Хелена Ольшанская и Павел Хабрович

Ночные саги

Eusebeia

(Благочестие)

- Из латыни это слово,

Солнце «Феб» обозначает.

- Феб – это солнце!

«Le mot Phœbus»

Словно солнце ярок он.

Кто он – принц, сын короля?

«Beau comme le solei»

1

Да, была одна попытка – хотя разобраться, кто кого пытал, очень трудно. Я имею в виду Андре-Фэба, который мог стать для меня новым другом. Но я вовремя вспомнил пословицу «старый друг лучше…». И, chèrie, признаюсь – на мой консервативный взгляд Андре-Фэб чересчур живой. Что проку быть вечносуществующим, если при этом ничем не отличаться от смертных?

«Мемуары. Конец XX - начало XXI веков »

Я сразу учуял его, едва он ступил на землю этого города. Даже в таком большом и перенаселенном пункте, как наш, не может быть двух вампиров одновременно – не считая моего случая, конечно. Потому что своего создателя я постарался отблагодарить за дар вечности поскорее. Я его уничтожил. Это был вампир не слишком старый – лет пятидесяти, но всё ещё патриархально наивный. Он, глупышка, считал молодежь безмозглой и тупой толпой, пьяной от пива и наркоты. Так же он думал обо мне – он сам сказал. Это и много чего оскорбительно-откровенного.

Но я не обиделся. Молодежь, несмотря ни на что, отличается гибкостью мышления и незлопамятностью. Я просто в одну из ближайший свободных от его старческой опеки ночей зашел на огонек Internet, где обнаружил массу полезных советов о том, как избавиться от надоедливых кровопийц. Причем не только про чеснок и осину, но и весьма дельные и правдоподобные. В частности, о серебре…

Купив на проходной завода прекрасную заточку из технического серебра, я дождался, когда мой покровитель вернется с охоты навеселе и расслабится. Тут и сказочке с его участием конец… А моя только начиналась.

Мой пенсионер напрасно проговорился о «дневных» вампирах – им не страшно солнце, что, согласитесь, удобно. Стать таким замечательным существом возможно двумя путями: подлиней и покороче. Подлиней – то есть прятаться под землей лет сто или съесть много человек, и всё получится естественным порядком. Покороче – найти «дневного» и одолжить у него литр-другой крови, эффект, уверяют, моментальный. А так как всегда хочется всего сразу и желательно без промедления… На мою удачу один из элиты появился здесь, преподнеся себя мне на блюдечке.

Вел он себя нагло – от нормала не отличишь. Интересно, как днем – но ночью! Мне, например, приходилось скрывать ужасно бледное – зеленовато-желтое от голода – лицо под кепочкой и в шарфе, сидеть по темным углам и молчать, потому что голос скрипел, и ещё меня выдавали глаза – раньше голубые, теперь белесые, бесцветные. Одним словом, чудовище. А он! Он позволял себе даже роскошь танцевать с девушками, которые, кстати, так и вешались ему на шею.

Заманить его получилось с первой попытки. Иностранец заинтересовался нашим местным подвидом вампиров и охотно потащился в мой подвальчик, стоило только банальнейшим образом пригласить.

Вежливо пропустив гостя вперед, я точным движением (тренировался на подушке) всадил в него мою заточку. От чего вампир упал, обливаясь кровью и, кажется, лишился чувствительности. Я знаю, как действует серебро – мой старикан замечательно выл, дергался и постанывал, пока я с истинным наслаждением прокалывал ему глазные яблоки, щеки и так далее, по порядку. Секрет в том, что металл отнимает у кровососов способность управлять своим телом – другими словами, достаточно укола, чтобы самый сильный закаленный вампир на некоторое время сделался паралитиком. А уж если уколы будут периодическими…

Я высосал у него драгоценной крови сколько смог.

Бал, разумеется, проходил на высшем уровне – во всех смыслах. На последнем, самом роскошном этаже самой дорогой гостиницы столицы, и с участием обеспеченных особ вампирского сословия.

