Валерий Куклин
ПРОКАЗЫ ЧАРОДЕЕВ
Сказки Заветной поляны Волшебного Карпатского леса
Проказа третья «ЛИХО ОДНОГЛАЗОЕ»
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Это – очень правильное замечание, особенно когда оно касается проказ чародеев. Захотел Лешонок из Волшебного леса, что в Карпатских горах, сотворить дождь в столице соседнего государства – и заставил Весну расплакаться.
Пустяк?
Как бы не так. Для почти лишенного деревьев и травы города – это удача. Потому что и воздух там стал чище, и зелень полезла из всех щелей, птицы распелись да расчирикались. И для людей радость.
Но не для всех. Два человека – сельский Кузнец и Первый министр государства – в результате этой проказы шутника-Лешонка приказом Царицы были отправлены неизвестно куда, то есть на все четыре стороны.
Зачем?
А чтобы добыли они для Принцессы птичье молоко. Вот так-то. Ни более, ни менее.
А не отправились бы они в этот нелепый поход, Палач царский казнил бы их, отрубил бы им головы.
Этим вот и окончилась предыдущая история о чародеях, живущих в Волшебном лесу, называющаяся «Лешонок». И с этого момента начинается другая сказка…
- Не может у птиц молока быть, - уверенно говорил Первый министр, тяжело дыша и с трудом поспевая за Кузнецом, который шел по разбитой дождями и тележными колесами загородной дороге, как по городской мостовой, легко и скоро. - Зачем мы ищем эту глупую вещь, у всех подряд спрашиваем: «Где найти птичье молоко? Где найти птичье молоко?» Только потешаются над нами люди.
Кузнец не спорил. Он тоже не понимал, почему он – человек, который умеет подковывать коней, изготовлять серпы и косы – должен искать то, чего в природе не существует. А в сказки он не верил. Хоть и встречался с настоящим Лешим. Но вслух об этом не говорил.
- Надо нам где-нибудь спрятаться, переждать, - продолжал Первый министр. - А потом явимся во дворец и скажем, что птичье молоко мы нашли, но…. Скисло, мол, все молоко, отправлено на творог. До следующей весны.
Кузнец лишь удивлялся про себя хитроумию Первого министра. Хотел сказать, что обманывать нехорошо, что раз обещали искать птичье молоко, надо его искать. Не найдут – тогда так и скажут: нет птичьего молока, не бывает. А пока надо искать. Раз согласились выполнить распоряжение Принцессы. Или вернуться во дворец и честно сказать: «Глупость это, Ваше высочество. Не станем мы искать вам птичье молоко».
Но потом спорить расхотел: подумал, что все Первые министры всегда обманывали и обманывают народ. И опять промолчал.
«Наверное, у них – это работа такая, - решил он. – Нельзя Первым министрам говорить людям правду».
- Я знаю, Принцесса ни кефира, ни простокваши не любит, - не унимался Первый министр, которого сейчас больше беспокоило, как бы живот не растрясти да лысину не покарябать. - Ее вообще мало интересуют кисломолочные продукты, она у нас сладкоежка. Так что с молоком разобрались. Главное, нам теперь надо найти место, где нам можно на некоторое время спрятаться. Лучше всего, мне думается, тихо пожить в твоей родной деревне. Где-нибудь в бане или на сеновале. Я слышал, что на сеновале удобно спать. Поживем там недельку-другую, коровьего молочка попьем. А потом вернемся во дворец и расскажем Царице и Принцессе, как всю землю исходили, десять пар железных сапог износили, нашли молоко, а оно скисшее. Они нам поверят. У нас во дворце все верят всему, что я ни скажу. Только Палач не верит. Но молчит. А остальные верят. Чтобы сомневаться – думать надо. А думать – это работа. Так что придворным легче согласиться со всем, что я им скажу, чем самим думать. Я думать умею. Оттого я – и Первый из всех министров.
Так говорил он всю дорогу от столицы до околицы той самой деревни, в которой жил Кузнец: все о себе, а Палаче да о Принцессе.
- Ого! – воскликнул он, выглянув из-за плеча спутника. - Вон и кузня. Наверное, твоя. Я угадал? Налоги платишь исправно? Жалоб на тебя нет? Нареканий на качество твоих изделий? А то смотри у меня! – показал кулак. - Я – Первый министр!
Ответить Кузнец не успел – из-под жердины, огораживающей ржаное поле, вылезло Лихо одноглазое. Было оно высоким, худющим, в латанном-перелатанном чиновничьем сюртуке с разными пуговицами, да и то напялен кое-как на голое тело, не застегнут совсем. Вместо штанов на Лихе – обноски, одна нога босая, другая в драном сапоге. Лохматое, как пугало сеноголовое, рыжее, веснушчатое Лихо это. А во лбу – один глаз всего, да такой огромный, что в нем и Первый Министр с Кузнецом отразились, и дорога, и поле, и растущий за полем лес.
- Пришли! - радостно прокаркало Лихо. - Я думало: само вас искать или сами придете? А вы сами пришли. А я само здесь осталось. И любить стану само вас. Как вы сами любите меня.
- Ах-ты, пакость! - рассердился Кузнец. - С каких пор я люблю Лихо бездельное? Не бывало такого! И не будет. Пошло вон!
- Сам не любишь – это правда, - согласилось Лихо. - Работящий ты. Хлеб сам себе зарабатываешь. Да только теперь не один ты, а с самым главным дармоедом царства-государства на пару. Он тебя по рукам, по ногам спеленает, ничего делать не позволит. Работать отучит. И станешь ты сам холопом моим – Лиха одноглазого. Вместе вас самих одним заданием повязали - вместе вам самим из беды и выкарабкиваться.
Сказало так Лихо, глазом своим огромным зыркнуло – и оказались Кузнец с Первым министром в одно мгновение за много верст от села, в чистом поле, по колено в ковыль-траве. Лишь ветер вокруг да бескрайняя синь неба.
- Ничего не понимаю! – поразился Кузнец.
А Лихо тут, как тут:
- И понимать самому нечего, - сказало. - Закручу, заворочу, хворью под рубаху залезу, а к дому тебя самого не подпущу. До тех пор будешь бездомным, бесприютным, пока сам птичьего молока для Принцессы не добудешь.
- Но почему? – возмутился Кузнец. - За что нам такая напасть?
- А это ты у своего напарника спроси, - ответило Лихо одноглазое.
Оглянулся Кузнец – а Первый министр уж во все лопатки прочь от деревни улепетывает.
Лихо – морг. Застыли ноги Первого министра.
Мигнуло еще раз – оказался тот рядом с Кузнецом.
- Лукав сам батюшка, - сказало Лихо одноглазое Первому министру. - Думал сам, утечешь от меня? Ан – не утечешь. Не таких самих в бараний рог скручивало. Велено вам вдвоем самим птичье молоко искать – значит, и будете вдвоем сами и искать. И не спрячешься сам нигде, не схоронишься. Буду само за вами наблюдать.
Бросились Кузнец с Первым министром слаженным броском на Лихо, чтобы заломать его, связать, – а оно исчезло. Да тут же за их спинами появилось. Хохочет:
- Лихо сами вздумали обмануть, победить! Не выйдет. Раз уж приставил Дракон меня к вам самим – ни за что не отцеплюсь!
Плюхнулся тут Первый министр на землю, и заплакал:
- Правду говорит Лихо, - объяснил он Кузнецу сквозь слезы. – Служит оно в министерстве нечистой силы, только Дракону подчиняется. Кому служит оно да Дракон – тот и царь-государь. Будешь силен, здоров, богат, возгордишься – тут и пришлет Дракон к тебе Лихо одноглазое. Вмиг окажешься в рубище, пойдешь болезнями изможденный каликой перехожим. Вот какая напасть приклеилась к нам, Кузнец.
А Лихо смеется:
- Слушайте царский Указ! – передразнило оно царского Глашатая. – «Слушайте, слушайте, слушайте! И не говорите, что не слышали!…» Ха-ха-ха!.. Кто велел такое кричать? Лихо одноглазое? Не-е-ет… Сам ты и велел. Сам и отправил себя за птичьим молоком. Вот теперь сам и отдувайся.
- Шалит нынче Лихо, - сказал Первый министр Кузнецу. - Но не обижает покуда еще, не злодействует… - встал с земли, чинно поклонился Лиху, спросил. - Чего велишь делать, Одноглазое?
- Вот это правильно! – завопило Лихо. - Вот это по-нашему! Смирение – самое главное дело для подданных Ее величества. Смиренных Лихо любит.
И заплясало Лихо, завертелось, закружилось, в присядку пошло. Весело Лиху, как пьяному на гулянке. Скачет вокруг Кузнеца с Первым министром, то колесом пройдется, то вприсядку, а то и вовсе кубарем прокатится.
Тут же смерч поднялся, пшеницу на поле перекрутил, к земле придавил, дранку с крыш крестьянских сорвал, плетни-заборы повалил…
Ибо оказались они вновь возле села, где жил Кузнец, но только с другой стороны, за противоположной околицей. Внутри ж села столы стоят вдоль по улице, люди не вовремя свадьбу играют – летом, в самую страдную пору пир затеяли, гуляют.
- Будешь знать, Кузнец! – кричало Лихо, - как Указа самой Государыни самому ослушаться! Домой сам пошел – не за молоком птичьим, вот и получай сам за это подарочек от Лиха. Не тебе одному - всему селу наука! С голода сами подохнут, по миру пойдут! А все равно будут петь сами, гулять, веселиться, лихо на себя кликать.
- Но я ж не знал… - со слезами в горле произнес Кузнец.
- Знал, не знал – какая разница! – загоготало Лихо. - Главное – Указ Царицы нарушил! Ищи сам молоко! Ищи! А вернешься сам сюда, Кузнец, - на село твое петуха напущу! Красного! Горяченького! Пожарного! Все дома – в головешки!
Прокричало последнюю угрозу Лихо – и исчезло.
А из домов крестьяне выбежали. Танцуют все, весело поют, выделывают коленца.
Придется им теперь невызревшее зерно серпами косить, на коленях ползать. А зерном таким только птицу можно кормить, да скот. Хлеб из невызревшего зерна нездоровым получается, от такого человек животом мается. Все озимые погибли по велению Лиха. Одна осталась надежда у крестьян – на яровые.
- Ах, ты, проклятое Лихо одноглазое! – вскричал Кузнец.
А Первый министр на плечи ему как кинулся, руки его своими обхватил, оседлал, да зашептал Кузнецу прямо в ухо:
- Молчи! Не буди Лиха, не серди его! Себя не жалеешь – меня пожалей. Вместе мы теперь. Рассердится Лихо на тебя – и мне не поздоровится.
Тут и жители села вдруг словно проснулись да опохмелились. Огляделись по сторонам, онемели от ужаса, петь перестали.
Опустил Кузнец голову, сказал:
- Простите, люди добрые, - поклонился плачущим односельчанам в пояс, и поплелся прочь, неся на плечах своих причитающего Первого министра.
А с ветки старой липы, растущей у околицы села, смотрела на них, наклонив голову, большая серая ворона. И что удивительно: был у вороны лишь один глаз. Второй перевязан черной ленточкой.
В глубине Волшебного леса на пеньке сидел пригорюнившийся старичок в одежде из листьев и с большим кленовым листом на голове. Вокруг него - гора изорванной бумаги. На коленях – самодельная чернильница, вырезанная из корня березы, ручкой служит гусиное перо.
- Доношу... - диктует он сам себе, - или доносю?.. до вашего сведения... Ох, грехи наши тяжкие!.. Надо же - доношу... Слово-то какое поганое... и уповаю... «О» или «А» надо писать?.. Ох-хо-хо!.. Не пишется что-то… Сотни лет в лесах прожил - и ни на кого не доносил... От пожаров, от болезней деревья, зверей оберегал... От лихих людей еще... А как перебрался в Волшебный лес Лунного Дракона, так все кубарем и пошло. Поначалу лишь браконьеры да разбойники безобразничали. Зато потом сама Царица пожаловала со всей своей челядью. Весной охотиться вздумали! Птиц, зверье растревожили. А теперь вон от Нечистого министерства приказ пришел... Охо-хо-хох!.. Кляузы строчить заставляют...
Застыл с пером в руке старичок, а по лицу его слезы так и потекли…
Вышли на плач его из чащи звери лесные: олени, медведи, барсуки да волки, зайцы да белки - сели вокруг, слушали, согласно головами качали.
Откуда ни возьмись, появилась Лето – красивая молодая женщина с крепким телом в расшитом цветами сарафане, с сильными руками, высокая, статная, кровь с молоком, голубоглазая, с золотистой косой, брошенной, словно невзначай, поверх левого плеча, а в косу ту вплетен ярко-зеленый бантик. На правом плече – коромысло с двумя ведрами. Идет ровно, вода в ведрах и не колышется.
Сняла она коромысло, поставила на землю. Шла сюда, чтобы Лешему рассказать о том, что березовая рощица приболела, напал на нее гриб по имени чага, а тут такая неожиданность – плачет Леший. Прислушалась.
- Ох, лихо мне! – вздохнул старик.
И тотчас на ветке ели ворона одноглазая внезапно появилась. Голову на бок склонила, тоже ей интересно ей, кто тут Лихо кличет.
Никто не может Лешему помочь. Никто из жителей Волшебного леса не знает, как справиться с чиновниками Министерства нечистой силы. С Чудой-Юдой каким-нибудь, с самим Дьяволом или с Кощеем Бессмертным они бы еще сразиться рискнули, но справиться с бумажными душами и с их приказами, указами, циркулярами, постановлениями, пунктами, параграфами не было никакой возможности. Оставалось только сочувствовать Лешему, и вместе с ним ждать, когда одна напасть сменит другую, заставит забыть чиновников о первой своей глупости ради того, чтобы требовать исполнения от Лешего глупости чиновничьей следующей.
