святые  отцы?  Будут
пытать? Она же ведьма! Ты спасешь её от приговора духовного суда…
Это лишь оправдание…
      Я  ослабел - её горло было слишком близко. Я не уверен, что
был  в здравой  памяти, и  наклонился к ней почти машинально, как
во время прошлых охот – это движение уже вошло у меня в привычку…
      Резкая  боль  выжала  у меня из глаз  слезы.  Кто-то  очень
сильный, даже сильнее Даниэля, одной рукой держал меня за волосы,
не давая приблизиться к спящей, пальцы другой сомкнув на моей шее
так, что я не мог дышать.
   -  Отпусти,  -  попросил  я  беззвучно,  едва  шевеля  губами.
Неизвестный послушался, но оттащил меня чуть дальше в сторону.
   -   Если  бы  она  не  покровительствовала  тебе…  -  спокойно
предупредил меня человек, которого раньше в камере не было.
      Перед  глазами  у меня кружились огненные колеса,  мешавшие
разглядеть  незнакомца.  Наконец  свистопляска  багровых  обручей
прекратилась, и я не без тревоги взглянул на своего противника  –
с  ним, вздумай он причинить мне вред, я бы не справился, слишком
он был силен.
      Хотя  облик у него был самый заурядный. Это был тот  нищий,
которого я ошибочно принял за старика, точно так же, как до  того
принял  за старуху полоумную колдунью. Темноволосый, с блестящими
черными  глазами, в которых угадывался ироничный ум, он  с  таким
непринужденным   достоинством  носил  свои  лохмотья,   с   каким
некоторым  вельможам не удается держаться даже  тогда,  когда  их
облекают парча и бархат.
   -  Кто  ты  такой?  –  тихо, чтобы не  потревожить  так  и  не
пробудившуюся девушку, спросил он. И я сразу вспомнил его голос –
это его она назвала  «Пьером».
      Как  всё  странно и необычно в этой тюрьме!  Любой  человек
может внезапно обернуться кем-то другим, и я, бесовское существо,
защищен от опасности не больше прочих смертных. Правила и  законы
Даниэля  не  помогали мне, не подсказывали,  как  поступить.  Всё
совершалось  без участия моей воли, и мне приходилось  покоряться
тому, чего я не понимал.
   -  Кто  ты такой? – он терпеливо повторил уже заданный однажды
вопрос.
      Как  звучало  то слово – его использовал Даниэль,  объясняя
мне нашу природу? «Таких, как мы, здесь называют…»
   - Инкуб.
   -  Инкуб?  –  он  приподнял  брови.  –  Ну  конечно  –  инкуб.
Кровопийца. Я никогда не встречал инкубов…
   -  Но слышали о них? – я обратился к нему на «вы», потому  что
чутьем  определил в нем существо более высокой породы, чем  я.  В
том, что он – тоже не человек, я не сомневался.
   - Народные сказки.
   - Жаль. Мне пригодились бы новые знания о себе подобных.
   -  Чем  меньше  знаний, тем больше покоя… Что с  тобой?  –  он
поддержал меня, когда я неожиданно для себя повалился на  бок.  –
Какой ты бледный!
   - Это от голода.
     Он прислонил меня к стене и закатал свой  рукав:
   - Пей из запястья, - приказал он, поднося руку к моему рту.
     Несмотря на жажду, я отстранил её:
   - Вы заболеете, если я укушу Вас.
   -  Ничуть  не  бывало! Отопьешь немного  –  это  поможет  тебе
дожить до вечера.
   - Почему до вечера?
   -  Неважно. Пей, пока остались силы. Обо мне не заботься  –  я
крепче, чем кажусь, и кровопускание мне не повредит.
      Он убедил меня – да и что оставалось делать? Я сомкнул зубы
на его запястье и глотнул…
   
   …Это было удивительное ощущение.
      Из  напряженной  тишины раздался гитарный аккорд  –  только
один,  очень  мягкий,  ласковый.  И  тут  же  вдалеке  проснулись
скрипки, поднялись мелкой вкрадчивой негромкой дрожью вверх,  ещё
и  ещё  раз. Гитарные аккорды падали по-прежнему нежно, но  чаще,
друг за другом – и их сопровождал скрипичный слабый шепот.
