Сыну посвящается
    
    «Кто знает: дух сынов человеческих
    восходит ли вверх,
    и дух животных сходит ли вниз, в землю?
    ...И одно дыхание у всех... »
    Книга Экклезиаста, 3, ст. 21, 19.
    
    Засвистели лопасти, завыли турбины, пригнулись к земле  кусты.
Качнулись вниз вершины лиственниц, косо поплыли крыши, - минута  и
вертолет  завис  над рекой. По спокойной воде  и  кускам  островов
пошла его четкая тень.
    Открылась  дверь пилотской кабины и дядя Федя,  давний  Димкин
знакомый, поманил его к себе.
    - Проходи к нам, садись, - прокричал он Димке на ухо, - тундра
сегодня особая, примечай!
    Смотреть  и  впрямь было на что. Снег выпал  с  неделю,  вдоль
берегов  уже  змеились зигзаги закраин первого  льда,  но  крепких
морозов все не было, и река все так же катила свои живые волны, то
синие, то красные от низкого солнца.
    По  всей  тундре,  остывая "дымились"  озера.  Багровый  туман
сползал в ложбины и стоял там длинными серыми лентами.
    Сквозь  багровые клочья и серые ленты текли на  юг  олени.  От
великого   множества  животных  склоны  окрестных  сопок  казались
посыпанными черным перцем.
    -  «Дикаря»*-то сколь в тундре! - Восхитился Димка.  -  Понизу
идешь - не так видно...
    - А большая отцу лицензия?
    -  Пятьдесят  дали план. Мать утром говорила с ним  по  рации.
Почти выбрал, - с гордостью ответил паренек.
    Его   отец,   Иван   Семенович   Жаров,   работал   охотником-
промысловиком. Этой весной и семью перевез в тундру.  Три  недели,
по  весне, пока шла рыба, всей семьей работали на путине**.  Затем
мать  с сестрой Ириной улетели попутным бортом в поселок, а  Димка
остался с отцом в тундре.
    Починили  сети,  заново  перекрыли  крышу,  отремонтировали  и
отладили снегоход "Буран".
    В начале августа прилетел из поселка папин начальник - инженер
по промыслу. Привез продукты, бензин, патроны, почту, аккумуляторы
для  рации,  мамины пирожки, а также лицензии на отстрел  оленя  и
план-задание по рыбе и пушнине.
    На  другой  день отец с сыном надели рюкзаки и ушли на  ремонт
путиков.  Почти месяц провели они в тундре, пройдя  за  это  время
около четырехсот километров.
    ***
    Несколько  раз  выходили на стада оленей,  уже  начавших  свой
ежегодный путь с севера на юг. Димка все порывался стрельнуть,  но
охотник не разрешал.
    - Куда столько мяса в теплынь такую? Мух кормить? Вот подойдем
к зимовью, если там рядом будут, - "распечатаем" лицензию, а так -
не дам животину зря губить.
    На   обратном   пути,  на  пологом  берегу   речной   протоки,
натолкнулись  на  восемь  шкур, восемь  голов  и  пять  зловонных,
облепленных  мухами, туш, лежавших в речной осоке.  Головы  с  еще
неполностью окостеневшими рогами - от больших сильных быков.
    -  Па,  а  чего они так... Камус*** взяли, языки  вырезали,  а
мясо, пять туш, так и бросили... жалко же столько мяса...
    -  Вон  следы. Трое. Одна лодка. Больше трех туш  не  увезешь.
Быки  тяжелые...- охотник остановился возле голов  и  медленно,  с
горечью, добавил:
    - Жадность человеческая... На красивого да сильного мушка сама
ложится...
    Подошел  конец августа. На вертолет и в школу! Уже  в  десятый
класс!..
    ...Вдали  показался черный кубик балка на  речной  излучине  и
красная  капелька на склоне сопки. Это па, слышит  вертак,  спешит
навстречу.
    Крепко  обнялись.  Затем Димка помогал  грузить  темно-красные
остывшие  туши,  рогатые головы, мешки с камусом. Пилоты  улетели,
обещав вернуться завтра к вечеру, и отец с сыном остались одни.
    Пили  чай.  Димка то и дело запускал руку в пакет с  ирисками,
отец расспрашивал о школе, о матери, о сестре.
    -  Скажешь,  к  середине ноября подъеду на своем "коне",  если
погода  дозволит.  Тут  я  матери корешки  собрал,  от  спины  ей.
заваривать.  Иди,  счас  положи  в рюкзак,  потом  догрызешь  свои
сласти.
    Димка незаметно перевел разговор на тему о прелестях настоящей