- Привезли меня в министерство нечистое, - рассказывал им в который раз уж старик свою печальную историю. - Верни, говорят, облик свой. А я молчу, не шевелюсь. Пусть, думаю, решат, что я - простой пень. Уж лучше в печке сгореть, чем с чиновниками общаться. Так ведь?
- Так, батюшка, так. Люди – существа злобные, - поддакнул старый Медведь, который только вчера вернулся в лес, сбежав из города, где его больше года держали в клетке просто так, для собственного развлечения. - Видишь... – показал на рану на своей шее. - Это мне ошейник натер. Больно... Еще и плясать заставляли. Под свою дудку. Унижали.
Всполошился тотчас Леший, засуетился. Принялся подорожник собирать да к ране медвежьей прикладывать, успокаивать косолапого:
- Ты, пожалуйста, потерпи, Мишенька. День-два поносишь повязку - и заживет...
- Благодарствую, - засмущался Медведь. – Ты, дедушка, лучше про себя расскажи. Кто тебя расколдовал, кто тебя из мертвого пня опять в живого превратил?
- Дракон, - ответил старик.
- Дракон?! – ахнули все. – Тот самый?
– Тот самый, - подтвердил Леший. - Который на этой вот самой поляне жил и был когда-то Лунным. Дохнул на меня своим пламенем - и спала с меня кора. Расколдовал, стало быть.
- Бедненький, дедушка... – жалобно пропищала Белочка. - Больно было?..
- А как теперь - без коры? – спросил Ёжик. - Холодно, небось?.. Ты ведь и без гнезда, и без норки.
Одноглазая ворона радостно каркнула. Лето оглянулась, но не заметила птицу среди лохматых лап ели.
- Иди жить в мою берлогу, - предложил Медведь. - Мне она до зимы не нужна. А зимой... зимой мы потеснимся.
- Правильно! Правильно! – закричали наперебой остальные звери. - Иди в берлогу. Там места много. Поместитесь.
Лишь одноглазая ворона недовольно каркнула что-то свое. Но никто из зверей не обратил на нее внимания. А Лето зябко передернула плечами.
- Спасибо. Спасибо вам... – умилился Леший. - Только уж я того... Доносы вот пишу…
- А что такое доносы? – удивились звери.
- Ябедничаю вот, - вздохнул Леший. - Про всех пишу, кто без разрешения Министерства нечистой силы в Волшебном лесу поселился...
Ахнули звери. Все они прибыли в Волшебный лес без разрешения Министерства нечистой силы. Большинство из них и родились здесь, и детей да внуков здесь на свет произвели. И все так испокон лет жили, без разрешения чиновников. А теперь что получается? Решат в столице признать зверей чужаками в Волшебном лесу – и всех из леса выгонят? И куда тогда им всем деваться?
- И много написал? – спросил Медведь. - Ну, кляуз этих?
- Да вот... никак с первым доносом не справлюсь... На себя самого. Я ведь тоже сюда без спросу пришел. Еще и внука с собой привел, Лешонка моего. Теперь он за меня работу по лесу выполняет, а я вот… бумагу перевожу…
Порвал Леший очередной лист, швырнул под ноги:
– Стыд-то какой! - сказал. - Позор на мою голову!
- Так это и не позор еще вовсе, - заявил все это время молчавший Волк. – Ни одного доноса еще не написано. Да и не напишешь никогда. Ты же ведь добрый.
- И справедливый, - добавил сидящий высоко на ветке ели Глухарь. – Государь наш истинный.
Звери принялись наперебой хвалить и благодарить Лешего, отчего тот смутился, покраснел, и уже был готов взорваться, накричать на них, чтобы замолчали, как вдруг лесные жители разом и сами утихли. Прислушались…
- Ого! – воскликнул тут Леший. – Люди идут!.. – и приказал лесным жителям. - Бегите отсюда! Прячьтесь.
Звери бросились врассыпную. Миг – и никого не осталось на поляне. Лишь лежащий у родника с ручейком ствол упавшей в давние времена здесь ели да превратившийся в корявый пень Леший. И еще слетевшая на него одноглазая ворона.
- Ка-арр! – сказала она. – СтР-Рашно? ТР-Русы. Ха-ха-ха.
Лето подобрала упавшее с калины-городовины гнездо зяблика, вернула его на развилку веток. Потом подняла ведра с водой и перенесла их поближе к старой, заросшей уже плющом да диким виноградом пещере. Принялась поливать мох на камнях, не обращая уж внимания на то, что происходит возле ручейка.
Ворона клюнула пень раз, другой, каркнула сердито, уставилась взглядом в чащу.
С той стороны вышли на Заветную поляну усталые в изношенной одежде Кузнец и изрядно похудевший Первый министр.
- Знакомое место, - сказал Кузнец, опускаясь на старый ствол у ручья. - Здесь ты, Министр, приказал меня арестовать за то, что я помог тебе.
- Забудем прошлое, - заявил Первый министр, решив, что сесть на пень будет ему удобнее и потому согнал ворону. – Кто старое помянет – тому глаз вон. Теперь мы с тобой – друзья по несчастью.
Стал уж опускаться на выбранное место, но пень отодвинулся в сторону – и Первый министр шлепнулся на мокрую траву.
– Что такое? В чем дело? – всполошился он.
Пошарил вокруг себя рукой, дотянулся до пня и, приподнявшись на корточки, опять попытался сесть на выбранное место.
Но пень вновь отодвинулся.
- Заколдованное место, - понял Первый министр, и присел на поваленный ствол рядом с Кузнецом. - Ты даже благодарить меня должен, Кузнец, - вдруг заявил он.
- Благодарить? За что? – удивился Кузнец. - За то, что без вины в тюрьму попал, а теперь и вовсе в изгнание отправлен?
Стоящая в стороне и обиженно нахохлившаяся одноглазая ворона весело каркнула.
- Ты лучше помолчи, раз ничего не понимаешь в политике, - заявил Первый министр. - Первое, за что благодарить меня ты должен - это не за то, что ты в тюрьму сел, а за то, что на глаза самой Царице и ее ближним слугам попал. Второе, что сделал доброго я для тебя - это не то, что тебя за птичьим молоком в дальние страны послали, а что Принцесса тебя приметила, и пришелся ты ей по вкусу… - прокашлялся и закончил. - И теперь сидит она во дворце одинокая, скучает по тебе, и видит, что без нас ей не обойтись.
Ворона задумалась, кивая головой. А Кузнец возразил:
- Без меня во дворце жить можно. А вот в селе людям без кузнеца - как без рук. Лето уж. Пора сенокосов. Крестьянам надо косы править, жнейки ремонтировать, серпы ковать, лошадей надо подковывать.
Слова эти рассердили и Первого министра, и ворону.
- Это раньше тебе надо было косы ковать, - заявил он. - А теперь тебя Принцесса ждет!
Ворона тоже каркнула.
- Ну, и пусть ждет, - отмахнулся Кузнец. Хотя на самом деле ему слова Первого министра о Принцессе были приятными.
- Вот что... – сказал догадливый Первый министр, встречавший в своей жизни немало влюбленных, а потому знающий о том, что они не всегда говорят то, что думают. – Погуляем-ка мы с тобой по лесу сегодняшний день, а вечером вернемся во дворец. Лихо нас не заметит.
Ворона рассмеялась в ответ, а Кузнец опять возразил первому Министру:
- Да чего я еще в вашем дворце не видел? Мне в кузню надо. Меха, поди, уже обветшали. Без работы всякая порядочная вещь портится.
Тут уж Первый министр взбеленился и закричал:
- Какая кузня? Какие меха?.. Ему тут целое государство в руки плывет, а он вспоминает о своей вонючей кузне! Станешь царем - десять, сто кузниц построишь!
- Мне не нужны десять... – упрямо мотнул головой Кузнец. - Мне одна нужна... своя.
Ворона удивленно каркнула, а Первый министр возопил:
- А Принцесса?! Принцесс ведь не десять - одна. При том премиленькая! – ворона каркнула согласно. - А ты знаешь, сколько ей человек предложения делали? И какие люди!
- А мне какое дело? – опять слукавил Кузнец, и покраснел от произнесенной им лжи. Ибо теперь он вдруг отчетливо понял и сам, что влюбился в Принцессу.
- Короли! Царь! Президенты!.. – принялся перечислять Первый министр под одобрительное подкаркивание одноглазой вороны. - И даже... – перешел на шепот, - ...один диктатор! – и вновь продолжил громко. - А полюбила вот тебя. Понял?
С этими словами Первый министр покровительственно похлопал Кузнеца по плечу, а ворона, подскочив сзади, клюнула добра молодца в пятку:
- Поздравляю. – сказал Первый министр. - Не упускай момента!
- Но ведь я ее не люблю, - вновь соврал Кузнец, отмахнулся ногой – и одноглазая ворона, теряя перья и обиженно по-куриному кудахча, отлетела под куст орешника.
- Правильно, - тут же согласился Первый министр. – А за что любить-то? Капризная, вздорная девица. Чуть что: «На плаху, - кричит, - На плаху!»,
Ворона возмущенно закаркала из-под орехового куста, а Первый министр тут же спохватился и, смиренно опустив голову, закончил:
- Имеет право. Она - принцесса.
- А после станет царицей? – заметил Кузнец. - Что натворит! Подумать страшно.
- Вот именно! – тут же подхватил эту мысль Первый министр. - Если выйдет замуж за плохого человека, то народу вовсе станет невтерпеж жить! Еще вдруг и войну соседям объявит. А если выйдет замуж за человека хорошего, за тебя, например, то всему народу польза...
- Вы, господин Первый Министр, не заговаривайтесь, - оборвал его Кузнец.
Ворона, все еще прячась под кустом, согласно каркнула.
Тут Первый министр вскочил с дерева, вытянулся по стойке «Смирно!», да как гаркнет:
- Слушаюсь, Ваше Высочество!
От крика такого одноглазая ворона аж ножки вперед выкинула, да на попку села. Клюв раскрыла в изумлении.
Первый же министр вдруг низко склонился перед Кузнецом, и зашептал свистящим, как у змеи, голосом:
- Только я должен сообщить, Вашему Высочеству… Как только Принцесса выйдет за Вас замуж… мы с Вами обуздаем ее строптивый нрав, будем править по-доброму и справедливо-с...
Ворона вскочила под кустом на ноги, клюв закрыла, крылья вдоль тела вытянула – ну, ни дать, ни взять, птичий солдат. Кузнец оторопел.
- Но вы же - Первый Министр! – воскликнул он. - Что вам мешало заботиться по справедливости, когда вы были фактически вторым человеком в государстве?
- Э-э-э... – вновь растерялся Первый министр. - Тут такое дело... Тут так просто нельзя... Надо смотреть глубже... шире... эдак по особенному... по государственному...
Тут пень вдруг как заскрипит – и превратился в Лешего.
Ворона юркнула под куст поглубже, и там затаилась.
- Дрянной человечишка, - сказал старик строгим голосом Первому министру, а с Кузнецом поздоровался.
Добрый молодец бросился обниматься с хозяином леса, а Первый министр закричал в отчаянии Лешему:
- Как? Ты опять здесь? Почему не в тюрьме? Почему не в Министерстве нечистой силы? Кто отпустил? Имя его?
Леший внимания на него не обратил, спросил у Кузница:
- Выпустили, значит? Давно? Поздравляю!
- Молчать! - взревел, покраснев от напряжения, Первый министр. - Как себя ведешь? С кем говоришь? Перед тобой – Его Высочество жених Принцессы!
Невидимая под кустом ворона прокаркала что-то свое: то ли согласное, то ли нет. Проворчала, словом, по-вороньи.
- Ох, опять ты, толстяк, мешаешь общаться с нормальным человеком, – вздохнул Леший. – То крысятничаешь, то квакаешь.
- Но это... – растерялся Первый министр, с которым никто никогда так не разговаривал, – это - бунт!
- Бунт, говоришь?.. – рассмеялся Леший. - Хорошее слово, веселое.
- Взять его! – закричал тут толстяк, обращаясь к Кузнецу. - Немедленно! Он - смутьян! Арестуй! Я приказываю! Как Первый Министр!
Ворона выскочила из-под куста, закаркала вслед за ним что-то возмущенное, а Кузнец лишь расхохотался в ответ, обнимая Лешего за плечи.
- Кто такая Царица? Кто такой Первый Министр? – спросил Леший, и сам же ответил. – Люди. Обыкновенные люди. Только богатые. И не сердцем, не душой богаты, а тем, что и цены-то никакой не имеет, - золотом, серебром, блестящими камушками. Лес же без всяких денег живет, без придумок человеческих стоит тысячи и тысячи лет. Цари и министры приходят и уходят, а лес и я остаемся.
- Молодец, дедушка! – воскликнул Кузнец. - Так его! Пусть знает, что мир наш на природе да на людском труде держится! А не от его бумажных приказов идет!
- Кар!.. Кузнец! И ты с ним? – возмутились одноглазая ворона и Первый министр. - Ты - человек – и вместе с нечистью поганой?
- Я с дедушкой.
- Не быть тебе Принцем! Не позволю! – объявил тогда Первый министр.
Ворона обрадовалась его словам, взлетела прямо с места и, сделав над поляной круг, села ему на правое плечо, словно серый погон.
Леший лишь слегка шевельнул рукой – и из-под травы под ногами толстяка вырвался к небу сноп разноцветных искр, повалил зеленый дым клубами.
Лес затаился, замолк. Лишь Лето по-прежнему поливала мох на камнях возле пещеры.