Когда я предложил называть наше сообщество кастой, Даниэль грубо одернул меня и заявил, что все вампиры – индивидуалисты-эгоисты, а каста – это хоть какое-то подобие коллектива и что вампиры не связывают себя условностями и правилами. Ладно, ему виднее.

Зато столов и еды в зале не было. И официантов. Полезная экономия на фуршете, который и так никому не нужен. Вампиры действительно наплевали на условности – им безразлично, что о них подумает администрация отеля, даже не делают вид, что они люди. В остальном съезд организовали что надо. Сияющая хрустальная люстра, кресла, парчовые диванчики, бархатные с тяжелыми золотыми кистями драпировки, скользкий паркет, по которому вампиры порхают особенно непринужденно и изящно.

Если поначалу, по наивности, я и гордился, надев новый белый костюм от заслуженного итальянского Кутюрье, то теперь понял, что в этой толпе буду смотреться так же бедновато и простовато, как немытый провинциал на Всемирной Парижской выставке.

На музыкантов, однако, не поскупились – струнный квинтет (две скрипки, виолончель, гитара и мандолина, с флейтой в придачу) уже озвучили «Примаверу» Вивальди и завели что-то новое, что мне идентифицировать с налету не удалось.

Музыка ласково выступила нам навстречу – размеренная, ощутимо-мягкая, плавная, без резких переходов, словно небольшая рябь на воде, она успокаивала и вызывала доверие и… нежность почти на пределе страдания.

Это не была мелодия, перехватывающая дух и бьющая в голову, нервы. Она вытягивала самое скрываемое желание – быть защищенным. В этой музыке невозможно было двигаться – только истекать умиротворенностью.

Я вдруг осознал, что тоскую, но ничего лучше такой тоски не мог себе пожелать. Кажется, я чувствовал ту самую пресловутую благословенную боль…

- Она здесь, - Даниэль взволнованно оглянулся. Наконец что-то пробило его твердокаменность! Этот его аристократический апломб с оттенком превосходства уже ощутимо действовал мне на нервы.

Женщина на другом конце зала звонко крикнула:

- Конечно, почему бы мне не быть здесь? Такое собрание – редкость даже на моей памяти.

Она говорила и одновременно с тем пробиралась сквозь толпу к нам. Хотя, если быть честным, это больше было похоже на церемониальное шествие – при её приближении вампиры ловко расступались, как бы между делом, ненарочно, и она ни разу не задела ни одного из них даже подолом платья.

Когда она остановилась перед нами, я струхнул самым постыдным образом. Не то чтобы она была страшненькая или с изъянами – напротив, довольно симпатичная. Только вот мне она – как это выражаются? – «внушала благоговейный ужас». У меня подгибались коленки, и, в конце концов, я бухнулся прямо ей в ноги. Она только слегка приподняла бровь, но у меня появилось ощущение, что моё поведение было для неё… ожиданным, что ли?

- Встань, идиот, - нервно приказал мне Даниэль.

Я поднялся, но, кажется, ненадолго – меня всё ещё подмывало пресмыкаться.

- Это, очевидно, из-за нашей с вами крови – не представляю себе, что у этого мальчишки из такой смеси вообще могло выйти, - пояснил Даниэль женщине.

Да ладно, какой там женщине? Она же совсем молодая девушка – а у меня, верно, в глазах потемнело, что я на столько лет ошибся в определении её возраста. А ещё говорят, что у вампиров необычайно острое зрение!

Блондинка с карими глазами – а мне при жизни всегда больше нравились красотки-латинос. Она одна из всех дамочек на рауте не была разодета в пух и прах, то есть наряд её был – как это выражаются? –«весьма скромен». Синее платье с не очень большим полукруглым декольте, длинные узкие рукава, и даже немножко шлейфа – так, самую малость. И плащ – или мантия? – из красного, огнем полыхающего сукна, на плечах скрепленный двумя пряжками.