      И  вот  уже  не  аккорды,  а струнный  перебор  двух  гитар
выступает на фоне скрипок.
       Вдруг  гитары  примолкли,  а  скрипки  стали  стремительно
набирать  силу и на пике напряжения рассыпались ликующим гудением
органа,  к  которому присоединились обе гитары. Время от  времени
пробегал неясный гром и редкие колокольные звоны.
      Потом  поток  музыки замер, но лишь для того,  чтобы  через
мгновение  после  сильного удара по струнам  вступить  ещё  более
мощно, ещё  неистовее и торжествующе.
      Я  различил  появившийся  хор  –  или  это   гудел  воздух,
многократно    отражающий   звуки.   Словно   какой-то    ураган,
закручивающийся   огромной   спиралью,   уносил   музыку    ввысь
неостановимым  потоком.  Всё  вокруг пронизывал  звук,  заставляя
отвечать таким же звуком, такой же радостью.
      Эта  мелодия была воплощением счастья, красоты  и  надежды.
Инструменты  пели  на пределе, несомненно, в  упоении  переступая
через границы возможного, совершая чудо.
      Орган уступил, успокоились скрипки, удар по струнам, и  ещё
раз,  и ещё – последний, допел хор и загремел колокол, одно общее
биение сердца для всех – и конец…
   
   -  Пьер,  что  ты сделал? Послушай только – его  мысли  теперь
звенят!
   - Слишком громко, по моему мнению. И слишком красиво.
   - И слишком недолго…
   - Может быть, переписать его историю?
   -  Чтобы  мучить его несвоей судьбой? К тому же  мы  опоздали.
Часть круга уже пройдена.
   - Что же – есть начало, не миновать и конца. Но как жаль…
   - Согласна с тобой…
      Я  медленно  выплывал из полусна, в который меня  погрузила
эта  странная  кровь,  и голоса – знакомые  мне  и  немного  даже
близкие,  были маяком, на который я правился. Сознание  цеплялось
за них, набирало силу и наконец прогнало оцепенение.
      Дверь  с особенным грохотом отворилась – так делают  в  тех
случаях, когда преступника уводят на эшафот. Правосудие выступает
в  эффектной роли Божественной кары и возмездия и заодно нагоняет
страху  на  тех, кого не сегодня-завтра заставит играть  в  своем
спектакле роли главных трагических героев.
      В  проеме,  нагнувшись и заглядывая внутрь  подвала,  стоял
Даниэль.  Я  никак не мог опомниться от радости, потому  что  уже
усвоил мысль, что провести здесь мне предстоит немало лет, а  так
как я бессмертен, то и немало веков.
   -  Собирайся,  ты  уходишь, - строго приказал  мне  наставник,
брезгливо морщась от тюремных видов и запахов.
   -  Ты  дал  взятку,  и  меня отпускают?  –  спросил  я  не  из
любопытства, а имея в виду некий план.
   -  Не  здесь и не сейчас, - буркнул Даниэль, которому в камере
нравилось, как еретику на допросе с пристрастием.
   -  Я не пойду без них, – я указал на моих нищих. – Говорю тебе
– выкупи и их. Я им обязан.
      Даниэль, молча и не тратя времени на препирательства, исчез
в коридоре.
      Очень  скоро мы вчетвером миновали главные ворота крепости-
тюрьмы  и  стали абсолютно свободными. Даниэль отвязал от  столба
двух лошадей, усадил меня на одну из них и в приливе заботливости
накинул  мне  на  плечи широкий плотный плащ,   капюшон  которого
глубоко надвинул мне на лицо. Сделал он это не потому, что я  мог
замерзнуть  –  был  теплый вечер – а потому, что  не  прошел  ещё
закатный  час, и солнце, пусть и неяркое, покалывало мою  кожу  и
мешало глазам смотреть.
      Я  наклонился с седла к нищим, стоящим тут же, хотя Даниэль
косился на них чуть ли не враждебно:
   -  Меня  зовут Александр де Сент-Бриан, всегда готов  услужить
вам, господа.