Одноглазая ворона с отчаянным воплем вылетела из дыма, стрелой промчалась до женщины и спряталась у нее под ногами:
- ПР-Ричуды стаР-Рого дуР-Ралея, - заявила она оттуда человеческим голосом. - ПР-Раздник пР-Ридумало бР-Ревно.
Лето плеснула на ворону водой. Та обиженно закаркала, взъерошилась, попыталась взлететь, не сумела – и побежала, переваливаясь с ноги на ногу, прочь, крича при этом:
- ЧаР-Родеи пР-Роклятые!
Когда зеленый дым на том месте, где стоял Первый министр, развеялся, на траве перед стволом павшего дерева сидело странное существо с телом крысы, с мордой жабы, размером с большую мышь.
- Кар-кар-кар? – удивилась ворона. – Министр-Р пР-Ропал?
Леший наклонился, и взял в ладони странное создание:
- Экая занятная тварь получилась, – улыбнулся он. - Как звать-то тебя? – и тут же объявил. - Назову-ка я тебя Жабокрысом, - существо удивленно квакнуло. - И вижу я, что ты хорош… - обернулся к Кузнецу. – Нравится?
- Нет, - ответил Кузнец голосом сердитым. – Прости меня, хозяин леса, но очень недоволен я.
Ворона каркнула удивленно.
- Ой-ё-ёй!.. Был я дедушкой, а стал хозяином леса! Чем обидел тебя, Кузнец? Чем не угодил?
- Был человек – а стал жабокрысом каким-то, - ответил Кузнец, показывая на существо в руке Лешего. - Расколдуй его, дедушка. Прошу тебя. Не за себя, не за него прошу. Ведь мать и отец у него есть, братья, сестры, жена, дети - им каково в родственниках подобную тварь иметь?
Леший вздохнул и ответил:
- Добрый ты человек. По себе людей меряешь. Нет у Первого министра матери-отца... умерли с голоду, когда он забыл о них и поднимался по служебной лестнице. Нет и братьев и сестер - в тюрьме он их сгноил, чтобы не стыдиться перед ними за дела свои грязные. Нет и жены у него, ибо не любит он никого на свете, кроме себя единого.
- Кар, - согласно произнесла одноглазая ворона, растопырив на солнце перья, чтобы поскорее они просушились.
- Как страшен твой рассказ, дедушка!
- Рассказ страшен. А каковы дела?
- И все же... – растерялся Кузнец. – Он – что: никогда не станет человеком?
Леший пожал плечами, а потом наклонился к Жабокрысу, позвал:
- Эй! Министр! Хочешь принять облик человечий?
Жабокрыс радостно проквакал согласное.
- Тогда заслужи это право, - сказал Леший. - Сам. Ты понял меня?
- Квак! – в третий раз произнес Жабокрыс.
В ответ прогрохотал гром.
Одноглазая ворона кинулась под сень старой ели, где и в самый дождь остается земля сухой.
А тем временем во Дворце царском жизнь текла своим чередом. Ничего не изменилось в царстве-государстве с исчезновением Первого министра. Даже государственного переворота не случилось. Хотя слухи об этом по царству-государству ходили, а в газетах даже какой-то намек на это промелькнул. В соседнем королевстве две демонстрации протеста прошли, а где-то далеко-далеко кто-то провел какой-то митинг: не то в поддержку нового режима во главе с бывшим Палачом Ее Величества, ставшим теперь Главным министром, либо против него.
Но Палач высказал неудовольствие – и все умолкли: и слухи, и газеты, и митинги с демонстрациями.
Царица по-прежнему спала в Тронном зале своего дворца. Конечно же, сидя на троне – на самом своем любимом месте.
Лихо одноглазое по-прежнему лютовало по стране, наводя порчу на скот, страивая пожары, мешая крестьянам работать, помогая чиновникам выбивать из народа деньги на содержание Царицы и придворных.
Дракон целыми днями читал доносы чиновников Министерства нечистой силы друг на друга, совершенно запутавшись в том, кого признать плохим - и съесть, а кого признать хорошим - и наградить по-царски.
И никому не было дела до впавшей в депрессию Принцессы. С тех пор, когда Палач прогнал на поиски птичьего молока красавца-богатыря, была она задумчива и печальна. Поэтому ни скандалила больше, ни капризничала, ни перечила никому, ела все, что ни дадут, спала, когда прикажут, скучала вместе со всей челядью на торжественных приемах.
Она грезила наяву встречей с Кузнецом, видела его все время перед глазами:
«Вот Кузнец опускается перед ней на колено и целует край ее платья…
Вот Кузнец дарит ей цветы…
Вот Кузнец бежит за ней по цветущему лугу, хохочет, пытается догнать и поцеловать…
Вот Кузнец обнимает ее, прижимает к груди, целует крепко-крепко…»
- Спит, бездельница, - проворчал, входя в зал, закончивший читать жалобы придворных друг на друга Палач. - Третий час дрыхнет.
Принцесса вздрогнула, спросила:
- Вы что-то сказали, господин Главный Министр? – и добавила с надеждой в голосе. – Кузнец вернулся?
- Дался вам этот кузнец! – отмахнулся Палач. – Царица-матушка наша, говорю, почивать изволит. А Принц заморский ждать уж ее устал. Вот-вот развернется и уедет. Беда не большая, но сплетни потом пойдут: наследного Принца у нас во дворце не приняли. Может случиться и скандал.
- Ах, вот вы о чем… - отмахнулась Принцесса. – Пускай поскандалит. Хоть какое-то развлечение.
Невесть откуда взявшаяся во дворце одноглазая ворона сердито каркнула.
- Ваше Высочество! Может быть, вы его примете? – предложил Палач. - Вдруг разговор будет о торговле или о войне. А вы, как-никак, наследница.
Принцесса сморщила носик:
- Не хочется как-то... Вот если бы не принц, а Кузнец...
- Ваше Высочество! – воскликнул Палач. - История вам не простит!
Ворона подкаркнула согласно.
Принцесса по привычке решила съязвить:
- Вопрос в том: прощу ли я историю! – но, вспомнив про свою обязанность заменять Царицу в ее отсутствие, согласилась. – Ладно. Зовите принца. Только о чем я говорить с ним буду? Языков иностранных не знаю.
Палач улыбнулся.
- Раз принц к нам приехал, а не мы к нему, - объяснил он, - то он либо с собой переводчика привез, либо сам наш язык выучил. А нет - я вам помогу. Ваша матушка тоже, знаете ли, в науках не блистает.
Ворона возмущенно каркнула.
- Вот как? – удивилась Принцесса. - А мне мама говорила, что училась в школе только на пятерки.
Лицо Палача скорчилось, как от касторки.
- Я вот сыну тоже говорю, что в детстве озоровать любил, дрался, по заборам лазал, - признался он. - Но вам, Ваше Высочество, честно скажу… Тихим я в детстве был... Как мышь... Если кто обижал меня - я сразу в драку не лез. Зато долго помнил обиду. И при случае мстил. Чащу чужими руками, - мечтательно улыбнулся. - Очень меня боялись одноклассники.
- Да вас и сейчас никто не любит, - вздохнула Принцесса. И отвернулась.
Ей был неинтересен любой разговор, если он шел не о Кузнеце.
- И хорошо, - согласился Палач. - Полюбят меня - полюблю в ответ и я. А там вдруг у меня на пути друг встанет. Жалко будет убивать его. А придется...
- Друга убивать? – вздрогнула Принцесса, возвращаясь взглядом к собеседнику. И посмотрела на Палача внимательнее.
Ворона аж вытянула шею, чтобы тоже рассмотреть своим единственным глазом человека, способного убить друга. И даже не каркнула.
- Если помешает... – пожал Палач плечами. - Плевое дело для нас с вами, Принцесса. Ведь Вы, Ваше Высочество, то же самое делаете. Взять хотя бы случай с Учителем: то казнить его приказывали, то миловали. И всего лишь за одно из множества правил грамматики. Так, глядишь, под руку и друг попадется.
- Вы!.. Вы!.. Страшный человек!
- Я - ваше зеркало, Принцесса, - усмехнулся Палач под согласное карканье одноглазой вороны. - Вы вот Кузнеца любите, он вам - друг. А вы предали его. Услали неизвестно куда и неизвестно зачем.
Принцесса возмутилась:
- Это не я его выслала - это вы приказали!
Придворные, насторожившись, прислушивались к их разговору.
Царица по-прежнему спала.
Ворона подпрыгнула, села ей на колени и развалилась на них, как купчиха на софе.
- Да, - согласился Палач, - я послал Кузнеца за птичьим молоком, но… - сделал паузу, чтобы слово его прозвучало весомей. - Но вы, Ваше Высочество, не помешали мне назначить ему эту кару, не заступились за него. Значит?…
-Ничего это не значит! – заявила Принцесса.
- А вот тут-то вы и ошибаетесь, Ваше Высочество, - ухмыльнулся Палач. - Это означает, что мы с вами – сообщники.
Ворона согласно кивнула и прокаркала важно:
- ПР-Ринцесса пР-Рава! МинистР-Р ПР-Рав! ВоР-Рона пР-Рава!
- Стража! – закричала Принцесса. - Взять его! – указала на Палача.
Ворона весело, по-вороньи, рассмеялась:
- Кар-кар-кар-кар…КаР-каР-навал. ПР-Ричуды ПР-Ринцессы!
Придворные сначала замерли в ужасе, а потом повалились на колени. Стражники переглянулись, алебарды в их руках задрожали.
- Стоять!.. – рявкнул Палач.
Стражники застыли, как статуи.
- Вот видите, Ваше Высочество. Вы любите стражу не меньше, чем я, - ласково произнес Палач, глядя прямо в глаза Принцессе своим стылым взглядом. - Но стражники любят меня крепче, чем вас. А почему?… - и сам же ответил. – Потому что я знаю, где брать деньги для оплаты их труда. А вы лишь приказываете мне найти эти деньги.
Принцесса собралась разрыдаться, ворона раскрыла клюв для произнесения очередной глупости, но тут из глубины комнат дворцовых донесся голос Герольда:
- Его Высочество Принц заморский!
А надо сказать, что крик Герольда равнозначен приказу Царицы. Сам-то Герольд – пустое место, хоть он и живой человек. Но сказанное им громко и вслух имеет большую силу, чем слово, произнесенное самой Царицей. Потому что Герольд говорит не сам, а лишь повторяет громко и отчетливо, так, чтобы слышали все то, что должен слышать и знать весь народ: Указы, приказы, постановления и заявления. Не будь Царицы, словом, кто бы слушал Герольда? И не будь Герольда, кто бы услышал Царицу?
И если уж Герольд сообщил о том, что в тронный зал идет Принц заморский, то значит это, что Царица желает его появления во дворце. То есть Принцессе, хочет того она или не хочет, а надо принять посланца чужой державы. Потому Палач с той же ласковой улыбкой на лице и продолжил:
- А теперь успокойтесь, Ваше Высочество. Состройте на лице приветливую улыбку, сморщите носик, глядите на Принца ласково и нежно, - Принцесса повиновалась, состроила подобающее выражение лица. - Вот так, вот так, хорошая вы моя... Не даром по предмету «Государственное двуличие и лицемерие» вы получили пятерку.
Принцесса гневно вскинула брови, но тут в тронный зал вошел изящный молодой человек в светло-голубом костюме с белыми кружевными манжетами на руках и ногах, с кружевным же воротничком, в балетных пачках на стройных изящных ногах с темно-голубыми носочками. Лицо он имел напудренное, с изящно подведенными бровями, с аккуратно подведенными ресницами, да и губы тронуты помадой. Шел он изящно, то есть не шел, а скользил по дворцовому паркету, не то танцевал, не то летел.
- Карр! – лишь произнесла одноглазая ворона и, распахнув клюв, застыла в недоумении: мужчина это или женщина?
- Милости просим, Принц, - произнесла важным и одновременно приветливым голосом Принцесса, как полагается говорить августейшим особам с иностранными гостями. - Как доехали? Как ваше самочувствие? – и тут же перешла на обычный девичий тон. - Скажите, пожалуйста, не встречали вы по дороге Кузнеца? Он такой красивый, смелый! У него, знаете, такие очаровательно честные глаза, - и повторила с надеждой. - Не встречали, а?
- Ваше Высочество! – зашептал ей на ухо Палач. - Какую чушь вы несете!
Принцесса вздрогнула, и продолжила вновь голосом государственного мужа:
- Мы, миропомазанная Принцесса, дочь Государыни и Правительницы страны нашей, ее земель целинных и пахотных, лесов заповедных и вырубленных, гор, озер, рек..., - краем губ спросила у Палача. - Чего еще там у нас есть?
- И прочее, - подсказал тот.
- И прочее, и прочее, и прочее, - повторила она, - приветствуем вас в нашем дворце.
В ответ Принц принялся танцевать. То есть он и когда вошел, танцевал, но то был какой-то сдержанный танец, полный достоинства и внутреннего благородства. Но после слов Принцессы он заплясал, закружил в самых замысловатых балетных па: то взлетал над полом дворца, как над сценой, то крутился волчком, совершая самые немыслимые разуму пируэты, выделывая всевозможные антраша. Как заправский танцор. Или даже, как настоящий артист.
- Кар-кар-кар, - одобрительно произнесла одноглазая ворона. – КР-Расота!
- Чего это он? – удивилась Принцесса. – Принц что, хочет, чтобы я приняла его в труппу нашего театра?
- Помолчите, Ваше Высочество, - опять на ухо ей прошептал Палач. - Это - Принц из той далекой страны, где вместо слов пользуются языком танца. Каждое движение, каждый поворот корпуса, рук, ног означает слово, а порой и целую фразу.