Она посмотрела на меня в упор, как палач духовного суда на альбигойца.

- Меня зовут Женевьева, - флегматично информировала она, протягивая руку – ладонью вниз, что означало – для почтительного поцелуя. Я поспешил – как это выражаются? – «припасть к её пальчикам». Тут же прошла моя нервическая лихорадка.

- Андре-Фэб, - пренебрежительно, как кошку, представил меня Даниэль.

Женевьева наклонила голову на бок и озорно мне подмигнула:

- Les Rois Maudits?¹

Я с облегчением почувствовал себя среди единомышленников.

- «Фэб» через Э, чтобы хоть немного отличаться от Аполлона, - добила меня эрудицией Женевьева, а потом повернулась к Даниэлю:

- Как же произошел обмен кровью?

Даниэль, по-моему, до сих пор обижается на моё самовольство. Да уж, я из молодых, да ранних!

- Меня взяли силой.

Женевьева снова мне подмигнула:

- Сказала монахиня церковному суду, держа на руках младенца.

Я прыснул. Шутка была старовата и сильно разила Средними веками, но подходила к случаю на все сто.

Даниэль метнул в Женевьеву такой взгляд, каким Отелло задушил Дездемону. А Женевьева улыбнулась как ни в чем не бывало.

- Поведайте же мне всё происшествие, не упуская ни одной подробности, - попросила она уже серьезно.

Когда я отвалился от жилы иностранца, мир – как это выражаются? – «преисполнился благодати». Хотелось бы мне, чтобы праведникам в раю было хоть в десятую долю хорошо так же, как мне тогда. Как будто все желания удовольствия воплотились сразу и одновременно – и по максимуму.

Но спустя минуту меня стало ломать. Жестокий садист мял и перекручивал моё тело, каждый мускул то разбухал так, что почти лопался, то сокращался и вжимался в кости. Каждая клетка организма бунтовала и стремилась отсоединиться от остальных. Я был разрываем во множество сторон. Невыносимо ныли кости – они словно гнулись в самых невероятных направлениях.

Я лежал на полу, не двигаясь, если не считать непроизвольных отрывистых конвульсий. Кто-то взял мою голову и повернул к себе.

Я увидел обескровленного вампира – он подполз ко мне и тоже был не в порядке. Но его рана практически затянулась, а слабость была не смертельной. Он усмехался. От его усмешки можно было умереть. Он точно что-то знал о моем кризисном состоянии.

- Ты предельно страдаешь, - сладко растягивая слова, заговорил он. – Тебя постигла неудача, даже – несчастье. Моя кровь – у единственного, насколько мне известно, вампира на свете… – он поправился, – в мире, отравлена. Отравлена посторонней кровью. Я тоже, как и ты, некогда покусился не на того, и тоже мучался, не зная, выживу ли я.

Ты, мальчик, захотел силы и власти. Ты их узурпировал – у меня. Но каковы плоды твоей победы! Это поистине триумф, равносильный поражению.

Ты взглядом умоляешь меня вынести тебе приговор – помочь или добить. Радуйся – потому что ты можешь спастись. Не наверняка. А вдруг? Но если ты обречен, я всё равно с удовольствием понаблюдаю за агонией моего юного глупого врага.

Я слушал нудную трескотню хорошенькой вампирши о зимней охоте в Лондоне и, вжившись в роль светского льва, в нужных местах галантно поддакивал – приходилось. Женевьева в лоб намекнула мне, что у них с Даниэлем есть личный разговор, а мне лучше полчасика поболтаться в окрестностях.

Сами они удалились на балкон. Стеклянная дверь задергивалась бархатными занавесками со стороны зала. Балконов по периметру стены было несколько, и использовали их по принципу примерочной кабинки: шторы опущены – занято, раздвинуты – проходи. Большинство кабинок были втянуты в процесс. Даниэль увел даму в самую дальнюю дверцу, в углу.