      Они  удивили  меня, она – склонившись  в  поклоне  по  всем
придворным  правилам, он – отмерив поклон ровно настолько,  чтобы
его не сочли подобострастным.
   - Женевьев.
   - Пьер, - и коротко отрекомендовался:
   -  Бродяги.  Также  не  отказываем  вам  в  помощи,  если  она
понадобиться, мессир.
      Даниэль, давно ожидающий верхом, когда можно будет  уехать,
ухватил моего коня под уздцы, и мы отправились домой.
   
   -  Вот  ты  и  вернулся, - негромко сказал Даниэль, протягивая
ладони к огню. Мы сидели в удобных креслах у очага в нашем  доме.
–  Если  ты ещё раз попробуешь исчезнуть, я не стану искать  твои
следы, где бы ты ни находился.
      Прошло  уже два дня, но Даниэль постоянно напоминал  мне  о
заключении. Видимо, он волновался за меня больше, чем можно  было
себе вообразить по его насмешливой улыбке.
   - Кстати, Александр, ты сдружился с нищими?
   -  Да, и не следует говорить о них так, будто они не люди… - я
запнулся – они действительно не были людьми, – то есть, будто они
ничтожества. Они достойны уважения не только моего, но  и  твоего
тоже.
     Даниэль вздернул бровь:
   -  Уважать всякую падаль? Признаюсь: вчера, после того, как ты
мне  всё рассказал, я разыскал их, чтобы оплатить их услуги.  Все
же  кровь  стоит  золота.  Но  дурочка,  ведущая  себя  надменнее
королевы  английской, отказалась от вознаграждения,  -  он  пожал
плечами,  показывая этим, что глупее и поступить было  нельзя.  –
Впрочем, я позвал их сюда и они…
   - Они приняли ваше приглашение, мессир Даниэль.
      Даниэль обернулся с быстротой, недоступной смертному. Но он
подавил в себе изумление и поздоровался так любезно, словно гости
не  вошли  в  дом, где все двери были надежно заперты, неизвестно
каким образом.
   -  Приветствуем  мессира  де  Сент-Бриана,  -  не  отвечая  на
поклоны  и притворно-ласковые гримасы моего наставника,  произнес
Пьер.  Женевьев лишь кивнула мне, и было похоже, что они  нанесли
визит, обусловленный приличиями, торопятся и  вот-вот уйдут.
      Что-то  изменилось в их облике, но разница не была  заметна
сразу.  Наконец  я  понял – одежда! Они сняли рваные  обноски,  и
теперь,  хотя  наряды их не блистали роскошью,  любой  принял  бы
бывших  нищих по крайней мере за мелкопоместных дворян. Женевьев,
однако, предпочла те же цвета, что и раньше – синее платье  очень
ей   шло,   а  красный  плащ-мантия  в  бликах  очажного  пламени
отсвечивал то багровым, то алым. Слышно было, как снаружи  льется
дождь – наверное, вода промочила весь город насквозь, но ни на их
волосах, ни на одежде не было ни капли. Невозможно, чтобы человек
прошел по улице и даже не измарал обуви. Я нарочно встал и  пошел
к  занавешенному окну – отодвинул ткань и отпрянул,  когда  ветер
швырнул в стекло пригоршню капель.
      Тем  временем Даниэль, разыгрывая из себя доброго  хозяина,
усадил гостей на наши места у камина.
   -  Мы  явились  издалека  и  ваша забота  кстати,  -  Женевьев
наконец сказала хоть что-то, но так устало и безразлично, что мне
стало не по себе.
   -  Если  бы я знал, что причиню вам хлопоты, - Даниэль  сложил
губы  в сладко-приторную улыбку, становясь позади кресла Женевьев
и  опираясь  на  его  спинку.  – В непогоду  лучше  оставаться  в
укрытии.