- И вы понимаете этот язык, господин Первый Министр?
- Немного, - ответил Палач. - Как-никак пятнадцать лет при дворе.
- Так переводите же!
- А чего тут переводить? – пожал плечами Палач. - И так ясно. Не в первый раз приезжают... Его Высочество принц заморский сообщает, что в его государстве имеется в обилии озер, болот, рек, ручьев, родников...
- Ради Бога, хватит! – оборвала его Принцесса. - Тут своего всего не упомнишь, еще про чужое слушать... Больше он ничего не говорит?
Палач усмехнулся в ответ:
- О Кузнеце ни слова.
- Так спросите его! – сердито произнесла Принцесса, и топнула ножкой.
Палач рассмеялся уже откровенно:
- Не могу, Ваше Высочество.
- А я приказываю! Как-никак вы пятнадцать лет при дворе - знаете, что это значит?
- И все-таки не могу, - ответил Палач, поборов душащий его смех. - В молодости мог танцевать, а сейчас... Ревматизм у меня, Ваше Высочество, колени не гнутся такие антраша выделывать.
Ворона слетела с колен Царицы, закружила под потолком, радостно каркая оттуда. Принц продолжал плясать.
Принцесса обернулась к челяди:
- Кто из вас знает язык танцев?
- Нет... – запричитали придворные наперебой. - Не знаю... Не знаю, Ваше Высочество... Никто не знает...
- Был один, - объяснил Палач Принцессе причину отсутствия среди придворных переводчиков. - Да матушка ваша велела с плахой его познакомить.
- Как это?
- Ну... Я ему голову отрубил, - ответил Палач. - За ненадобностью. Страна с таким языком одна на свете. Послы - и те не часто приезжают. А нас двое было в то время знатоков танца. А вот Царица-матушка одного и сократила.
К тому моменту Принц перестал танцевать, и вопросительно уставился на Принцессу.
- Он высказался? – спросила она ни у кого конкретно, и у всех придворных сразу.
Ответил за всех Палач:
- Вытанцевался, Ваше Высочество. Кстати, заодно и предложение вам сделал. Просит вас стать его женой.
- Как? – удивилась Принцесса. - Вот прямо сейчас?
- Говорит, что предлагает вам руку и сердце. А в придачу - все свое танцевальное королевство.
- И там у них все вот так вот танцуют? – восхитилась Принцесса.
- Все без исключения.
- Вот здорово! – воскликнула Принцесса, и захлопала в восторге в ладоши.
Одноглазая ворона уселась на люстру и, вновь склонив голову набок, стала не то прислушиваться к этому разговору, не то разглядывать присутствующих в тронном зале людей.
- Не скажите, Ваше Высочество! – возразил Принцессе Палач. - Все в государстве танцуют - и никто не работает. И вот результат: экономика захирела, страна в долгах. Хуже того - она может затонуть, как Атлантида. Все плотины от ветхости рассыпаются, рушатся, а чинить их и строить новые самим жителям не по карману. Потому-то и хвалится Принц перед вами одними ручьями да болотами. Наводнения у них – события обычные. Земля тиной, мусором всяким да грязью покрыта, хлеба не родит. Вот они на крышах старых домов они всем народом и танцуют. Далеко кругом видать.
- Бедные... – посочувствовала подданным Принца Принцесса. – Такие талантливые – и такие бедные…
Ворона возмущенно каркнула, Палач ее поддержал:
- Опять ошибаетесь, Ваше Высочество. Они даже вовсе не бедные. Они хитрые. Лучших танцоров королевства отбирают каждый год на конкурсах танцев, и назначают принцами. А затем отправляют их в соседние страны женихами. Те женятся на Принцессах, берут богатое приданное, привозят домой. Раздают за счет жены прежние долги, а новых подданных своих посылают чинить плотины танцевального королевства.
- Как не стыдно! – возмутилась Принцесса, а ворона радостно закаркала с люстры.
Принц вновь принялся вновь танцевать.
- Стыдно? – переспросил Палач. – Государственные интересы превыше совести. Одни продают товар, другие - тело, третьи - душу... Весь мир таков. При этом все ещё и осуждают друг друга.
- Это он вам сказал? – удивилась Принцесса, глядя на танцующего партию Умирающего Лебедя из балета «Лебединое озеро» Принца.
Ворона прислушалась.
- Нет, - ответил Палач. – Это я сам вам сказал.
- Как вы жестоки к людям, Первый Министр! – воскликнула Принцесса.
Палач развел руками:
- Профессия у меня такая, Ваше Высочество, - и добавил доверительно. - Нам с вами иначе нельзя. Государственный человек должен видеть людей такими, какие они есть, а не украшать их своим воображением.
Принцесса обиженно надула губки и, глядя уже на Принца, сказала, обращаясь все-таки к Палачу:
- Пусть он уходит. Мне противно его видеть.
Ворона слетела с люстры, и вновь закружила над танцующим Принцем.
- Вот и станцуйте ему это, - заявил Палач.
- Я!? – возмутилась Принцесса.
- А почему бы и нет? Вы - молодая, здоровая девушка, музыку любите. Почему бы не станцевать?
- Да как вы смеете? – вскричала она. - Я - не переводчик! Я - Принцесса!
- Но вы ведь любите музыку, танцы...
- То - танцы, - ответила Принцесса, - а то - перевод.
Принц прекратил танец, поднялся с пола и, тяжело дыша, блестя бусинками пота, принялся раскланиваться.
Придворные великодушно зааплодировали.
- Эва, как устал бедняга, - заметил Палач.
- Он что-то еще сказал? – спросила Принцесса. – Не про Кузнеца?
- Да я как-то не обратил внимания, - признался Палач. – Заболтался с вами, Ваше Высочество.
- А как сделать, чтобы он повторил?
Палач щелкнул пальцами – и Принц пустился в половецкий пляс. Ворона вновь вернулась на люстру.
- Ну, что он говорит? – с надеждой в голосе спросила Принцесса. – Про Кузнеца?
- Восхитился Вашей красотой и прочее, - ответил Палач унылым голосом.
- Так переводите же! – внезапно оживилась Принцесса. - Это интересно.
- Наоборот, Ваше Высочество. Всё у этих принцев на один манер: губы - кораллы, глаза - яхонты, лоб - серебро, волосы - золото, руки - слоновая кость... Будто не любимая перед ним, а ювелирная лавка.
- А мне нравится... – капризно сложила губки Принцесса. - Вы переводите, переводите...
- Так скучно же, Ваше Высочество, - проворчал Палач. - Вам Кузнец ваш еще и не таких глупостей наговорит.
- А я хочу... Хочу слушать, - крикнула она, и опять топнула ножкой. - Переводите.
Палач вздохнул, и продолжил переводить уже скороговоркой:
- Стан, говорит у вас, что у сосенки ствол, шея - песня... бред, одним словом. Хуже плохих стихов.
- Переводите! Мне нравится!
Принц заплясал гопака, Палач, глядя на него, переводил:
- Персты, то есть пальцы ваши, Ваше Высочество, будто кружева... черт знает почему... ланиты... щеки то есть, будто два яблока... зрелых, наверное... не зеленых...
Тут из-под хвоста одноглазой серой вороны вывалился белый комок помета – и, полетев вниз, попал точно на нос Принцу.
Вот тут-то всем и стало весело. Ибо нет ничего приятнее чиновникам да придворным, чем чужая беда, чужая неприятность и чужой конфуз.
От смеха их проснулась даже Царица. Распахнула глаза, осмотрела тронный зал, увидела хохочущую ворону под потолком:
- А! Это ты… - улыбнулась она, и тут же повелела. – Выдать вина бочку. Заслужило, - и вновь смежила веки, погрузилась в сон.
- МудР-Рое Р-Решение! – прокаркала ворона.
Осмеянный Принц плакал…
Кузнец с превратившимся в жабокрыса Первым министром покинули Заветную поляну, отправились искать птичье молоко для Принцессы, которая уже давно и думать перестала о своей глупой прихоти, и мечтала о том лишь, чтобы добрый молодец вернулся во дворец. И шли они, шли, куда глаза глядят.
Уже никого про птичье молоко и не спрашивали. Да и не встречался им в дороге никто, кроме дятлов, глухарей да тетеревов. Изредка заяц из-под куста выскочит, кукушка прокукует, да дятел клювом по дереву постучит. Ну, и птичья мелочь всякая пела вокруг, невидимая, но слышимая: то соловей, то пеночка, то лазоревка, то дрозд, то рябиновка. А иногда, когда выходили с поле, слышали пенье жаворонков, клекот куропаток.
Но птичьих языков Кузнец с Первым министром не знали, а птицы по-человечески не понимают. То есть в Волшебном лесу они-то все понимали да сами разговаривали, но Кузнец с Жабокрысом давно с направления сбились, шли как-то зигзагами, петляли, то оказывались в лесу Волшебном, то в обыкновенном. А птицы даже Волшебного леса с людьми не очень-то любят общаться – боятся.
Иногда встречались им деревушки. Но люди жили там неграмотные, не то что про птичье молоко, но и про то, какой год на дворе, не знали. Добрые люди, сердечные. Но про птичье молоко никто не слышал даже, ничем помочь Кузнецу не мог.
А Жабокрыса люди боялись, конечно. Приходилось прятать его, и кормить ото всех незаметно.
Потому что однажды одна женщина увидела Первого министра в его новом обличье – и чуть не умерла от страха. Пришлось Кузнецу бросать Жабокрыса в заросшую крапивой канаву, а женщине врать, что эдакое страшилище ей просто привиделось. Проскакала, мол, мимо большая жаба, он и сам будто бы удивился, что такие громадины тут водятся. Еле-еле успокоилась.
А Жабокрыса Кузнец уже потом нашел в лесу. Сидел Первый министр под кусточком, съежившись, трясся от страха. Боялся, что спустят крестьяне собак с цепей – те мигом разыщут его и растерзают в клочки.
Питались наши герои то тем, что зарабатывал Кузнец в дороге.
Чаще было это так: Кузнец деревья валил, дрова рубил, а Первый министр под кусточком лежал да жалобно постанывал; Кузнец сено косил, сушил, в скирды сваливал, а Первый министр крысиными лапками за жабью голову держался да охал; Кузнец табуны пас, а Первый министр в его котомке клубочком сворачивался да похрапывал.
Ели, правда, всегда вместе, из одной чашки, и двигали ложками дружно.
А если сам Первый министр замечал эту несправедливость, говорил о ней Кузнецу, то тот всегда отвечал одно и то же:
- Дело общее у нас. Не помогу – сгинешь ведь, Министр. К тому же ты мне – напарник, есть мне с кем словом перемолвиться, кому душу открыть.
- Добрая душа у тебя, - вздыхал Первый министр. – Непорядок. Люди должны ненавидеть друг друга, ссориться между собой. Тогда и власть будет крепкой. А добрые люди – это самые главные враги власти.
Но Кузнец к вздохам, охам и ворчанью Жабокрыса не прислушивался. Он думал о Принцессе, вспоминал ее миленькое личико, ее локоны и нежный голосок. А еще ему грезилось, как:
«Принцесса споткнулась, начала падать, да так, что вот-вот рухнет лицом в грязь, а он – Кузнец – тут, как тут: подставил руку, удержал девушку на лету, подхватил на руки – и закружил с нею в танце…
Принцесса вышла из спаленки своей, а весь дворец в огне. Кузнец опять оказался рядом, схватил ее на руки, бросился с ней сквозь пламя, вынес на волю, а за ними уже и крыша дворца рухнула. Он и Принцесса измазанные, в копоти все, а друг другом никак не налюбуются, танцуют, глядя глаз в глаз.
Принцесса упала с моста в реку. Вся челядь по берегу носится, стонет, в ужасе кричит, а он – Кузнец – как прыгнет с кручи прямо в самый круговорот, как вынырнет рядом с Принцессой, как перехватит ее через шею, держа лицо над водой, как поплывет к берегу, маша одной рукой. А потом уложил ее на песчаной косе, стал делать искусственное дыхание, дышать ей рот в рот, она очнулась – и ответила ему на поцелуй…»
И всякий раз от мыслей таких было Кузнецу сладко-сладко.
Так шли Кузнец с Первым министром то по лесам, то по полям, то по перелескам, то перебирались через реки, болота, пока не наткнулись на… Волшебника.
Был тот Волшебник ростом мал, седою бородою по полу мел, на голове с шикарными черными, волнистыми волосами носил остроконечную темно-синюю шляпу с золотыми звездами на ней, на плечах его лежала черная мантия, на носу сидели большие круглые очки. В руках, одетых в белые перчатки, держал Волшебник изящную длинную палочку. Словом, по всем статьям это был тот самый Волшебник, какими его рисуют в книжках.
Поздоровались с ним наши герои и спросили, что знает Волшебник о птичьем молоке.
И Волшебник, достав прямо из воздуха большую книгу, глянул в нее, а потом ответил:
- Дать птичьего молока я вам могу. Сотворю в одну минуту. Видите волшебную палочку? Я ей раз взмахну, скажу заклинание – и перед вами будет хоть пол-литра птичьего молока, хоть целый литр. Хотите в бутылках, хотите в пластиковых пакетах, а желаете – и в металлической посуде. На выбор… - и тут из его палочки вылетела сойка. Птичка весело пропела и упорхнула.
- Нам все равно, - признался Кузнец. - Лишь бы молоко было птичье.
- Хорошо, я дам вам молока, - согласился Волшебник. - Но прежде вы должны послужить мне и отработать стоимость это чудесного товара.