Я от скуки решил поиграть в Яго – пойти пошпионить. За раскидистой пальмой меня никто не увидел, а я в узкую щелку между портьерами подсмотрел и подслушал пленительную сцену на балконе.

- Ты чувствуешь музыку? – наклонился ко мне вампир. Он неотрывно смотрел на меня, и его ярко-синие глаза поймали мой взгляд в плен. Я не мог даже моргнуть. Но боль стал меньше – чуть-чуть, но не такая ужасная.

Вампир перевернул меня на спину и, стянув себя пальто, положил его мне под голову вместо подушки.

- Я был уже очень сильным, когда попробовал яда. Я долго сопротивлялся. Но ты ещё птенец, ты – ночной вампир, - он задумчиво вглядывался в мои зрачки и не отводил взгляда, будто знал об облегчении, которое мне этим доставляет.

- Меня зовут Даниэль. И мне две тысячи лет. Я многое могу… Ты убил своего создателя? – он спрашивал не как строгий судья или возмущенный собрат – мне почудилось сочувствие. Я шевельнул губами – да. Он положил прохладную ладонь мне на лоб. Как же мне это помогло!

- На уничтожителях проступает особая мета – похоже на Каинову печать. Древние вампиры её чуют, молодые – не всегда. Тебя накажут, если дознаются… Иногда можно убить из ненависти – если живой враг своим существованием причиняет тебе больше боли, чем принесет казнь за расправу с ним. Но мстить следует лишь тогда, когда месть имеет смысл – если ей ничего изменить нельзя, если ей не отменить гибель близкого существа – к чему мстить? – постепенно его голос затих. Он по-прежнему держал мой взгляд, но прочно увяз в своих собственных мыслях.

Даниэль держался от Женевьевы на расстоянии. А она рассматривала какой-то полированный, серого цвета, предмет, похожий на вместительный медальон.

- Это всё, что осталось? – спросила она, с нежностью поглаживая пальцами медальон.

- Всё, что не разметал ветер, и что мне удалось сохранить, - отрезал Даниэль. Но грубость не произвела на неё никакого впечатления – она самозабвенно созерцала медальон, словно он был огромной драгоценностью.

Даниэль шагнул вперед и вырвал у неё медальон. Женевьева перехватила его руки и сжала в своих. Некоторое время они стояли, замерев, и Даниэль пепелил Женевьеву взглядом. Вдруг он оттаял и сказал так проникновенно, что я даже усомнился в том, что слышу это от него:

- Мне так трудно приходится, Женевьев. Я часто поступал неправильно. Его смерть я оправдывал ходом истории и вашими заветами. Однако как история может продолжиться, если главный герой погиб? Я живу только потому, что не знаю - как, каким образом покончить с собой. Я – вечен. И сколько же в этом слове неумолимой истины. У меня никого и ничего нет, Женевьев. А ваша кровь лишила меня возможности превращать в вампиров – благодаря этому у меня уже никогда не будет друга.

- А этот мальчик? – напомнила Женевьева обо мне.

Даниэль покачал головой:

- У него имя Солнца и блеск Солнца, но он ненастоящее Солнце. Это мишурная подделка.

- Но во Вселенной много Солнц, у каждого мира есть и даже должно быть своё собственное.

Даниэль поцеловал её руки, которые до сих пор держал его в своих. Очень ласково. И очень грустно.

- У меня было одно-единственное Солнце, Женевьев.

- Золотое Солнце, - неслышно откликнулась Женевьева. Или мне показалось?

Я попросил бы его только об одном одолжении – когда проснется Свет, пусть сорвет плотные занавеси с окон и впустит утро сюда. Я встречу солнце и умру. Такое вот нелепое последнее желание.

Даниэль угадал мои замыслы.

- Свет сжигает медленно… И оставляет от тела один серый пепел. Мертвый прах… -- он забормотал что-то себе под нос, но внезапно повысил голос:

- Ты тоже блондин, но твои глаза голубого цвета. И ты тоже стремишься сгореть. Прекрасное совпадение для истории. Как угодно – но только не свет. Я обещаю прикончить тебя, когда станет ясно, безнадежен ли ты. Но утонуть в Свете я тебе не дам. Довольно и Александра!