мужской  жизни на природе, в тундре. О том, что и он  после  школы
дошел бы работать охотником.
    - Например, напарником к тебе, па?
    Семен Иванович, однако, не выразил восхищения планами сына.  У
каждой профессии есть обратная сторона. Не гоже молодость в тундре
губить. Не то, мол, время...
    Димка обиделся и замолчал. Другие родители радуются, если  сын
"по  стопам",  и  в  газетах так пишут, а этот  странный  какой-то
папка...
    А утром! А утром, едва выйдя во двор, Димка увидел на пригорке
группку оленей. Та-ак! У отца еще не вся лицензия выбрана!
    - Па! Рогали! Можно карабин?
    -  Можно.  И  запасную обойму возьми. Да быков  не  бей.  Гон.
Пахнут.
    - Зна-аю! – Димка уже завязывал тесемки маскхалата.
    Около  часа  скрадывал  он оленей, но  подойти  ближе  трехсот
метров  не  удалось: забеспокоилась важенка. Вот-вот сорвется  все
стадо.  Димка  выцелил ближайшего небольшого  оленя  и  выстрелил.
Животные рванули с места в карьер. Еще стрелял в угон и, выйдя  на
след, увидел кровь.
    Подранок   уходил  вверх  до  склону,  обильно  пятная   снег.
Поднявшись  на  вершину холма, Дима увидел  за  небольшим  плоским
камнем  ветвистые рожки. В бинокле - настороженно поднятые  уши  и
полные страха черные глаза. Но едва парень сделал попытку подойти,
как  олень  резво побежал вниз по склону, а затем снова вверх,  на
следующий  увал. Со стороны и не скажешь, что подранок.  М-да-а...
Азарт  стал заметно спадать. К тому же потянул ветерок. Ямки следа
и красные капли стало заносить...
    Подъехал на "Буране" отец.
    - Дай-ка. Сколько осталось?
    - Один. А запасную, па, я забыл...
    - Хватит мне... Зря ты, парень, подранка стронул. Будет теперь
бежать,  пока  не  сдохнет. И мясо у зверя измученного  невкусное.
Варишь  –  пенится,  как падаль... Дуй домой,  прозябнешь,  ветер.
Печкой займись. Я – мигом.
    Печка  уже  давно  гудела, и чайник  шипел,  когда  за  окном,
наконец, зарокотал "Буран". Вошел отец, коротко бросил:
    -  В  воду  кинулся.  Стрелял с лодки. А  волна.  Промахнул...
Одевайся, едем!
    По  озеру гуляли волны с белыми барашками, зеленые у берега  и
синие на глубине. В бинокль видно было выходившего из воды на  том
берегу оленя. Подъехали вплотную.
    -  Добирай****. - Охотник отдал карабин. - Да в  другорядь  не
мажь, не мучь животину.
    Двухгодовалый бычок стоял в серой пене, двух шагов не дойдя до
берега.  Увидев людей, он вскинул светлую голову с темными рожками
и  сделал  попытку шагнуть назад, в воду, но копыта ушли в  песок.
Дернулся и замер бессильно. Под брюхом, по мокрой шерсти,  стекала
розовая вода, красные капли капали с губ...
    Дрогнула димкина рука... Пуля щелкнула в гальку и запела, уйдя
рикошетом.  Еще раз... Олень подогнул колени и осел в воду.  Семен
Иванович  за  рога вытащил тушу на берег и ножом  проткнул  горло.
Зашипела,  забулькала кровь, протаивая дорожку  в  ледяном  песке.
Димка  некстати  глянул в черные, уже присыпанные  пеплом  смерти,
глаза  и  отошел  в  сторону.  Охотник  внимательно  посмотрел  на
ссутулившегося сына, но не окликнул его.
    Споро  и ловко его руки делали привычную работу: снял камус  и
шкуру, выпустил внутренности, промыл тушу в воде, уложил на чистый
брезент в санях и прикрутил фалом*****.
    - Садись, поехали!
    - Не, пап, я пройдусь... - парнишка сглотнул ком.
    Охотник выпрямился за рулем:
    -  Пройдись,  сынок, пройдись... Ремесло мое  невеселое...  Не
опоздай к вертолету...
    Отец  уехал,  а  Димка смахнул слезу и пошел вдоль  пустынного
берега.  Сзади  осталось темное пятно, вокруг  которого  хлопотали
чайки:  клевали  внутренности, сглатывали  черные  комья  крови  и
красный  снег.  Кромкой  берега  крался  песец.  Закаркал   ворон,
приглашая на пир сородичей, черными крыльями прошуршал поморник...
    По  озеру все так же гуляли волны с барашками на гребнях. Одна
за другой накатывались на заледенелый песок.
    