   -  Мы  не  могли  отказаться, мессир Даниэль, - возразила  ему
девушка.  Она  не  скрывала, что находиться с нами  ей  почему-то
тягостно. Все её выходки, обрушившиеся на меня в тюрьме и которые
осуждались  мной как нескромные и неуместные,  ничего  общего  не
имели  с  тем,  как  она  держала себя  сейчас  –  слишком  тихо,
благочинно и безупречно. Кроме того, тени, скакавшие по стенам  и
потолку, создавали видимость, будто оба они, и Женевьев, и  Пьер,
просвечивают  насквозь, как если бы перед огнем  кто-то  поставил
два витража искусной работы.
     Вдруг  Даниэль по-особенному вкрадчиво наклонился к Женевьев
–  я  замер, потому что таким движением он впивался в шею жертве.
Девушка вскрикнула. Пьер поднялся с места, оттолкнул Даниэля. Тот
упал навзничь, но тут же вскочил и прыгнул на противника. Даниэль
цепко,  как кошка когти,  запустил пальцы в спину Пьеру,  который
не  устоял на ногах и опрокинулся. Теперь они боролись  на  полу,
яростно, но беззвучно. Даниэль почти победил и добрался до  горла
врага,  но  внезапно его скрутила судорога. Изо рта у него  пошла
пена  желчно-зеленого цвета, начались корчи,  и  Пьер  без  труда
освободился.
      Я уже помог  Женевьев подняться. Она не потеряла сознания и
только в первую минуту растерялась. Ладонь она прижимала к  месту
укуса,  и  всю шею её залила кровь. По просьбе Пьера она показала
рану,  но  удивительно  –  следа зубов  не  было,  кожа  не  была
повреждена!
   -  Это  ничего,  ничего,  -  твердила  нам  Женевьев,  пытаясь
приблизиться к Даниэлю, к которому мы её не пускали,  думая,  что
она не в себе от потрясения.
       Наконец   она   прикрикнула  на  нас.  Опустившись   около
мучающегося   и   задыхающегося  Даниэля  на   колени,   Женевьев
поддерживала его голову.
   -  Моя  кровь  ядовита, - пояснила она. – Он проглотил  совсем
немного  и  не  умрет, но, возможно, некоторое  время  его  будет
лихорадить.
   -  Лучше  не трогай его, Женевьев. Если ты ещё и ухаживать  за
ним примешься…
   - Вот это не твое дело, Пьер! Я помогу тому, кому захочу.
   -  Как  решишь. Александр, давай поднимем его и  перенесем  на
кровать. Осторожнее, иначе он захлебнется этой дрянью, что  течет
из его рта.
   
   -  Мне  страшно, Женевьев. Мне приснилось одно место,  которое
мне не понравилось. И теперь я не могу перестать о нем думать.
      Женевьев отерла полотенцем потрескавшиеся губы Даниэля. Уже
больше недели мы трое по очереди следили за тем, как день ото дня
он  худеет,  как  покрывается морщинами его кожа,  как  тени  под
глазами  становятся всё гуще, и уже не пена, а тоненькая  струйка
слюны  бежала  из  уголка его рта. Он ни разу  не  очнулся,  и  я
надеялся  только  на  Женевьев и её уверенность  в  выздоровлении
моего друга.
   -  Пьер, смени меня, - попросила она. Пьер находился в этой же
комнате  –  он вытер перо от чернил и  послушно взял  у  Женевьев
полотенце.  Пьер,  несмотря  на понятную  неприязнь  к  больному,
никогда  не  противоречил Женевьев, когда  она   приказывала  ему
сидеть  у  постели Даниэля. Но и освободившись,  он  не  оставлял
Женевьев одну и всегда был рядом, развлекаясь тем, что писал что-
то, очень похожее на стихи.
      Мы  с  Женевьев  вышли на воздух. Вокруг дома  располагался
старый сад, и мы выбрали скамью под деревьями.
   - Что ты видел?
   -  Склон. Из песка. И воду – реку или море… Нет, все-таки реку
–  вода  была  темная  и  прозрачная, и  маленькие  волны,  почти
незаметные, качались у берега. Склон – очень высокий, до середины
неба, и… крутой. А само небо… Будто перед закатом в грозу, потому
что  я  видел густо-синие тучи, но без примеси красного –  только
синие  тучи на серо-голубом фоне и бело-желтый песок…  На  берегу
стояли две женщины, в нескольких шагах от меня.