- Странно, - сказал Кузнец, обращаясь к Жабокрысу, который сидел у него за пазухой. - Зачем Волшебнику работники, если он сам все может сделать? Даже птичье молоко.
Жабокрыс промолчал.
- Да, сделать я могу все, - согласился Волшебник, который замечание Кузнеца конечно же услышал и не обиделся на него. - Но за все надо платить. Все, что хочешь получить, надо заработать. Даром я ничего и никому не даю. Вот и вы должны помочь мне отремонтировать мой дом к зиме, убрать хлеб на моем поле, смолотить и уложить его в мой амбар. А за это я вас кормить буду все это время, дам угол в сарае, где вы будете спать, а при расчете дам вам денег и молока. Сколько хотите.
- Птичьего? – спросил Кузнец.
- Птичьего, - согласился Волшебник.
- Согласен? – спросил Кузнец своего сотоварища по несчастью.
Сидящий в темноте и тепле Жабокрыс опять промолчал. Он был рад, что птичье молоко, в существование которого он не верил, почти что нашлось, что будет он теперь сыт каждый день, что можно будет ночевать не в поле, не в дороге, не в стоге сена, а в настоящем доме. О большей удаче он уже и не мечтал.
- Значит, договорились, - сказал Кузнец.
Из кончика волшебной палочки вылетел вверх сноп искр.
И остались Кузнец с Первым министром у Волшебника в работниках.
Лихо Одноглазое тем временем ответ держало перед Министром нечистой силы в закрытом помещении без дверей и без окон.
- И где теперь находится Кузнец? – грозно спрашивал Дракон.
Босоногое Лихо лишь дрожало в ответ да хлопало глазами, разводило руки в стороны.
- А тебе что велела делать наша Государыня Царица?
- Глаз с них не спускать, - пролепетало Лихо. – Все время рядом быть. Денно и нощно. Не давать им вернуться в город и во дворец.
- Так-то ты выполнило приказ Государыни нашей? – грозно прорычала Средняя голова.
- Так ведь на секундочку отвернулось – а они словно сквозь землю провалились. Я ведь все время рядом с ними было, глаз с них не сводило. А как они с Лешим пошушукались, меня отвлекли – так я их и не вижу больше. В одну секунду, в одну секундочку всего…
- Дурья твоя голова, - рявкнула Левая башка Дракона. – Не видит оно. И что это значит? Понимаешь ты?
Лихо обиделось и встало в героическую позу, сунуло руку за обшлаг на этот раз синего армейского сюртука с множеством орденов, но без пуговиц.
- Мое дело, господин Министр, не понимать, а следить и наказывать, - заявило оно. – Думать и понимать должны те, кто меня повыше в царстве-государстве стоят. Вот у вас три головы, господин министр, есть вам с кем поспорить, с кем посоветоваться, а я одно-одиношенько…
Последние слова оно провыло столь протяжно, с такой слезой, что был бы Дракон по-прежнему лунным, обязательно бы прослезился и расчувствовался. Но теперь это был дракон-чиновник, дракон-администратор, и этот Дракон слезам не верил.
- Хватит! – рявкнула Правая голова. – Надоело! – и дохнул на Лихо пламенем из своей пасти.
Огонь еще не достиг Лиха, потому что оно уже исчезло с того места – и оказалось в противоположном углу комнаты.
Средняя голова дохнула – и Лихо опять увернулось от огня, оказалось в третьем углу.
Все три головы дохнули разом – и загнали Лихо в четвертый угол.
- Жаль, что дома не строят с пятиугольными комнатами, - вздохнуло Лихо, признавая поражение в схватке с Драконом.
Головы довольно расхохотались.
- Вот за это я тебя люблю, - сказала Средняя голова. – Умеешь польстить.
А Левая спросила:
- Теперь поняло, что это значит?
- Что – что это значит? – вытаращилось на нее Лихо. – О чем речь?
- О том, что ты не видишь на земле Кузнеца и Первого министра.
- Ну… - пожало плечами Лихо. – Может, они под землей… Или под водой.
- Глупости! - рявкнула Правая голова. – Это значит, что ты не видишь их двоих вместе, это значит, что они расстались. Поняло теперь?
- Нет, - призналось Лихо.
- Ты думаешь, для чего за птичьим молоком Кузнеца Главный министр не одного послал, а вместе с Первым министром?
- Не знаю, - пожало плечами Лихо. – Я не думаю, что исполняю волю Царицы и волю ее министров. Скажете ураган пригнать в государство - пожалуйста, наводнение – милости просим, землетрясение – с нашим удовольствием. А хотите, устрою падеж скота, неурожай. Могу и дом новопостроенный порушить, плотину водой прорвать, пожар устроить. Я все могу. Но только не заставляйте меня думать о последствиях. Начнешь думать – с ума сойдешь.
Дракон выслушал Лихо молча, а потом Средняя голова объяснила двум остальным:
- Лихо само не случается и не приходит. Лихо либо накликать непотребными делами надо, либо бездельничать, либо самому его позвать. К доброму и трудолюбивому человеку Лихо не прикипает. А Кузнец и добрый, и мастеровой, и честный. Когда Первый Министр с ним рядом, Лихо видеть Кузнеца не смогло, а когда они расстались, Кузнец из глаза Лиха и пропал.
- Это все, конечно, так - согласилось Лихо. – Но почему я тогда не вижу Первого министра? Хотя бы его одного?
- Видишь, - сказала Средняя голова. - Не такое уж ты и глупое, каким хочешь казаться, - а Правая башка объяснила. - Первый министр исчез от тебя как раз тогда, когда был он вместе с Кузнецом у Лешего. Так ведь?
- Так, - согласилось Лихо.
- А это значит, что Леший превратил Первого министра в какое-нибудь животное – и оно перестало зловредничать. Потому что всякое живое существо в добрых руках само становится понемногу добрым – и ты, Лихо, уже не видишь его.
- Вот здорово! – восхитилось Лихо. – Ай, да Леший! Как ловко провел меня! Ну, я ему покажу! – закрутилось в танце, но тут же успокоило само себя. – Ничего я с ним не сделаю. Леший сильней меня.
- Но через Лешего ты найдешь Кузнеца, - сказал Дракон. – Прибудешь на Заветную поляну – и затаись там. Кузнец все равно вернутся к Лешему. Потому что они – друзья.
Тут стена комнаты отодвинулась – и Лихо, как пробка из бутылки шампанского, вылетело из царского замка.
Утром работники Волшебника вставали рано-рано, чтобы Кузнец коров затемно подоил и в стадо их отвел. Затем завтракали одним куском хлеба да кружкой молока на двоих.
Сам же Волшебник в это время еще спал.
В поле Кузнец пшеницу да рожь косил, снопы вязал, потом их цепами молотил, веял, в мешки ссыпал, относил в амбар.
Волшебник в это время ел да чай пил.
Первый министр неподалеку от Кузнеца хоронился, либо лежал: записывал в маленькую тетрадку, сколько и чего сделал Кузнец для пользы хозяйства Волшебника. Поначалу трудно было удерживать крысиной лапкой перо, а потом приловчился, стал писать столь кучеряво и столь красиво, что самому нравилось, и он говорил Кузнецу:
- А как только Волшебник спросит: «Кто это писал?», ты не говори, что это ты. Скажи, что самый лучший писарь всех времен и народов писал. Скажи, что Волшебник может взять меня к себе в пишущие работники. Я ему такую отчетность составлю - лучшей во всем мире не найдет.
Кузнец соглашался. Он не любил спорить в Первым министром – все равно тот не поймет, что само дело важнее учета совершенных кем-то дел.
Когда солнце оказывалось в зените, Первый министр съедал вместе с Кузнецом кашу из котелка и ложился спать. А Кузнец продолжал работать.
А Волшебник в это время загорал, в зубах ковырялся, опять ел, опять спал, опять ковырялся, да сам с собой в карты играл.
Как время к вечеру подступало, шли работники дом Волшебника чинить.
А сам хозяин в это время почивать изволил.
Ворота Кузнец выправил. Двор высоким забором обнес. Сарай новый соорудил. Завалинку под домом разобрал, труху выкинул, новыми опилками заполнил, заново закрыл. Стены тесом обшил. Новые рамы вставил, стеклом окна застеклил. Наличники подправил. В крыльце все ступени заменил. Крышу новым лемехом перекрыл, фигурным. Доски в полах дома стянул, чтобы щелей не было. В погребе порядок навел, ящиков там наделал, полок настроил.
Первый министр все время рядом с Кузнецом крутился, советы давал.
Волшебник же весь вечер то летающую карточную даму в полет пускал, то из палочки своей сноп искр выпускал, то из собственного кулака цветок выращивал, то белые перчатки превращал в черные, а черные опять в белые.
Поздно ночью ложились работники спать без еды, голодные – так, сказал Кузнецу Волшебник, для здоровья полезнее.
А как первые желтые листья с березы полетели, как стала вода в колодце холодной, встретили они Лето.
Теперь это была женщина в возрасте. Столь же красивая, полная, пышногрудая, во все том же сарафане, со все тем же коромыслом на плече, только теперь в ведрах у нее не вода была, а плоды да ягоды, грибы да орехи. А в волосах ее огромный красно-синий георгин вплетен.
- Скоро осень, - понял Кузнец. - Пришел черед расчет просить, - и отправился к хозяину.
- Так… - сказал Волшебник и вынул из кармана самосчетную машинку, - Дом вы отремонтировали, двор в порядок привели – это хорошо. Это мы запишем. Это столько стоит… - и показал на цифры в окошечке машинки, - Это – за то, что вы хлеб убрали, это – за то, что смолотили, это – за то, что в амбар уложили… Так?
- Так, - согласился Кузнец.
- А теперь посмотрим, сколько вы съели… - продолжил Волшебник.
И принялся он отнимать стоимость тех кружек молока, что выпили Кузнец с Первым министром по утрам, стоимость того хлеба, что они съели, стоимость каши и стоимость жилья.
- Получается, - заключил Волшебник, - что не я вам должен, а вы у меня в должниках остались… - нахмурил брови, вынул из-под складок своего черного плаща волшебную палочку. - Будете теперь долг отрабатывать, - сказал повелительно. - На зиму в хлеву сена вам поселю. Станете скот мой стеречь, кормить его и холить. А ослушаетесь… - закончил грозно, - в мышей превращу и котам скормлю.
С тем и ушел.
Жабокрыс сказал восхищенно:
- Вот это – голова! Настоящий волшебник.
- Жулик он, - сказал опечаленный Кузнец. - И обманщик.
- Нет, - покачал головой Первый министр. - Он – настоящий волшебник. Вон как быстро нас в рабов превратил. И хороший хозяин. Он нам еду дает, крышу предоставил. Что мы делали бы без него? Скитались бы по стране. А на дворе – слякоть…
За дверьми хлева и впрямь шел мелкий моросящий дождь, а внутри от скота шел пар, было не тепло, но и замерзнешь. Если поглубже зарыться в сено, то и спать можно…
- А мы сбежим, - предложил Кузнец. – Потому что он – обманщик и потому что молока птичьего у него нет.
- А я тебе сбежать не позволю, - заявил Первый министр. – Я буду кричать и квакать. И Волшебник меня расколдует. И сделает своим Первым министром.
- Так ты решил предать нас?
- Почему нас? – ухмыльнулся во весь свой жабий рот Жабокрыс. – Только тебя.
А Леший в это время все еще переводил бумагу в макулатуру: напишет – порвет, напишет – порвет. Бумаги вокруг него набралось две уж основательные горки.
- Доносю... Доношу... – сам себе диктовал Леший; в сердцах порвал лист, швырнул в одну из куч, закручинился. - Экая гадость!.. А время какое в лесу: тут непарный шелкопряд появился, там туристы костер разожгли да, уходя, не затушили... На двух полянах надо муравейники расселить. На западных опушках пора грибы полить. Дети из соседнего села по ягоды ходят - надо проследить, чтобы не заблудились... Да мало ли дел у Лешего?.. Лешонку одному не справиться. Вон чагу в березовой роще вывел, а ведь я ее там самолично рассаживал. Для дерева не страшный гриб это, а для людского здоровья полезный.
Встал, прошелся вдоль павшего дерева, вздохнул:
- В лесу все взаимосвязано. Нет ничего лишнего. Лес надо хорошо знать, чтобы содержать его в порядке. Опыт надо иметь. А Лешонок еще только учится.
Тут на поляну вылетела растрепанная сорока Чикирикитока и встревоженным голосом, прямо на лету сообщила:
- Армия непарного шелкопряда готова через три дня превратиться в бабочек и начать массовое наступление на лес.
Прокричала это, и унеслась дальше с дурной вестью, а заодно с сообщением о том, что Леший делом не занимается, лес не спасает, только все бумаги пишет и пишет
- Вот ведь Лихо! – выругался Леший в сердцах.
Только имя это произнес – Лихо тут, как тут. Высокое, угловатое, многозубый рот свой в радостной улыбке растянут, пуговицы теперь уж белого смокинга с жирными суповыми и рыбными пятнами на нем кое-как застегнуты, неровно, отчего одна пола ниже другой болтается. Штаны на Лихе в зеленую клетку, красными тряпками залатанные, пузырятся на коленях, голова, как всегда, нечесаная.
Глянул Лещий на Одноглазое, вспомнил поговорку: «Веди себя тихо – не встретишь Лихо». Потому тут же плюнул в его сторону:
- Тьфу на тебя! – сказал. – От дела отвлекаешь.
Лихо тотчас и растаяло. Как лед на солнце. Только гораздо быстрее.
- Все! Довольно!.. – решил Леший, сбросил чернильницу и перо с пня в кучу изодранной бумаги. - Не буду больше ничего писать!.. – и принялся топтать черновики не случившихся доносов. - Вот вам! Вот!.. – аж подпрыгнул на обрывках два раза.