Даниэль пошептал и потом спросил отчетливо:

- Ты чувствуешь музыку?

В голове неистово, но тихо затикало. Разлились скользящим шелком деликатные скрипки. Резко ударили по струнам гитары – может быть, даже не одной, а многих в унисон. Гитары и ещё барабан держали ритм – достаточно спокойный ритм. Конец каждого куплета протяжно отмечали скрипки.

Я чувствовал музыку. Сейчас и тогда – мелодия, несомненно, была одна и та же. Я так и не осознал, что оркестр за моей спиной играет её – я ощущал, что музыка течет в моих жилах вместе с кровью.

Ударные повысили голос, слегка увеличивая накал скорости. Басом выкрикивал время от времени барабан. Неведомо откуда среди классических инструментов появилась электрогитара. А бывают у вампиров галлюцинации?

- Их нельзя сравнивать, - пылко сказал Даниэль, ухватившись за кованые перила балкона и повернувшись спиной ко мне и Женевьеве. – Один – это день.

- Другой – обожает ночь, - подхватила Женевьева, не поворачивая головы в его сторону.

- Один – моя игрушка.

- Другой – ваш друг.

- С одним мы связаны историей…

- До самого конца.

- Другой - замена на время, просто забава, пока не надоест.

Темп музыки убыстрялся. Моё сердце выстукивало этот мотив всё бешенее, всё энергичнее – я сходил с ума, упиваясь той радостью, которую давал мне поток звука.

Гитары, скрипки, ударные забурлили, неуклонно набирая темп и угрозу, и мой пульс подстраивался под их игру.

- Вы никогда не будете разрываться между двумя путями, Даниэль, - с уважением произнесла Женевьева. – И вы очень мужественно справляетесь со своей болью.

- Да, - посмотрел на неё Даниэль и улыбнулся. – Я до сих пор доверяю надежде и терпению.

- Простите меня, Даниэль, но я не ожидала, что вы не убьете Маргариту.

Даниэль снова улыбнулся:

- Я сам не ожидал… Кстати, не думайте, что моё отношение к вам переменилось.

- Да-да, всё по-прежнему. Вы терпите меня исключительно из ностальгических чувств.

- Именно, мадам.

Женевьева присела в старинном поклоне. Даниэль тоже поприветствовал её на давний лад. И оба рассмеялись.

Музыка сбивала дыхание – она была всесильна.

Музыка сбивала дыхание.

Гитары самостоятельно вели мелодию несколько мгновений, затем скрипки рассыпали короткие, тревожные всплески. И, объединившись, они все звенели одновременно.

- Финал истории обозначается… Ты захотел выпить больше, чем был способен – и захлебнулся. Жаль, что ты подохнешь, так и не успев разочароваться в бессмертии.

Вампир в последний раз испытующе посмотрел на меня:

- Почему же я слышу в тебе музыку?

Звук с трудом пробивался, как сквозь слой ваты. И вдруг его прорвало, и весь мир был затоплен им, но это было благо.

Даниэль дрожал, потому что его тоже окатило волной музыки.

- Пожалуй, ты готов проснуться, - он легко, как будто мелодия восстановила все его силы, поднялся на ноги и подошел к окну. Сдернул занавеси вместе с карнизом и настежь отворил рамы. И отступил, чтобы не загораживать мне зарю.

- Ты привыкнешь к свету.

Звук и дикий ритм спустили с цепи – только однажды глубокие переливы скрипичных голосов сумели прорваться сквозь грохот. Завершающий удар по струнам – и расслабленная тишина.

Я привалился к стене. Я словно умер в третий раз. Во всяком случае, был порядком оглушен. Наконец сообразил убраться подальше от балконной двери и примостился на одном из диванчиков.