   - Лица?
   -  Скрыты  капюшонами, спускающимися до подбородков. И  одежды
их  – из черного гладкого шелка  струились, двигались, словно из-
за ветра – но ветра не было.
   - Две? Одинаковые?
   -  Похожие,  но  мне  кажется,  что  они  разные…  Мне  самому
кажется…
   - Две…
   - Вы знаете, кто они?
   - Нет… Еще что-нибудь?
   -  Очень  далеко,  на  краю склона, поднимались  стены  храма,
построенного как Реймский. И над ним летали птицы –  то  есть  их
можно  было принять за птиц, но на самом деле это были химеры.  Я
хорошо  разглядел  и  складки их каменных  крыльев,  и  клювы,  и
вырезанные на коже чешуйки.
   - Химеры…
   -  Ими украшают карнизы церквей, хотя они такие страшные,  что
простодушные  люди  считают их изображениями  демонов.  Что,  по-
вашему, значит мой сон?
   - Другой Берег… Ты видел  Другой Берег.
   - Это плохо?
   -  Должно  быть.  Я  жила там, в том храме,  и  приручала  тех
химер. И я не хочу возвращаться. Я покинула  Другой Берег, потому
что  там  нет  ничего, кроме историй, которые ещё не начались,  и
историй, которые уже закончились.
   - А эти две женщины? Они связаны с моей историей?
   - Вероятно…
   - Другой Берег – это смерть?
   - Не думай об этом, пожалуйста. Этого нельзя объяснить.
   - Но вы можете объяснить! Если вы там жили.
   -  И  ты  будешь  жить там – после того, как  закончится  твоя
история.
   -  Это  случится  нескоро. Например,  Даниэль  существует  уже
пятнадцать веков, но ему было труднее начинать, чем мне.  Он  был
один,  скрывался, боялся солнца – но справился. Почему же я,  при
всех  своих  разнообразных умениях, полученных  от  него,  должен
пропасть?
   -  Ты  верно  рассуждаешь…   Но  на  Другом  Берегу  –  другие
правила.
   - Вы что-то сказали?
   -  Нет, ничего. Я думаю, сон – это всегда только сон. А теперь
вернемся к Даниэлю.
   
      Мой  друг  наконец-то  пришел в себя  и  наградил  Женевьев
взглядом, в котором не было ни кротости, ни благодарности.
   - Почему ты не удавил эту ведьму, Александр? – прохрипел он.
   -  Она  не  совершила ничего дурного, - я постарался успокоить
его этими словами, но не слишком надеялся на то, что он прекратит
злиться.
   -  А  я?! Посмотри на меня! По её милости я чуть не отправился
на тот свет!
     Женевьев вмешалась и заметила:
   -  На  том  свете  не  так  уж  и неуютно,  и  некоторые  даже
предпочитают его этому свету.
   -  Молчи,  ты…!   – Даниэль никогда так раньше не  выходил  из
себя.
      Женевьев  подняла  бровь точь-в-точь,  как  это  делал  сам
Даниэль.  И  вовремя  удержала Пьера, вдруг пожелавшего  свернуть
Даниэлю шею.
       Мне   очень  хотелось  помирить  их  всех,  и  я  принялся
уговаривать Даниэля:
   -  Стыдись! Они – мои друзья, а после того, как они  отнеслись
к тебе, хотя ты совсем не заслуживаешь доброго обращения – и твои
друзья тоже. Если, разумеется, - я поклонился в  сторону Женевьев
и  Пьера,  –  они  окажут тебе подобную честь – считаться  твоими
друзьями.
      Даниэль  молчал, и было ясно, что, найди он силы  встать  и
наброситься  на  нас, он бы не задумываясь так и  поступил,  даже
если бы знал, что после этого умрет. Наконец он произнес:
   - Ты уйдешь с ними?
   - Я никуда не собираюсь уходить, - удивленно ответил я.
     Но Даниэль упрямо возразил:
   -  Нет,  ты  бросишь меня и скроешься с ними.  Теперь  у  тебя
новые  друзья…  Которые и лучше, и добрее, и совершеннее. У  тебя
есть  всё –  я уже отдал тебе все имевшиеся у меня силы и знания.