    * «Дикарь» - дикий северный олень.
    ** Путина – сезон рыбной ловли.
    *** Камус – шкура, снятая с ног оленя.
    **** Добрать – на охотничьем жаргоне – добить подранка.
    ***** Фал – прочная верёвка особого плетения.
    
                                 

    В  свои  тридцать  пять  работал я охотником-промысловиком  на
зимовке  в двухстах километрах севернее острова Диксон. Заприметил
я  там,  на  западном  берегу, медвежью берлогу  и  все  порывался
подойти поближе с фотоаппаратом. Но мерзлый наст скрипит и  визжит
под  валенками, медведица уже за сто метров высовывает  голову  из
отдушины  и  шипит.  Испуганно или предупреждающе  -  не  поймешь,
только желание подойти поближе сразу пропадает...
    И  все  же  я  "познакомился" с одной медведицей, правда,  при
несколько необычных обстоятельствах.
    В  конце  марта  обходил  я  на лыжах свой  сорокакилометровый
путик*  и  закрывал капканы. Моя "всепородная" сука Нерка выжидала
момент,   когда  капкан,  захлопываясь,  подпрыгнет,   и   азартно
облаивала  каждого  "железного злодея". Еще  щенком  случилось  ей
угодить лапой между стальных дуг и это крепко запомнилось.
    Оставалось  закрыть  с десяток ловушек  на  малом  островке  в
километре от берега. Решив лихо съехать с береговой кручи,  я  что
есть  силы  оттолкнулся палками. И тут же  ухнул  в  снежную  яму,
крепко хлопнув лыжами о дно, - аж в затылке отдалось.
    «Повезло,  -  решил  я.  - И лыжи не  сломал  и  спина  цела».
Наклонился  отстегнуть лыжи и чуть не влез рукой в  еще  дымящийся
медвежий помет.
    Рванул  с плеча карабин - в дуле снег! Выхватил нож, вжался  в
снежную  стенку  и очень, наверное, смешон был в  эту  минуту  для
взгляда со стороны.
    Чуток охолонув, понял, что берлога пуста: в кровле слева зияла
еще  одна  дыра  таких же примерно размеров.  Я  выкинул  лыжи  на
простор,  стал  подкладывать под ноги обломки  "крыши",  вылез  до
пояса и осмотрелся.
    Метрах  в  трехстах, на морском льду, в ослепительном  снежном
сиянии,  - светло-желтый комок. Хозяйка берлоги. И рядом ее  синяя
тень.
    Я  поднес к глазам бинокль. Так и есть. Крошечный медвежоночек
между  лап  мохнатой мамаши. Шагнет медведица  левой  лапой  —  он
перебегает  к левой лапе. Шагнет правой - перебегает к  правой.  И
так,  зигзагами, от лапы к лапе, все время рядом с  мамой.  Малое,
слабое, нежное. Белое, желтое, синее...
    Медведица не могла быстро отойти от опасного места: медвежонок
передвигался с утиной скоростью. Она внимательно следила за  мной,
и  выражение  досады почти читалось на ее горбоносой  заиндевевшей
морде. Прости, хозяйка, я нечаянно...
    Да!  Но  где  же  Нерка? Лай не смолкает, а  самой  не  видно.
Наконец,  я  узрел  своего храброго пса далеко позади  у  большого
валуна.  Нерка отчаянно лаяла и рвала лапами снег,  но  вперед  не
подавалась  и  на  сантиметр. Ладно, моська, мы, люди,  тоже  так:
главное - пыл показать.
    След  собаки прерывался прямо над вторым отверстием. Как бомба
вылетела  медведица из-под снега с медвежонком в  пасти,  и  Нерка
угодила ей прямо на загривок. Испугаешься тут...
    Я  еще  раз  мысленно извинился перед медведицей, поблагодарил
Господа  и  ангела-хранителя. Пристегнул лыжи,  кликнул  собаку  и
пошел  своей  дорогой.  И  долго еще  были  видны  в  бинокль  два
настороженно поднятых черных носа: большой и маленький.
    