- Почтенные братья и сестры! – голос прокатился по залу, заставив всех приглашенных повернуться в одну сторону.

В очистившемся круге стоял средних (по человеческим стандартам) лет вампир, вылитый академик. У него были чуть седые волосы и пенсне на носу.

- Собравшись вместе, мы должны… - это началась скучная официальная часть партийного съезда.

- Мессир, не жеманничайте, - раздался справа от меня шепот Женевьевы.

Даниэль шепотом же возражал:

- Может быть, назовут не меня.

- Вот ещё, не вас!

Вампир-академик загрохотал, как жестяные фанфары:

- Господин Даниэль де Борн!

Женевьева подавила смешок:

- Я возьму вас под руку, и мы выступим вместе. Одного вас разорвут, как только вы заявите им о нашем намерении спустить ему всё с рук. Итак, мессир…

Очень подозрительно напоминает коронацию. Когда Даниэль и Женевьева приблизились к академику, тот сначала куртуазно поцеловал даме ручку, потом преклонил колено перед Даниэлем. Так сделали и все остальные вампиры, включая меня. Было ух как торжественно!

Потом все поднялись и зааплодировали. Академик провозгласил:

- Пред вами господин Даниэль, древнейший из Рода, Верховный Судья.

И снова льстивые аплодисменты.

- Как Верховный Судья Вы должны разобрать одно дело немедленно, - заговорил академик. – Дело простое. Убийство наставника и отца.

Тут же меня сзади подхватили чьи-то руки и вынесли в круг.

Даниэль, спокойно сложив руки на груди, смотрел на меня. И усмехался именно так, как я и боялся. Очень цинично. Такой приговорит казнить любого - не то что случайного знакомого, а и… я вздрогнул, кое-что вспомнив из нашей общей с ним истории… врага, напавшего на него.

Вампиры наблюдали, как в театре. Академик ждал наготове, чтобы подать знак скрутить меня и вывести.

Вмешалась Женевьева. Выражение лица у неё было подстать Даниэлю, а улыбочка и того гаже:

- Его, конечно, ждет уничтожение… - она сделала паузу, академик и вампиры закивали, Даниэль остался бесстрастен. – Но я заявляю от лица защиты – то есть от своего собственного – что мальчика следует оправдать.

Ого-го! А я чуть было не переменил своего хорошего о ней мнения. Вампиры зароптали, но Даниэль обвел толпу взглядом, и мгновенно все утихли.

- Отчего же, мадам, - абсолютно равнодушным тоном задал вопрос Даниэль, – вы так считаете?

- Во-первых, - Женевьева высокомерно выпрямилась и посмотрела на вампиров так, словно они были её личными холопами, - я так хочу, это моя прихоть. Во-вторых, убить убившего тебя – не преступление. Ловить и силой превращать в вечносуществующих допускалось в варварские времена. Теперь же это необходимо пресекать. Я закончила речь. Мессир Даниэль?

Даниэль лениво кивнул Женевьеве:

- Благодарю, мадам, за ваше мнение. Мне оно кажется разумным.

Даниэль указал на меня:

- Он оправдан и освобожден.

Нет, вампиры этого не снесут! Кое-кто оскалил клыки и выпустил когти. Даниэль и Женевьева лишь одновременно пожали плечами. На них же сейчас накинутся!

Женевьева раздраженно тонула ногой. Вампиры сжались. Кое-кто с нервишками послабее даже тихонечко заскулил.

- Тем и хороша присяга, которую вы все дали мессиру Даниэлю, что её нельзя нарушить. А бунт – это нарушение. Кроме того, неужели то, что один из вампиров исчез, задело чьи-то интересы?

Ничьих интересов это не задело. Эх, не любили собратья моего старикана – а может быть, просто не были с ним знакомы. Попробовал было что-то промямлить академик:

- Мы Вас безмерно уважаем, мадам, но…

Но Женевьева нахмурилась, и он оступился.