Я больше не нужен.
   -   Ты   зря   клевещешь  на  мальчика,  Даниэль,  -  Женевьев
приблизилась  к  кровати,  не  обращая  внимания  на  отвращение,
появившееся на лице Даниэля. – Никто не отнимает у тебя друга.  И
никогда не отнимет.
     Она наклонилась и зашептала ему на ухо:
   -  Приготовься  ко многому. И, пожалуйста, не  пытайся  мешать
вашей истории идти своим чередом,  – и совсем тихо, едва уловимо,
она  добавила, но я расслышал. – Их у него будет две, только  две
за всю историю. Тебе придется терпеть – ради того, чтобы победить
одиночество.  Ты  знаешь, что я не лгу, потому  что  в  тебе  моя
кровь, и мы ей связаны. Ты решишься продолжать историю или я могу
вывести тебя из неё?
   -  Я  слишком  увлекся.  Ничего не надо  менять,  -  прошептал
Даниэль в ответ. – Но я не знаю правил и законов истории. Свои  я
выдумал сам, но эти, новые?
   -   Мы  все  пока  что  живем в мире  людей  и  будем  поэтому
признавать их законы. Вот и всё…
     Даниэль откинулся на подушки и стал дышать ровнее.
   -  Пусть  отдохнет,  -  сказала Женевьев.  –  А  мы  с  тобой,
Александр,  пойдем на крышу. Скоро восход, а его нужно  встретить
обязательно на крыше.
   - Свет для меня губителен.
   -  Нет,  это  время уже прошло… Началось новое, и губить  тебя
будет новый свет.
   
       Мы  поднялись  по  лестнице  на  крышу  и  сели.  Женевьев
повернулась  лицом  к востоку и опять стала такой  же  тусклой  и
усталой, как тогда вечером, когда они с Пьером пришли в наш дом.
   -  Посмотри на солнце, Александр, – ты счастлив, что видишь  и
ощущаешь его?
   - Да. Солнце – это жизнь.
   - Но жизнь – это несчастье.
   - Хорошо, а если я скажу, что счастье – это Вы?
   -  Только  потому,  что я бессмертна, но не измарана  в  чужой
крови?
   -  У  Вас есть Добрая Вечность, Ваше существование – благо для
всех.
   -  Мне  холодно  и   тоскливо. Как  будто  я  утонула  на  дне
зеркала…
   - У Вас есть любовь.
   -  Каждый твой афоризм стар и пошл донельзя! Я не знаю, что  у
меня  есть  и  чего нет. Я не знаю, есть ли я. Есть  ли  мы  все…
Похоже  на  литературную  игру – кто-то один  пишет,  выдумывает,
выстраивает  героев, их монологи, коллизии… И заставляет  уже  их
сочинять своих собственных героев, которые  создадут ещё  героев…
Я  вмешиваюсь  в  истории,  обрываю их,  исправляю  –  но  я  ли?
Встречаясь  с персонажами, я отрываю и раздаю им по кусочку  свою
душу  –  но  я  против! Ты полагаешь, мне хочется  влюбляться  во
многих  из  тех,  при  чьей истории я присутствовала?  Неужели  я
непременно  должна чувствовать нежность к тебе?  Мне  никогда  не
позволяли  выбрать самой… кроме, – она выпрямилась и  улыбнулась,
словно  отыскала правильный ответ, – одного-единственного случая.
Впрочем,  его  хватило  на всю Вечность  –  и  даже  дольше…  Нет
оснований жаловаться. Пожалуй, я счастлива…
      Солнце  напоролось на медный шпиль колокольни  и  разбудило
колокола. Сначала ударил один – самый маленький и слабый. И вдруг
вступили  все  разом.  На  нас вылился настоящий  грозовой  поток
звука, пахнущего теплой медью. Женевьев встала во весь рост, и  я
невольно  поднялся  тоже. Звон будоражил,  торопил  и  посылал  в
дорогу – мечталось о путешествиях, схватках и скачках сквозь лес…
и о том, чтобы чей-нибудь, но обязательно чистый и сильный голос,
спел  под  аккомпанемент колоколов о красоте и свете,  достижимых
здесь и сейчас, всегда… И такой голос был – я один слышал его, он
нарастал  внутри меня, и мелодия была та же самая, что обрушилась
на  меня  в  тюрьме, только теперь она стала яснее и совершеннее,
потому что лишь колоколов не хватало ей прежде…
   -  Я сгораю! – прошептал я, радуясь тому, что умру именно так,
именно сейчас.