*Путик – охотничья тропа, вдоль которой стоят ловушки.

                     
    „Poems are made by fools like me,
    but only God kan make a tree.”
    
    («Сделать стих я тоже смог,
    но сделать дерево – лишь Бог».
    Джойс Килмер)
    
    
    От  зубчатых  торосов  мыса  Челюскина  на  семьдесят  восьмой
параллели,  от черных скал Ая-Бырранга, от великого  синего  озера
Таймыр  бегут  твои олени на юг. Все время к югу и юго-востоку,  и
все чего-то не хватает глазу в бурой холмистой тундре.
    Наконец пересекаешь семьдесят третью параллель - границу между
лесом  и  тундрой. А вот и они, те, кого не хватало глазу в  твоем
путешествии.
    Темными  группками  сбегают с холмов пушистые  лиственнички  с
яркими    стрелками   молодой   хвои   на    концах    ветвей    и
свежеотлакированными красными шишечками на макушках.
    Худы  и тонки эти первые посланцы тайги. Не выше человеческого
роста  и не толще лыжной палки. Крайние деревца сильно повреждены:
кора лохмотьями, поломанные веточки плачут желтой смолой.
    Осенью  лопается  шкурка на вызревших  пантах  диких  северных
оленей,  высвобождая молодые, гибкие, еще с кровью рога. Рога  эти
чешутся, и олени трутся о деревца, причиняя им боль и раны.
    Но  не  дано нам слышать друг друга. Как ты не слышишь  стонов
раненого  тобой  оленя,  так и олень не слышит  воплей  погибающей
лиственницы...  Но  не все деревца засохли, не все  погибли.  Если
сохранился на стволе хоть кусочек неповрежденной коры, обязательно
есть с той стороны и зеленая ветвь!
      Всего месяц, только месяц в году, растет это чудо-дерево. И
 все успевает: на сантиметр вырастет вверх, на волосок вширь,
 заложит новые почки на зиму и вызреют семена.
    Спускаешься еще на полста километров к югу и юго-западу, и вот
вдоль  реки,  пока  только вдоль реки, - у воды  теплее,  -  пошел
настоящий лес. Но теперь лиственнички, а это все еще лиственнички,
становятся толщиной с мужскую руку и ростом до семи метров. И  все
меньше  растут они группками, а все больше разбегаются поодиночке,
людей посмотреть, себя показать. И каждая одевается на свой лад  и
у каждой свой характер.
    Вот стройная красавица с густой хвоей и симметричными ветвями.
А перед ней тоненькая школьница, вся вытянулась навстречу идеалу и
согласно кивает вершинкой. Бедняжка! Так и останется на всю  жизнь
однобокой, с ветвями, повернутыми в одну сторону.
    Вот  пышная барыня средних лет, высокая и надменная. Важно,  с
достоинством  качает она тяжелыми ветвями под  восторженный  шепот
соседок, но сивый старческий мох уже прошил ее юбку.
    Вот  согбенная  старушка.  Извините,  не  старушка,  а  просто
досталось  девушке  квартира на склоне оврага.  Зимой  заносят  ее
сугробы,  а  тяжелые  весенние  снега  согнули  ствол  в   колесо.
Отвернулись от нее подружки, презирая за уродство, но она молчит и
знает,  что  придет  к ней долгожданный принц  в  образе  пастуха-
оленевода.  Глянет  и  ахнет неожиданной удаче  и  сделает  из  ее
согнутого   тела,  необычайно  прочного  от  постоянных   лишений,
отличные полозья для нарт. И увидит она кочевые стойбища и костры,
услышит  смех  детей и лай собак. Блеснет перед ней игла  огня  из
дула  карабина, и наедут полозья на свежую оленью кровь. А товарки
разве что на дрова пригодятся.
      Вот еще одна с поломанной вершиной. Так густо разрослась -
 хоть шалаш устраивай.
    Вот  другая,  раскидистая, как тот дуб у  Лукоморья.  Под  ней
пастушок-долганин читал Пушкина, и дерево наслушалось сказок.