Тут откуда ни возьмись – одноглазая ворона уселась на ветке ели.
- ПР-Реступление! – радостно закричала она. - Все расскажу! Все сообщу в министеР-Рство!
Прокаркала это – и тотчас исчезла.
- Ну и пусть... – крикнул Леший ей вслед. - И правильно... Сообщай!.. Лучше тюрьма, чем подлость сотворять... – и пустился в пляс на куче бумаги, запел:
- Яга-Баба, Водяной
Две Кикиморы со мной
Говорите быстро,
Чтоб речь не скисла...
И тотчас из леса донесся голос Бабы Яги:
- Чего шумишь? Чего пристал? Беда в лесу – непарный шелкопряд объявился, а ты меня беспокоишь.
- Кузнец у тебя был? – спросил Леший. – Герои да богатыри всегда к тебе заглядывают.
- Нет, - ответил женский голос. – Не было Кузнеца. Чего мастеровому человеку по полям-дорогам скитаться? Ко мне только люди военные приходят, либо туристы.
-Это я тебе потом расскажу, - ответил Леший. – А пока я с Водяным поговорю. Здравствуй, дядюшка!
- Здравствуй, - прокурлыкал басом мужской голос. – Я тут протоку из вашего ручейка в мой пруд прочистил. Свежая водичка, хорошая, самый раз для мальков. Я вот, что думаю…
- Ты мне про Кузнеца скажи, - оборвал любителя поболтать Леший. – О воде потом поговорим.
- Не было у меня Кузнеца, - вздохнул Водяной. – Ты у Кикимор спроси. Они – сплетницы известные.
Только сказал, как тотчас зазвенели сразу несколько молодых женских голосов, перебивая друг друга и говоря быстро-быстро – только успевай вникать:
- Ну, вот, как узнать что-то новенькое, информацию получить, так сразу: «Кикиморочки, миленькие!» - кричите, а как за спиной нашей беседуете, так сплетницами называете. А мы-то всей душой, по ручьям да по речками рыскаем, про промоинам да сквозь всякие там щелочки, трещинки проникаем, трудимся, трудимся – и где благодарность? Нет благодарности. И никогда не будет. Потому что обо всем знать все всё хотят, а знать, как эти сведения достаются, никому не интересно. А мы-то стараемся, стараемся…
- Здравствуйте, племянницы. Кузнец вас навещал?.. – безуспешно попытался прорваться сквозь этот хор Леший. - Экие трещотки! Ничего не разберу... По одной говорите... Он у вас?.. – кикиморы затрещали так, что только хозяин леса смог разобраться в смысле ответов. - Ах, ушел!.. Гребни новые вам вырезал?.. И что?.. Красивые?.. Ах, вы егозы!... Ну, погодите у меня!.. Я с вами еще поговорю!.. Куда ушел - не знаете?.. Один?.. С жабой в руках?.. Или с крысой. Смотри - не бросил... Ну, ладно, потом поговорим... Приходите на мою поляну, я вас ягодкой угощу. Брусника нынче уродилась духовитая!
- Вот ведь сплетницы! – покачал головой Леший. - С ними только заговори... Заболтают до беспамятства, - присел на ствол дерева, задумался. - Что делать?..
- ПокР-Ружи, - подсказала одноглазая ворона, прячась в густом чертополохе.
- Ой, точно! – обрадовался Леший. - Дай-ка я Кузнеца в лесу закружу... – вскочил с поваленного дерева, заплясал по поляне, запел:
- Яга-Баба, Кощей-дед,
Богатырь лесной медведь
Помогите Лешему,
Ворожите пешему...
Поверните тропки леса
В сторону лесного беса... У-у-у...
Одноглазая ворона вытянула крылья перед собой и потерла кончиками друг о друга.
- ПР-Равильно, - заявила она. – ТепеР-рь пР-Ридет, - прохихикалась, и закончила. - ПР-Ростаки.
Предать Кузнеца не получилось. При виде распахнувшего пасть Жабокрыса у стоящего посреди своего ухоженного и красивого двора Волшебника тоже рот раскрылся в молчаливом крике. Колпак со звездами слетел в головы вместе с париком, обнаружив лысину с редкими, неаккуратно подстриженными, сальными волосами вокруг нее. Круглые очки с носа Волшебника слетели.
- Вав-вав-вав-вав, - пролепетал он неразборчиво, дрожа всем телом, готовый упасть в обморок, но страшащийся совершить даже это. – Кто вы?
- Я – Жабокрыс, - ответил Первый министр разевая жабью пасть свою во всю ширь. – То есть нет… Я – Первый министр. А это… - указал крысиной лапкой на свое тело, - это меня превратил…
Но Волшебник не дослушал – и упал, наконец, в обморок. А как падал, то слетела с его лица и роскошная седая борода. Глаза закрылись, он почти не дышал.
- Обманщик! – понял Жабокрыс. – А я-то думал, что ты – настоящий волшебник. Думал, ты меня назад в человека превратишь. А ты… Эх, ты! Я из-за тебя друга чуть не предал!
- Чуть-чуть не считается, - услышал он голос Кузнеца за спиной. – И вообще, сейчас не главное то, что ты хотел сделать. Главное – это то, что мы теперь с тобой снова вместе. Снова собратья по несчастью. А потому пошли-ка скорее от этого плохого человека прочь. Ничего мы ему не должны, и он нам ничего не должен.
Наклонился, подставил ладонь. Жабокрыс вскочил на нее - и через секунду оказался у Кузнеца за пазухой.
У поверженного Волшебника дернулся один глаз, открылся, и сразу же закрылся.
Пока Первый министр укладывался поудобнее на привычном месте, сворачивался в клубочек, Кузнец уже двинулись прочь от дома обманщика.
И вот тут-то Жабокрыс принялся ворчать:
- Это надо же, как я опростоволосился! Какого-то там фокусника, жулика, мелкого мошенника за великого чародея принял. Первый раз в жизни меня простой смертный объегорил. Нет, носить эту шкуру Жабокрыса мне больше невмоготу. Я в шкуре этой все глупею и глупею. До чего дожил: простой балаганный шарлатан обманул меня! Не иначе потому это случилось, что я в этой шкуре на людей снизу вверх гляжу. А в звании Первого министра всегда на всех только сверху смотрел – и никто не смел не то, что обмануть меня, а даже слова против сказать. Ведь это так, Кузнец?
Но Кузнец не отвечал. Да и не слушал стенаний Жабокрыса. Он думал о Принцессе, о красоте ее, вспоминал ее роскошные волосы, чудный ее голосок, милые черты лица.
У ложного Волшебника вновь открылся один глаз, затем другой. Он оглянулся, все еще лежа на земле, потом осторожно, опираясь на локти, приподнялся, осмотрелся, поднял очки, но одевать их на переносицу не стал, а сунул в нагрудный карман. Встал на ноги, разглядел удаляющегося Кузнеца, да как закричит истошным голосом:
- Вот они! Я их вижу! Лихо! Скорей сюда! Лови их! Держи!
В тот же миг пред ним явилось Лихо. На этот раз в серо-зеленом хирургическом халате с огромной красной пуговицей на животе, без штанов и в рваных лаптях. На голове у Лиха сидела набекрень арестантская бело-черная полосатая шапочка.
- Где они? – ласково пропело Лихо, потирая руки. – Награжу.
Фальшивый Волшебник ткнул пальцем в ту сторону, куда уходил Кузнец, – а там уж и нет его.
- Ах! – растерянно произнес он. – Упустил.
Оглянулось Лихо по сторонам, увидело отремонтированный дом Лжеволшебника и новый забор, сразу все поняло. Мигнуло только – и забор рассыпался, разлетелся в щепочки, весь лемех с крыши ссыпался вниз. Следом завалинка дома развалилась, тес на стенах перекосился, рамы окон перекорежились. Только звон стекла, да треск разрушенных построек. Дом превратился в кучу мусора, словом, совсем непригодный для жилья стал.
Мигнуло Лихо второй раз – и развались курятник, коровник, загон и хлев, куры тут же разлетелись с испуганным квохтаньем, а коровы, овцы да свиньи от обуявшей их ярости и боли бросились врассыпную, мыча, блея и хрюкая, сметая все на своем пути. По саду-огороду будто смерч прошел: все деревья с корнем вырваны, плоды сорваны, с овощами перемешаны и тут же гниющие, распространяющие смрад и вонь.
Мигнуло Лихо в третий раз – и все тело Лжеволшебника покрылось язвами, последние волосы с головы стали лохмотьями осыпаться, на лбу выросла шишка, зубы повываливались..
- Лихо хотел обмануть, на Лиховом горе поживиться?! – весело спросило Лихо. – А вот тебе фигушки! Не бывать тебе пользы за счет Лиха одноглазого! В нищету впадешь, болезнями изойдешь да два года будешь муками мучиться, чтобы не в могилу лечь, а в канаве сдохнуть зверю дикому на пропитание. Аха-ха-ха!
И захохотало Лихо, заплясало, закружило, отчего весь урожай хлеба собранный и смолотый Кузнецом для Волшебника и в амбаре сохраненный, все окорока да соленья, сокрытые в погребе, на глазах гнить стали, плесенью покрылись. Даже мыши бросились прочь из этого места с истошным писком.
- Прости меня, Лихо! – умолял Лжеволшебник. – Виноват. Пощади! Искуплю вину!
Но Лихо уже не слушало никого: плясало, пело, бесновалось. Уж очень рассердилось Лихо на того, кто держал в руках Кузнеца, да упустил его из-за своей жадности.
- Денежки считаешь?! – вопило оно. – Будут тебе денежки!
И в тот же миг на Лжеволшебника мыши напали, кошелек с бумажными деньгами в одежде его нашли, вытащили и на глазах обманщика все бумажные купюры и изгрызли, превратили в труху. А большие черные жуки разыскали спрятанные Лжеволшебником в земле в горшках золотые, серебряные и медные деньги, принялись грызть их, в пыль превращать – а пыль ту тут же ветер развеял по всему свету.
- Жадина, жадина! – пело Лихо.
– Жадина-говядина.
Я тебя не слушаю.
Потихоньку кушаю
И твою печёночку,
А также селезёночку.
Ем твое я сердце
Без соли и без перца.
Высосу всю кровушку
Лиху на здоровушку!
И-е-ех-ха!
С последним криком исчезло Лихо. Будто во дворе Лжеволшебника и не было его.
- Эх, лихо, лишенько… - простонал весь в слезах Лжеволшебник. – Как жить теперь?
Но только провыл жалобно ветер над разрушенным хозяйством его, да где-то далеко-далеко провыл волк:
- У-у-у-у!!!<
А Кузнец с Жабокрысом, исчезнув с глаз Лжеволшебника, оказались вдруг на той же самой Заветной поляне Волшебного леса, откуда они весной ушли за птичьим молоком.
Стояло лето, но было не жарко – август. Воздух пах как-то по особенному вкусно, наполненный прохладой, текущей от ручья, ароматами вызревших трав и плодов. В тени не было уже надоевших зав лето комаров, но и птицы уже не пели. Только дятел вдали отбивал ритм своей обычной барабанной мелодии: тук-тук-тук да тук-тук-тук, вороны-трещотки перекрикивались, сообщая друг другу лесные новости. И еще летели паутинки с висящими на них пауками, рябина рясно краснела гроздьями ягод, а береза нижними ветвями уже спешила пожелтеть, отправляя к земле увядшие листья.
- Опять эта поляна... – совсем не обрадовался, а даже расстроился Кузнец. - Третий месяц идем от нее прочь, а вернулись опять туда же.
- Здравствуй, Кузнец, - услышал он.
Оглянулся – а на упавшем стволе у ручья сидит Леший.
- Здравствуй, дедушка, - улыбнулся Кузнец, и вежливо поклонился хозяину леса; а когда разогнулся, то сразу же и спросил. - Это не ты нам ворожишь, не выпускаешь из своего леса?
- На этот раз я, - признался Леший. - Уж не обессудь - служба такая.
- Я понимаю... – вздохнул Кузнец. - Только отпустил бы ты нас... Дело у нас. Важное дело.
- Знаю я про твои заботы. Половину лета зряшным делом занимался, на обманщика работал, прохиндея обогащал.
- Так ведь я… - растерялся Кузнец, но Леший его перебил:
- Ты присядь пока, - и спросил заботливым голосом. - Проголодался?
- Поели бы мы, - признался Кузнец от своего имени и от имени Жабокрыса.
Леший хитро улыбнулся, хлопнул в ладоши – и тотчас из-под старого дерева, лежащего на берегу ручья, выскользнула свернутая в рулон белая скатерть, сама собой раскаталась, улегшись на вызревшую и потому изрядно жесткую траву, расправила все складки.
- Вымойте руки, и прошу к столу, - заявила скатерть.
И тотчас на ней сами собой появились: дымящийся чугунок с доносящимся из него запахом щей, чашка со сметаной, каравай хлеба с ножом, круг сыра, крынка молока и глиняная кружка при ней, чашка, ложка.
- Ну, спасибо, скатерка-самобранка! – восхитился Кузнец. – И тебе спасибо, дедушка. Мы сейчас… Мы мигом умоемся…
С этими словами он аккуратно обошел павшее дерево, наклонился над текущим из родника ручейком и, зачерпнув воду, аккуратно вымыл руки над травой. Зачерпнул еще раз – и опять вымыл. Потому как знал с детства то, о чем забыли люди в городе давным-давно: нельзя пачкать ни водоем, ни проточную воду, пользоваться надо аккуратно ими, беречь.