   -  Ты  светлеешь, мое золотое солнце. Какая из тебя  получится
история! – она обняла меня, но тут же разжала руки. – Не  обращай
внимания  на то, что я сказала тебе о  горестях мира –  иногда  у
каждого может случиться приступ отчаяния. Не верь мне и забудь  –
всё не так!
   - Ни на миг не поверил.
   -  Правильно, Александр. Но в одном будь уверен  –  ты  отныне
нам  не  чужой более чем другие, поэтому мы не бросим тебя,  если
что-нибудь случится.
   - А что-нибудь случится?
   -  Конечно!  –  она повернулась и побежала  по  краю  крыши  к
лестнице, но оглянулась и крикнула:
   - Ты угадал верно – истории всегда кончаются счастливо!
   - Я не угадывал! Даже не говорил такого!
   - Ещё скажешь! Вернее, напишешь – в стихах!
   - Я не пишу стихов!
   - А ты попробуй!
   -  Куда  Вы?  – я тоже устремился к лестнице, но Женевьев  уже
спустилась.   Я   наклонился  над  черепичным   краем,   стараясь
разглядеть  синее  платье, быстро движущееся  среди  деревьев  во
дворе.  Из-за  зеленых  крон  я никак  не  мог  поймать  Женевьев
взглядом.  Наконец она вышла на солнечное место –  за  ворота.  Я
чуть  не упал вниз, потому что, забыв о высоте, хотел кинуться  к
ней  и  удержался  чудом.  Я  вдруг  что-то  почувствовал  –  как
переворачивается  в  груди  сердце, когда  ты  бессилен  что-либо
сделать и можешь только наблюдать. Это был такой же страшный миг,
когда  на кладбище отвозили гробик моей младшей сестры Люсии, и я
должен был попрощаться с ней навсегда. Женевьев меня покидала.  К
ней присоединился Пьер.
   -  Мы  уходим,  дорога  без нас не может!  –  крикнул  он  уже
издали, помахав мне рукой. – До встречи!
   -  Да-да, до встречи! – добавила Женевьев. – Нам действительно
пора.
       Мне   показалось,  или  так  освещали  эту  пару  задорные
солнечные  лучи  –  что они переглянулись с  грустью,  которую  я
заметил у них ещё в тюрьме, когда они говорили обо мне, и  грусть
эта  была обращена на меня. Они стояли, не торопясь начать  новое
путешествие, словно им предстояло не отойти от дома, а отплыть на
корабле за море, и они в последний раз дышат воздухом земли.
      Я  подумал,  что  все же успею слезть с крыши  и  дойти  до
ворот,  чтобы не прощаться вот так, издалека. Но когда  я  спустя
всего лишь несколько мгновений вышел на дорогу, там уже никого не
было,  и  сколько бы я не смотрел, ни справа, ни слева я  не  мог
различить ни одного удаляющегося прохожего…
   
_______________________________
1 Жанна Дева (фр.)
2 Верую в Бога! Господа нашего! Аминь!...Не убоюсь полчищ,
обступающих меня! Услышь меня, Господи, спаси меня, Боже мой!
…Спаси меня, Боже мой, ибо воды растут и поднялись до самой души
моей!
…В глубокой трясине увяз я, и нет вблизи твердой опоры!
…Из глубины ада воззвал я к тебе, и глас мой был услышан; ты
ввергнул меня в недра и пучину морскую, и волны обступили меня!
…Все хляби и потоки твои прошли надо мною… (лат.)
3 Дорогая (фр.)
4 Дневное светило (фр.)
5 «Гряди же, грешная душа и да смилуется над тобой Господь!»  –
формула публичного церковного покаяния перед казнью преступника,
произносится священником (лат.)