- Думаю, - вполголоса сказала Женевьева, – кое-кому из нас пора по домам. Например, я всегда славилась тем, что знала, когда следует уходить с праздника.

И громче:

- Проводите меня, мессир, и пусть юноша тоже меня сопровождает.

И мы пошли к выходу – они под руку друг с другом впереди, а чуть сзади я. Вампиры выстроились по обе стороны от нашей процессии и кланялись, точь-в-точь как при Людовике XIV – я в одном костюмном фильме видел.

На лестнице перед входом в фойе гостиницы сидел человек, без лишних церемоний, прямо на ступеньках. Он поднялся нам навстречу и принял Женевьеву у Даниэля с рук на руки.

- Пьер, - вежливо сказал Даниэль.

- Мессир Даниэль, - в тон ему отозвался тот.

Думаю, это означало «Здравствуйте!» Я таращился на этого Пьера, пока они с Женевьевой не ушли. Пешком.

- Не слишком ли фамильярно он обращается с особой, заставившей вампиров скакать через горящий обруч, как дрессированных львов в цирке? – нечаянно вслух спросил я.

- Не слишком. Они, кажется, женаты. Впрочем, я уверен, что сегодня она просто была в нужном настроении – обычно заставить вампиров скакать, как дрессированные львы, очень сложно.

2

Это была моя вина, chèrie , но в то время я всё видел в черно-алых тонах.

«Мемуары. Конец XX - начало XXI веков »

- Смотри, она уводит уже четвертого, - прошептал Даниэль.

Дина аккуратно отбивала очередного наркомана от стаи, чтобы затем не спеша убить где-нибудь в укромном месте. За девушкой плелся её личный раб-фантом, который, собственно, и запускал наркоманам пальцы в сердце, отчего у них получался вполне естественный приступ. Даниэль, как только мы приехали в этот довольно захолустный город, левой пяткой почуял ненормальность, и мигом нашел Дину. И теперь мы за ней следили, потому что ему так непременно пожелалось.

Мы прислонились к стене, неразличимые на её фоне – а как же, мы, ко всему почему, могли становиться вполне невидимыми. И сейчас нас не засек бы никакой эхолот.

- Сегодня утром мы поговорим с ней.

- Хорошо, - позволил себе проворчать я. Глазеть третью неделю на грязных наркоманов – это даже для меня, современного вампира, то ещё культурное испытание.

- И зачем ты на неё так взъелся? Она развлекается, как может. У неё-то молодость уйдет, не то у нас… - я осекся, потому что Даниэль вскочил на отвесную кирпичную стену и с легкостью взбежал по ней на крышу какого-то склада.

- Его Императорское Величество не в духе, - мысленно съехидничал я. От Даниэля воинствующий цинизм очень легко подхватить – всё равно что насморк. Я уже был неизлечим.

Просто не надо с ним пререкаться, сказал я себе. Только силы и время потеряю. Он старше, мудрее, хм… могущественнее. Он пытается о тебе заботиться, возится с тобой – а это уже много, учитывая то, как ты отрекомендовался ему при встрече.

Я загудел себе под нос мелодию, которая появлялась рядом, как только я начинал волноваться – не важно, радоваться или злиться. «Пополам мысли мои и чувства, пополам…»

Даниэль меня спас от суда и наказания, и я ему, разумеется, очень благодарен. Но расстаться теперь мы сможем не прежде Второго Пришествия. Стоит мне выползти у него из-за пазухи, другие любители крови с наслаждением меня линчуют. Просто потому, что это веселое и редкостное развлечение – без неприятных последствий затравить себе подобного.

Но я коплю силы, и времени у меня впереди – завались.

Даниэль прошипел у меня над головой:

- Ты идешь?

Он висел на стене, как геккон или как Дракула в западных фильмах – отчасти вниз головой. Значит, он раскалился до предела – слишком он себя уважал, чтобы публично повторять настолько пошлые и дешевые трюки.

Я решил, что лучшее оружие – покорность.

- Иду.