После этого вытащил Жабокрыса из-за пазухи, и осторожно вымыл ему лапки. Все четыре.
Только после этого вернулся к скатерти-самобранке, сел возле нее на сброшенную с плеч куртку (на голую землю, не подложив под себя что-нибудь для тепла, садиться нельзя – это тоже он знал с детства), посадил рядом на расправленный рукав и Жабокрыса. Пригласил и Лешего к столу:
- Садись, дедушка, и сам с нами. За компанию.
- С нашим удовольствием, - согласился старик, и спросил строго. - А Жабокрыса зачем за человеческий стол? Есть его будешь?
- Квак! – не то испугался, не то возразил Первый министр.
Леший рассмеялся:
- Это я так – для поднятия настроения. Шутка за столом аппетит улучшает, настроение поднимает. Понял?
- Квак! – согласился Жабокрыс.
Леший что-то тихо сказал скатерти, наклонившись над ней, – и тут же возникла сама собой новая посуда: чашка большая перед Лешим и широкая мисочка с невысокими краями для Жабокрыса. И при них – по ложке: большая и маленькая.
Кузнец взял нож и, приложив хлеб к груди, аккуратно нарезал от каравая каждому по ломтю, одинаковому для всех.
Стали есть. Не спеша и без разговоров. Потому что из-за болтовни пища вкус свой теряет. Потому что с чувством есть – оказывать хозяину и хозяйке честь.
- Зачем звал, дедушка? - спросил Кузнец, когда щи оказались съеденными, слова благодарности сказанными, скатерть убралась на место, а они все трое перебрались на лежащее дерево, присели на него. - Жабокрыса решил назад расколдовать?
- Не в нем дело, - отмахнулся Леший. - Совершит твой Жабокрыс поступок, достойный человека, - сам расколдуется. Что не потерял ты его в дороге, не бросил голодному зверю на растерзание – это твоя заслуга, а не его. А хотел я спросить тебя, Кузнец: зачем ты по лесам да полям бродишь? Дело пытаешь, или от дела плутаешь?
- И сам не пойму, дедушка, - признался Кузнец, надевая куртку. - Правильно я поступаю или нет? Вот уж лето на исходе, а поручение Царицы как не знал я, как выполнить, так и по сию пору не знаю. Хотели мы с Первым министром махнуть на приказ дурацкий рукой да по домам вернуться, но тут, как назло, Лихо окаянное к нам приклеилось…
Только сказал так Кузнец, как на ели на знакомом нам месте одноглазая ворона возникла. Но на ветку присела молча, даже не каркнула, потому никто и не заметил ее. А Кузнец продолжил:
- Не пустило Лихо нас домой. Сказало, что ей велено нас – Первого министра в столицу, - (указал на Жабокрыса), - а меня в село мое – не пускать, пока не выполним мы повеления царского. Вот с тех пор и таскаемся по миру без всякой пользы.
Леший не согласился:
- Как это без пользы? А кто пруд Водяного очистил? Кто Кикиморам гребни для их волос вырезал? Кто старым людям по селам дрова на зиму заготовил? Кто полол огороды, сено косил, хлеб жал и обмолачивал? Кто скот пас и воду носил? Скольким людям пользу принес! Что ж ты у них помощи не попросил?
- Да какая помощь от них? – вздохнул Кузнец. – Им бы самим кто помог. Живут - с хлеба на воду перебиваются. Им не до птичьего молока.
- Не до чего? – удивился Леший. – Птичьего молока?
Тут в разговор влез Жабокрыс:
- Это Принцессе птичьего молока только и не хватает. Извела всех своими капризами.
Ворона сердито каркнула, но никто не обратил на нее внимания.
Кузнец, вспомнив, что действительно не рассказывал еще Лешему о задании Принцессы, объяснил:
- Это когда богатый ест в три горла, а нищим и половины копейки не подаст, то говорят о таком, что ему только птичьего молока не хватает. Вот мы с Первым министром, - кивнул он на Жабокрыса, - за этим молоком и посланы. А вернемся без птичьего молока, сказало Лихо, Палач отрубит нам головы.
Ворона весело расхохоталась:
- Кар-кар-кар-кар! ПР-Равильно! ОтР-Рубит!
Леший бросил взгляд в ее сторону – и ворона застыла. Прямо окаменела. Даже единственный глаз ее не моргал.
Леший вернул взгляд к Кузнецу с Жабокрысом, сказал:
- Вот оно что… А ведь я могу помочь. Но… одному.
- Мне? – обрадовался Жабокрыс.
- Я уже сказал: тебе можешь помочь только ты сам. Поступишь по-человечески, станешь человеком. А пока ты бездельничаешь да предаешь товарища по несчастью, быть тебе жабокрысом.
Испугался Жабокрыс этих слов, сжался в комок, только глазками хлопал. Попытался улыбнуться, да не получилось улыбки на жабьем его лице, хвостик крысиный решил поджать, да и тот не поджимается, лишь мелко, словно замерзший, задрожал и вверх крючочком свернулся.
- Ты уж прости его, хозяин леса, - вновь попросил за своего спутника Кузнец. – Помоги Первому министру. Он – слабый. А я уж как-нибудь и сам с нашей бедой справлюсь.
- Добрая у тебя душа, Кузнец, - сказал Леший, словно слышал, что его точно так же назвал Первый министр; но вывод из этого слова сделал другой. – За то честь и хвала тебе. Потому и хочу помочь тебе… - Кузнец попытался возразить, но Леший его остановил. – Не спеши. Ты еще не знаешь, как моя помощь тебе отзовется.
С этими словами он резко вскочил с дерева, вышел на середину поляны и поднял руку.
Тотчас на ладонь Лешегоу сел голубь-вяхирь.
- Вот тебе ответ, - сказал он, протягивая птицу Кузнецу.
Голубь перепорхнул на плечо добру молодцу.
- Зачем? – удивился Кузнец. – Пускай живет на воле.
- Вместе с птичьим молоком? – улыбнулся старик.
- С каким молоком? Кто?
И Леший объяснил:
- Голубь – та самая птица, которая кормит своих птенцов из зоба своего «молочком».
- Из зоба? – переспросил растерянный Кузнец.
- Из зоба, милок, из зоба, - ответил за Лешего сам голубь. - Детеныши у меня махонькие, слабые, а пища им нужна вкусная, сытная - чтобы побыстрее выросли. Вот я зерен всяких поклюю, поклюю, а корм весь не глотаю, а немножко в зобе и оставляю. Там он полежит - да в «молочко» и превращается. Тем птичьим молоком и кормлю голубяток своих.
Ворона слегка зашевелилась, да, по-видимому, окаменение ее не совсем прошло, потому она тут же с дерева и упала, едва успев сказать:
- Кара-как?
Леший вновь глянул в ее сторону – и ворона застыла на павшей хвое, лежа на траве, лапками вверх.
А вяхирь продолжил:
- Мы, голуби, порой до трех-четырех раз за лето птенцов выводим. Вот в моей семье скоро четвертый выводок и появится. Так что молока у меня птичьего много.
Снял Кузнец голубя со своего плеча, поднес к своему лицу.
- Спасибо тебе, добрая душа, - сказал.
Тот ласково заворковал, ответил:
- Вот и кончились твои мытарства, Кузнец. Неси меня во дворец, женись на Принцессе, живи с ней счастливо.
Но Кузнец грустно улыбнулся в ответ, покачал отрицательно головой, да как подкинул голубя вверх!
Вяхирь захлопал крыльями, перекувыркнулся в воздухе раз, другой, поднялся ввысь стрелой, стремительно.
- Потерял ты свое счастье, Кузнец! – прокричал вяхирь из поднебесья. – Сам выпустил. Никто тебя не неволил!
А Кузнец сунул пальцы в рот, да как свистнул! Лихо так просвистел, по–разбойничьи.
Принялся голубь в воздухе кружить, кувыркаться, глаз радовать.
- Квак! Квак! Квак! – закричал Жабокрыс. – Что ты сделал? Зачем голубя отпустил? Где теперь молока птичьего найдешь?
- А не нужно мне сейчас птичье молоко, - ответил ему Кузнец. – Пока ты будешь жабокрысом, а не человеком, мне и счастья своего не надо. Ведь мы ж с тобой собратья по несчастью. А это значит, всегда должны быть мы друг с другом равны: и в счастье, и в горе.
- Квак! Квак! Квак! – удивленно произнес Жабокрыс. – Зачем? Какая выгода тебе в этом?
- Большая, - ответил Кузнец. – Когда-нибудь ты поймешь, что быть порядочным человеком лучше всякой выгоды, - и обернулся к молча слушающему их Лешему. - Дедушка! А какой может жабокрыс поступок совершить, чтобы быть достойным звания человека? Ведь у него лишь лапы одни да глаза...
- Поступок не лапы совершают, - ответил Леший, - а душа.
Вдруг он замолчал, прислушался…
- Опять скачут, - сказал. – Покоя от них нет. С порядочным человеком поговорить не дают... – и превратился в пень.
- Дедушка! – воскликнул Кузнец. – Ты куда? Зачем?
- Сейчас начнутся заботы ваши – людские, - ответил Пень. - Заодно и у жабокрыса сможет себя показать.
Тут одноглазая ворона ожила. Закаркала весело, то на одной ножке проскакала по поляне, то на другой, вновь каркнула – и превратилась в Лихо одноглазое.
- Ага, Кузнец! – прокричало оно. – Попался! Буду теперь из тебя по одной жиле вытягивать да на веретено наматывать. А потом из жил твоих свитер свяжу. Аха-ха-ха!
Так Лихо бесновалось, кричало, угрожало, веселилось, скача вокруг Кузнеца, меняя обличья, превращаясь то в коня бледно-лилового цвета, то в черного жеребца, то в синюю кобылу, то в ярко-белую змею огромных размеров, то в желтый шестиугольник, то в купца, то в ростовщика, а то и в обычный самовар с дымящейся трубой и с кипящим в нем кипятком.
Кузнец уж и внимания на Лихо не обращал, заботясь лишь о том, чтобы проказливое чудовище не обидело замершего от ужаса Жабокрыса, прикрывая Первого министра своим телом, поворачиваясь к Лихо то задом, то боками.
Потому и не сразу заметили они все, как на поляну выехала огромная кавалькада верховых в разбойничьих костюмах, вооруженных ружьями больших размеров, саблями, кинжалами, пиками и прочей кавалерийской амуницией.
Во главе этой армии ехал верхом на смирной пегой лошади мужчина с длинным носом и с повязкой на лице – одноглазый, словом. Да еще был он в черной шляпе с белым пером, с обвислыми усами под носом и в красной, расшитой золотым узором рубахе, расстегнутой на груди почти до пояса. На покрытой жестким черным волосом груди сияла шестиугольная звезда из чистого золота на серебряной цепи. Вместо брюк на нем были надеты бриджи белого цвета с красными лампасами, всунутые в стремена ноги обуты в старые чувяки с загнутыми вверх носками. На боку у него висела сабля в ножнах, за ярко-синим кушаком торчали рукоятки двух огромных пистолетов.
- Здорово, добрый молодец! – прогремел он веселым, громким голосом. - Кто такой? Куда путь держишь?
Лихо одноглазое от звука этого голоса опешило, замерло… и вдруг вновь стало серой вороной. Вспорхнула птица на дерево, притаилась там.
- Здравствуйте, - ответил Кузнец. - Уж не с разбойниками ли я повстречался?
А сам тем временем быстро и незаметно засунул Жабокрыса себе за пазуху.
- Угадал! – расхохотался довольный разбойник. – Люблю догадливых людей! – и вдруг добавил без всякого смеха. – На закуску. С пивом.
Шутка эта так понравилась остальным разбойникам, что вся эта вооруженная орава разразилась хохотом:
- С пивом он любит! Пиво людьми закусывать!
Лишь сам шутник - по-видимому, атаман – не смеялся, смотрел на Кузнеца строго и внимательно.
- Вот счастье-то! – сказал Кузнец.
- Да ты, брат, пьян? – удивился Атаман. - Для любого в этом лесу повстречаться с нами - несчастье! Убиваем и грабим.
- А для меня – счастье, - ответил Кузнец. - Победив тебя, сделаю доброе дело.
- Ты? - удивился Палач. - Меня?
- Я. Тебя.
Гогот разбойников прекратился. Все они поснимали ружья с плечей, повынимали из-за поясов пистолеты, прицелились из них в Кузнеца.
- А не получится у тебя победить меня, - заявил Атаман. – Видишь, какая мы сила? А честно – один на один - мы драться не умеем.
- Тогда я буду драться со всеми вами до полной победы! – заявил Кузнец, оглядываясь в поисках ну хоть какого-нибудь оружия, - Или погибну в бою.
Разбойники грозно зашумели, защелкали курками.
Атаман поднял руку над головой – и они затихли.
- А зачем мне нам убивать тебя, нищего бродягу? – спросил он Кузнеца. - И грабить тебя, и в плен брать для выкупа смысла не имеет, - обернулся к разбойникам. – Это – не добыча. Поехали дальше.
Но Кузнец встал у него на пути.
- А я не пропущу, - заявил он.
Атаман усмехнулся:
- Тогда придется тебя все-таки пришлепнуть, - покачал головой, и вздохнул. - Ох, до чего мне надоело это занятие! Сплошные ночные смены! Без обеда, без выходных. В праздники - самая работа! А результат?
Тут разбойники принялись наперебой жаловаться:
- Денег нет...
- Семьи нет...
- Дома нет...
- Ничего нет...
Кузнец оглянулся.
В тот же миг на траве возле пня возникла похожая на булаву сухая палка с утолщением на конце. Кузнец поднял ее.
- Готовься к бою, атаман, - сказал он.