    Вот  под  кроной зеленой мамы рассыпались лиственнята в  новых
костюмчиках,  вот  молодой  боец  держит  упавшего  товарища,  вот
вповалку  лежат  поваленные жестоким хиусом, но все  они  зеленеют
уцелевшими ветвями, и все тянутся вверх, к свету!
    А  вот  еще печальней картина: растут три подружки над берегом
ручья,  и  одна  из  них  наклонилась в  падении.  Но  нижний  сук
ближайшей  подруги делает отстраняющий жест. Что ж. У  людей  тоже
так. Падающего толкни.
    Чем   ближе   к  поселку,  тем  больше  больных,  искалеченных
тракторами  деревьев.  Но  если у такой калеки  кора  ободрана  не
вкруговую,  обязательно есть на здоровой стороне и свежая  зеленая
ветвь.
    А это что за странное деревце? Одна половина у него зеленая, –
другая - черная.
    Определяешь  страны  света.  Так  и  есть:  высохшая  кора   и
почерневшие ветви указывают на север.
    В   одну  из  особенно  суровых  зим  мороз  и  ветер  сожгли,
уничтожили  северную  сторону дерева и  его  вершину.  Но  корень,
укрытый  снегом,  уцелел,  южная, подветренная  сторона  выжила  и
весной оградила погибшую часть от здоровой широким пухлым рубцом.
    И  -  не гниет лиственница! Через несколко лет выгнало деревце
новую  вершину,  выросли  на ней крепкие шишечки  и  посыпались  в
багровый мох новые семена. И вот уже кругом полно детей, и зеленые
внучата проклюнулись между черными отмершими ветками.
    У него, у него учиться тебе мужеству и стойкости, у маленького
тонкого деревца!
    Подходишь  к  месту  катастрофы: от сильного  дождя  обвалился
большой участок глинистого берега. Деревья, большие и малые, лежат
на  песке. Наклоняешься посмотреть. Да, корни оборваны,  но  песок
влажный,  и  хвоя в последний раз зеленеет. И жизнь  продолжается.
Один  корень  облюбовал себе для убежища заяц,  под  другим  свила
гнездо  трясогузка, под третьим отдыхают куропатки. Под  поникшими
кронами  видишь  вдруг  синие  ягоды  голубики  и  брызги  красной
смородины. Конечно, тела этих обреченных унесет весной в океан,  в
Лету,  беспощадный паводок. Но пока они живы, они стойко выполняют
свое  назначение - расти и зеленеть, давать приют усталым путникам
и укрывать собою малых сих.
    Дальше на юг не стоит спускаться. Там уже настоящая тайга. Там
появляются ель и берёза. Там такие лиственницы - шапка падает!  Но
тебе  всех  милее  эти стойкие, крепкие деревца  Страны  Маленьких
Палок,  бескрайней лесотундры Таймыра. Нигде в мире, только здесь,
сомкнувшись в плотные семьи-куртины, вклиниваются они в Арктику до
семьдесят  третьей параллели. И в полярную ночь и  мороз,  первыми
принимают на себя удар хиуса, злого северного ветра.
    Всего  месяц, только месяц в году растет твоя лиственничка.  И
все  успевает. Вызреют шишки, нальются силой почки,  на  сантиметр
вырастет  она вверх, на волосок вширь и никому света не застит.  А
ты все ли успел, что наметил на день, на год, на жизнь?
    «...Прости, - сказала она, - я полюбила другого».
    И  ушла, уехала, исчезла. Из твоего дня, ночи, жизни.  И  дочь
тебе оставила.
    Отпусти  же  ее из мыслей и сердца. Пожелай им многая  лета  и
здоровых  детишек.  Смотри  -  твоя  лиственничка  залечила   рану
смолкой, там рядом набухли крупные почки, а весной появится  новая
веточка.
    Остановись  возле  зеленой  дикарки,  положи  руку  на  темную
шершавую кору, ощути движение древних соков и неукротимую  волю  к
жизни,  вложенную  Создателем  в это чудо-деревце.  Пожми  колючую
зеленую лапку. Есть на свете лиственница, нет повода для отчаяния!