- Мы дождемся её в доме, - Даниэль без усилий проник сквозь балконную дверь. Он нелепо смотрелся в этой квартире, словно наследный принц на скотном дворе – я отвернулся, не то он заметит улыбку и разбушуется.

- У неё есть собственный фантом – любопытно, правда? – я старался поддержать беседу. – Неудобно не иметь тела – без плоти как без рук.

Мы молча расселись. Он – на диван, я - на подоконник.

В десять утра я, задремавший на солнышке, стукнулся лбом о раму и тут же…

- О, Женевьева!

Даниэля подкинуло на месте. Он метнулся к окну, небрежным машинальным движением столкнув на пол меня. Я поднялся и заглянул через его плечо. Даниэль сказал очень сладко – ого, значит, я окончательно перешел какие-то допустимые пределы его терпения:

- Ты обознался, мальчик. Это Дина.

Но со спины она была вылитая Женевьева – тоже блондинка, и тоже в голубом. Хотя, поздновато сообразил я, наверное, Женевьева не носит костюмов из вытертой джинсовой ткани.

- И что все помешались на этой стерве? – Даниэль со злости с размаху опустил руку на оконное стекло, которое треснуло и просело.

Стерве? Я вспомнил, что тогда, на балу, он говорил ей совсем другое. Практически прямо противоположное.

Но что-то в его настрое на немедленный жесткий разговор с Диной изменилось. Коротко приказав мне не дышать ему в ухо, он повернулся, и мы отправились в наше логово, в Бальгард.

Когда я в первый и единственный раз спросил его, почему Бальгард, Даниэль деликатно швырнул мной в стену, и я догадался, что отвечать на этот вопрос он категорически не любит.

Даниэль лег на кушетку, прикрыл рукой глаза. Я растянулся на животе на полу, подперев ладонями подбородок.

- Понимаешь, это неправильно – вампиры убивают ради пищи, а она? «Она развлекается, как может»! Человеческая жизнь не забава.

- Они не люди, Даниэль, - мягко возразил я. – Те, на кого она охотится. Ещё меньше люди, чем мы.

- Живых и мертвых не сравнивают, мальчик. Таковы правила. Она нарушает все законы жизни.

- Ну да, ты же – Верховный Судья. А каково было твое первое решение? Ты был пристрастен донельзя. Это называется – «произвол власть имущих». Не обращай на неё внимания, Даниэль. У вас с Диной разные сферы интересов, и вы друг друга никоим образом не задеваете. У неё другие правила.

- Мы все пока что живем в мире людей и будем поэтому признавать их законы.

- Кто это сформулировал? – заинтересовался я.

Даниэль усмехнулся:

- Мадам Женевьева.

- Ага, но она не посылала тебя бороться с извращениями сознания в нашем мире. У Дины есть сила, которая на пустом месте, без оснований, не появляется. Она - не вампир. Женевьева – не вампир, но тоже не просто так бабенция. А ты – вампир, и лезть тебе в чужой монастырь со своим уставом я не советую. По-моему, ты, Даниэль, боишься, потому что не понимаешь, что она такое. И Женевьеву то же самое. Среди вампиров ты – самый-пресамый. А для них обеих – всего лишь существо с клыками чуть длиннее анатомической нормы. Даниэль!

Он не захотел разговаривать и смотрел в потолок. Ничего, успокоится и оставит эти фанаберии. Должно быть, ему было необходимо на ком-то сорваться. Обычное дело…

Над крышами показалась голова Зверя. Был он черный, как кошмар, но даже в красках моего кошмара он выделялся чернотой. Зверь пришел на мягких вкрадчивых лапах Оттуда. Он трагически смотрел на меня и мрачно – на Даниэля. Но Даниэль спал и не боялся Зверя. Тогда Зверь повернулся и перепрыгнул через город, через наш мир, через Пограничные Воды, через Серую Венецию и через Другой Берег – прямо в Инобытие.

И я раскаялся в чем-то. Наверное, в том, чего никогда так и не могу понять.