Одноглазая ворона весело закаркала:
- Кар-кар ДР-Рака!.
Атаман же словно и не услышал Кузнеца. Он продолжил разбойничьи жалобы:
- А в результате - несколько медяков да одежда ограбленного. Вот она - жизнь разбойничья: торговать на базаре подержанными подштанниками.
- Не разжалобишь, Атаман! – вскричал тут Кузнец. - К бою!
И началась схватка…
Бились по-рыцарски: Атаман с Кузнецом один на один. Остальные разбойники поставили лошадей в круг, и молча следили за тем, как конный Атаман саблей отбивает атаки палки пешего Кузнеца.
Бились они яростно. От палки щепки летели, от сабли сверкали искры. Кузнец то с одного бока налетал на Атамана, то подныривал под брюхом лошади и бил с другого, а противник его только успевал поворачиваться, да никак не мог достать до Кузнеца своим грозным оружием.
Ворона же, глядя на эту схватку, болтала без умолку:
- Говорят, что жизнь разбойничья - это романтика, героизм, удальство. А на деле - лишь профессия, ремесло, средство существования, как у прочих людей. Вот у Кузнеца профессия – его умение железо ковать, траву косить, у Дракона – бумагами людей морить и мучить. А разбойник что ж? За те же самые убийства, что совершают разбойники, тот же царский Палач получает жалование, царские генералы – ордена. Несправедливо это. Надо и разбойников награждать.
С этими словами одноглазая ворона слетела с дерева и стремглав ринулась под ноги удачно начавшего атаку Кузнеца.
Тот упал.
И тотчас два десятка разбойничьих пик уперлось ему в грудь в ожидании приказа Атамана убить смельчака.
Ворона отскочила в сторону и довольно закудахтала:
- ПР-Роиграл! ПР-Роиграл! .
- Вот и все, путник, - сказал Атаман. - Конец твой пришел. Я о тебя даже рук марать не стану – мои соратники тебя прикончат. Ты даже вскрикнуть не успеешь, как испустишь дух. Страшно тебе, путник?
- Нет, - успел сказать Кузнец.
Тут на груди у него под рубашкой что-то зашевелилось, пуговицы расстегнулись – и оттуда выпрыгнуло вверх нечто непонятное с телом крысы и с мордой жабы.
- Квак! – заорало чудище, ударив всем телом Атамана в лицо и сбив его с лошади.
У разбойников от страха и от неожиданности пики из рук выпали.
Атаман упал на спину, придавив всем телом своим одноглазую ворону, заболтал в воздухе руками и ногами:
- Чур меня! Чур! – кричал при этом. – Спасите! Изыди, нечистая сила!
Из-под зада его вытянулась напряженная птичья серая шея с черной головой и с раскрытым во всю ширь клювом . Придушенно и хрипло ворона пропищала:
- КаР-Раул! СР-Рам!
Глаз ее единственный вытаращился от боли, язык вывалился. И вдруг шея ослабла. Голова упала, веко смежилось.
В тот же самый момент из Жабокрыса, оказавшегося на груди визжащего от ужаса Атамана вспыхнул вверх столб белого света, из которого вывалился на траву слегка оторопевший от всего случившегося Первый министр.
- Не сметь! – закричал он, вставая на четвереньки. - Не сметь трогать Кузнеца!
Лишь после этих слов он вскочил на ноги, и тут же заявил:
- Я – Первый министр!
Атаман, продолжая лежать, спросил жалобным голосом:
- А где жаба?
- Я - Первый Министр! – повторил бывший Жабокрыс.
Атаман поднялся, отпихнул ногой тело одноглазой вороны, ответил:
- Да вижу, вижу я. Где жаба спрашиваю?
Министр, глядя на отряхивающегося Атамана, сказал, обращаясь не к нему, а к остальным разбойникам:
- Нет больше жабокрыса, господа! Перед вами - Первый Министр царства-государства! Тот самый, что разгадал тайну птичьего молока!
Успокоившиеся разбойники пялились на него во все глаза… и молчали. По-видимому, они так и не решили еще: убить им его или признать им в Первом министре Первого министра? А может, и не о чем не думали, просто онемели от ужаса. Потому что не так часто на их глазах прыгают на людей жабокрысы. По правде сказать, подобное видел каждый из них в первый раз.
Смотрел на Первого министра в изумлении и Кузнец, который уже не лежал на земле, а сидел. Руки ему за спиной торопливо связывали три разбойника.
- Нет жабы? – переспросил Атаман, и облегченно вздохнул. - Фу-у!!! Как я боюсь лягушек всяких да жаб, пауков, мокриц, мышей, крыс...- обернулся к брезгливо сморщившимся разбойникам. - Взять его!
Шляпа с головы Атамана во время падения с лошади свалилась, усы отклеились, повязка с глаза спала.
- Палач? – узнал его Первый министр, и от неожиданности даже не стал сопротивляться тут же связавшим ему руки за спиной разбойникам.
- Был Палач, - ответил бывший Атаман. - Да весь вышел.
- Но почему на большой дороге?
- Потому что казна оскудела, развал в стране и голод... Казна пуста, вот мы людей и грабим, – ответил Палач. - А это - мои помощнички, - кивнул в строну разбойников. - Узнаешь?
Разбойники стали снимать с себя парики, повязки, принялись распахивать разбойничьи костюмы, обнаруживая под ними смокинги да фраки, расшитые золотом да жемчугом, бисером да финифтью кафтаны, сюртуки, платья.
- Царская челядь! – ахнул Первый министр, узнав знакомые по дворцовой еще жизни лица.
- Они самые! – гордо произнес Палач. - Подлецы из подлецов! Отборные!
Одноглазая ворона слегка пошевелилась, и чуточку приоткрыла глаз, незаметно ото всех наблюдая за происходящим.
- А Государыня? – спросил Первый министр. – Почему нет ее среди вас? Уж не приболела ли Царица?
Палач рассмеялся:
- Приболела! Ну, ты даешь, бродяга… - от слова этого Первый министр дернулся, но промолчал. – Еще скажи, что переработалась.
Придворные разбойники захохотали вслед за Палачом. Даже связанному Кузнецу смешным показалось представить переработавшейся вечно сонную Царицу – и он улыбнулся.
У одноглазой вороны от удивления и возмущения глаз распахнулся во всю ширь.
- А царицу я сместил, - объяснил Палач, когда смех утих. - Пусть теперь в тюрьме поспит. Вместе со своей дочуркой ненаглядной. На хлебе да воде. Без птичьего молока.
Придворные вновь заржали, но шум их голосов перекрыл высокий и торжественный крик Первого Министра:
- Да здравствует Его Величество Палач! Ура-а-а!!!
- Ура-а-а!!! – тут же подхватила челядь.
Кричали долго, кричали восторженно, истово, до того увлеченно, что у всех жилы набухли на шеях, в глазах потемнело.
Молчали лишь: Кузнец, перевернувшаяся со спины и вставшая на ноги одноглазая ворона и незаметно для всех оживший, превратившийся вновь в Лешего пень.
Когда же крик ослабел и как-то сам по себе сошел на нет, Палач сказал Первому министру:
- Молодец, бродяга. Сразу видно прежнее воспитание. Я ведь новых людей не беру на службу - опыта у них маловато. Со старыми работать приятнее. Становись в строй. Будешь мне служить… - оглянулся на придворных, стал их рассматривать.
Челядь проворно спешилась и расположилась в ряд. Но построились они не по росту, как в армии строят солдат офицеры, а по должностям. На левом фланге возвышался длинный и тонкий, обвешанный орденами, медалями и погонами военный министр и три его заместителя. Следующим стояла толстая коротышка министр полиции, тюрем и разгона демонстраций в белом, как у невесты, платье вместе с пятью заляпанными кровью заместителями. Потом торчал огромным пузом вперед довольно высокий министр шпионажа и доносов… И так далее до двух последних министров, самых бедно одетых и самых невзрачных на вид, без заместителей – образования и здравоохранения, стоящих на правом фланге следом за горбатым и с костылем министром культуры. Не было тут лишь министра нечистой силы Дракона.
- Будешь у меня Первым министром, - решил наконец Палач.
И Первый министр со счастливой улыбкой на лице бросился на привычное место в строю – стал слева, впереди военного гиганта.
- Не удивлен? – ласково спросил его Палач.
Ворона хоть и тихо, голосом стесненным, больным, но что-то там каркнула.
- Никак нет, Ваше новое Величество! – рявкнул по-уставному Первый министр. - Счастлив служить не за страх, а на совесть!
- Похвально, похвально... – вяло произнес Палач, обернулся к Кузнецу, спросил. - А ты, Кузнец, присоединишься к нам?
Все застыли, ожидая ответа. Особенно застыл Первый министр. Он даже заледенел от страха. Ибо первым понял, что от ответа Кузнеца зависит и его собственная судьба. Прислушались и ворона с Лешим.
- Нет, Палач... – ответил Кузнец. – Мне с разбойниками да бандитами не по пути.
- Мы так и знали, - хором осудили Кузнеца придворные. И сердито закачали головами.
Первый министр застонал в отчаянии.
Леший улыбнулся.
- Ну что ж... – медленно произнес Палач, словно раздумывая, как ему теперь поступить.
- В тюР-Рьму! – не выдержала напряжения одноглазая ворона. – К ДР-Ракону! На пР-Равёж!
- В тюрьму! – согласился Палач.
Одноглазая ворона радостно захохотала, захлопала крыльями, попыталась на радостях принять облик Лиха одноглазого…
… но Леший опередил ее: мигнул в ее сторону – и птица рухнула на землю, теряя перья, превращаясь в ощипанную, но не потрошенную тушку.
Выскочившая из-за спин разбойников-министров охрана связала Первому министру руки за спиной, поставила рядом с Кузнецом.
- За что? – кричал бывший Жабокрыс. - Ваше Величество Палач, за что?.. Верой и правдой служил!.. Из последних сил!
- Служил, - согласился Палач. – Но кто тебе сказал, что за это я должен быть благодарен? Тебе или кому-нибудь еще,.. – презрительно улыбнулся в лицо Первому министру, сказал. – Пшёл вон!
И арестованных увели с Заветной поляны.
Палач обернулся к Лешему, сказал:
- Как, однако, вершит людскими судьбами случай, старик... Вот два человека: подлец и наивный дурак... По сути - два врага, но судьба у обоих едина. А жизнь в руках третьего... И кто он третий? - улыбнулся. - Кто оценит?..
- Люди, - ответил Леший.
- Эти? – презрительно скривил губы Палач, показывая на по-прежнему выстроившихся в ряд придворных. – Эти сами не оценят, а повторят лишь то, что им скажу я. А вот что ты скажешь, старик? – наклонился над валяющимися на земле порванными бумагами, поднял одну, прочитал.
- «Доношу... доносю... Доно... до вашего.... До..» - отбросил в строну, -белиберда какая-то!
- Вот ты и сказал, - заметил Леший.
- Что сказал?
- Что я думаю о тебе, - и объяснил. - Белиберда ты.
У Палача от удивления брови стали торчком, лицо вытянулось, нос стал острым-острым, хоть за шило его используй, губы стали тонкими.
- Взять! Схватить! – закричал он истошным визгливым голосом. – Казнить!
Но вдруг успокоился, сказал твердо, жестко:
- Нет. Лучше. Я сам. Его. Казню. Завтра.
Выскочившая из чащи леса стража пробежала своими огромными кованными сапогами по тушке одноглазой вороны без перьев, раздавив ее в лепешку. И никто не заметил, как из нее выскользнула маленькая одноглазая не то букашка, не то червячок, как проскользнуло это существо по траве к лежащему у родника старому дереву, нырнуло в первую попавшуюся ему на пути дырку, прогрызенную личинкой короеда, и исчезло с глаз долой.
Леший превратился в пень.
Стражники, принялись рыскать в поисках его по поляне.
Тут вновь появилось Лето. Теперь это была зрелая полногрудая женщина с аккуратно уложенной на голове косой, в платке и без коромысла. В правой руке она держала зонтик, в левой – несколько красных листиков клена.
Хлынул дождь. Холодный.
Министры и замминистры стояли под ливнем во все том же строю, не смея шевельнуться, замерзшие, простывшие, сопливые.
Мокрый и одновременно взъерошенный Палач бегал вдоль них туда-сюда и все никак не мог успокоиться:
- Мерзавцы! – орал он. – Почему молчали? Молчать!.. Почему я – белиберда? Молчать! Всех сгною! Всех поувольняю! Где старик? Молчать!
Так бранился он до тех пока, пока мокрые стражники не вернулись, и не доложили ему, что старика, оскорбившего их повелителя, они не разыскали.
- Испугался! – разом решил Палач, и сразу же успокоился. – Но ничего, - сказал уже солидным, командирским голосом. – Мы его еще найдем, и справедливо накажем. Знаете когда, уроды?
- Никак нет! – радостным слаженным хором ответили разбойники-придворные.
- В следующей сказке, - заявил Палач, с хитрой улыбкой глядя на пень. – И назовем ее мы «Леший».
Оглянулся по сторонам.
- А где же Лихо?
- Не могу знать! – хором ответили придворные разбойники.
Что-то едва слышимое не то проскрипело, не то простонало из лежащего вдоль ручья старого дерева, но никто того писка не услышал.
- Найдется, - уверено заявил Палач. – Всегда найдется глупец, который накличет Лихо на свою голову. А теперь вперед! На грабежи! На разбой!..
Придворные мигом превратились в разбойников, вскочили на коней. И разбойничий отряд помчался прочь от зачарованного места.
Высоко-высоко в небе
парил трехглавый министр нечистой силы…
Конец третьей проказы
Обсуждаем на форуме.