Жюли де Мираваль.
Лэ
-
- Глава одиннадцатая
-
-
- - Я видела дурной сон, Робер, - Клер
дернула зацепившийся за ветку плащ.
- - Я полагал, что всё самое дурное с
вами происходит наяву, мадам. Свернем
на эту тропинку… Что же вам приснилось?
-
- Большой дом. В нём жили враги. А вас
вели мимо меня, и с вас капала кровь.
- - Неужели вы меня ещё и пожалели?
-
- Да, Робер. Вы были очень несчастны.
-
- Не то, что сейчас!
-
Клер вздохнула – Робер язвил всё утро,
и, наверное, так будет продолжаться
весь день. Сама она, как ни странно, была
расположена терпеливо и спокойно
отвечать ему.
-
- Робер, зачем вы зря обижаете меня? Вам
нравится, когда я злюсь на вас?
-
- Конечно, такому сатанинскому созданию,
как я…
-
- Робер, пожалуйста.
-
Робер молча пожал плечами, направляя
свою лошадь в просвет между сплошной
стеной кустарника. Клер не отставала
от него.
-
- Вы взяли с собой Нуара, чтобы показать,
будто мы поехали на охоту. Но вдвоем
выслеживают дичь лишь браконьеры.
-
Робер оглянулся:
-
- Я взял с собой Нуара, потому что всегда
беру его собой. И охотиться мы едем
действительно вдвоем.
-
Неожиданно он прибавил:
-
- Может быть, охота – простой предлог
выманить вас в лес, где легко затеряются
следы любого преступления. Вы не боитесь,
мадам?
-
Клер улыбнулась ему. Робер резко
отвернулся, заставив лошадь прибавить
шагу – они ехали уже по узкой просеке,
неожиданно для сумрачного Эку обильной
солнцем и запахом трав. Клер улыбнулась
ещё раз и сказала в спину барону:
-
- Я привыкаю к этому яду, Робер.
-
Он незаметно задержал свою лошадь, та
пошла медленнее. Клер нарочно не трогала
поводья, позволив своей лошади двигаться
по-прежнему неспешно. Лошадь Робера
остановилась совсем. Поравнявшись с
всадником, Клер произнесла:
-
- По справедливости, Робер, это мне
следовало бы негодовать на вас и
чувствовать себя оскорбленной.
-
- Мир вообще чертовски несправедлив,
мадам.
- - Я прошу у вас прощения, Робер.
-
- За что? – безмерно удивился Робер.
-
Клер серьезно ответила:
-
- За чертовскую несправедливость мира.
Куда нам теперь?
-
Робер указал налево:
-
- Там растет замечательное дерево,
ровесник первого короля Франсии.
-
- Не бывает таких старых деревьев, Робер!
Вы преувеличиваете.
-
- Увидите сами, мадам.
-
В конце просеки возвышался затканный
душистыми травами холм с растущим на
его дальнем склоне великолепным дубом.
Спешившись, они поднялись на холм, ведя
в поводу лошадей. Нуар первым подбежал
к дереву и обнюхал его корни. Дуб был
поистине сказочным. Клер несколько раз
обошла вокруг него, подсчитывая, сколько
туазов оно было в обхвате.
- - Робер, это совсем как тот дуб, под
которым уснул Вальтер Шемонский…
-
- Мне, к сожалению, не явилась Королева
фей, как к нему, хотя здесь я засыпал
неоднократно, - Робер присел на мох,
облеплявший корни дерева, и ласково
гладил этот темно-зеленый бархат. – А
этот холм, где мы сейчас находимся,
возвел я сам.
- - Робер, помилуйте!
-
Он, весело сверкнув глазами, указал на
глубокий, но не обширный овражек,
наиболее высокий склон которого круто
обрывался в трех шагах от дуба.
-
- Да, мадам, это дело моих рук. Я копал
эту яму по обету – я загадал, что если
сумею превратить это ровное место в
холм, мой возлюбленный отец повиснет
на дубе с петлей на шее. Поначалу там
рос лес, но его вырубили – не сам я,
разумеется, тогда я был мальчишкой –
и выкорчевали пни. Но всю эту землю
вынул я сам. На исполнение обета ушло
много лет – и очень много труда. Но я
не жаловался. В детстве я подражал
рыцарям из романов, и только много позже
понял, что на дубе должен был висеть
мой отец – на вон том суку, что над
нашими головами. Он был вдвое больше,
пока не сломался однажды во время бури.
Я был убежден, что виселица для моего
отца, барона д’Оэна, сеньора Турельского,
господина Дюра и владельца Анжюра
поднимется высоко… выше Голгофского
креста, чтобы радовались люди, небеса
и земля Франсии. Жаль, я не успел. Fortuna
dicitur caeca…1
-
- Вы славно убили время, Робер, - Клер
коснулась теплой от солнца коры древнего
дерева. – У вас была неплохая мечта…
-
- Что, желание убить собственного отца
– столь похвальное деяние? Поехали! –
резко крикнул он. Нуар навострил уши.
-
Клер даже не повернула в его сторону
головы:
-
- …дождаться Королевы фей, подобно
Вальтеру Шемонскому. Этот рыцарь, по
преданию, тоже дал обет вознести чудесный
дуб на гору, чтобы освободить от чар
свою Даму (которой и была Королева фей),
заключенную в сердце дерева злым
чародеем.
-
- И что бы я стал делать с феей, мадам?
Совершать подвиги во имя любви к ней?
- - Я уверена, вы и сейчас способны на
это.
-
- Что означает ваше «и сейчас»? – садясь
в седло, бросил барон.
- Клер подошла к его лошади, погладила
животное по шее. Барон натянул повод –
лошадь высоко вздернула голову, заплясала
на месте.
-
- Не трогайте Сапфира, мадам! Отойдите
от меня!
- - Робер!
-
- Господи, как же я устал от постоянных
перешептываний за моей спиной, от
трусливого любопытства всех, для кого
я являюсь воплощением дьявола! Мадам!
Прекратите играть со мной в свою
слезливую христианскую жалость –
ненавидьте меня, если желаете, но не
пытайтесь приласкать!
-
- Робер! – крикнула Клер.
-
Сапфир взвился на дыбы. Барон повернул
лошадь, чтобы ускакать. Клер бросилась
за ним.
-
- Прочь, мадам! Прочь!
- Часть склона, на самом краю которого
гарцевал Сапфир, неожиданно осела и
обрушилась вниз, увлекая за собой лошадь
и всадника. Мгновение конь ещё перебирал
передними ногами, пытаясь удержаться
на краю и выбраться, но очередной пласт
земли поддался под тяжестью их обоих,
и лошадь упала, опрокинувшись на спину.
- Следом за верховым в обрыв медленно,
но неудержимо оползнем потащило
гигантское дерево – земля под его
корнями вспучилась, и дуб, не поместившийся
бы в обрыве целиком, повалился кроной
в овраг, беспомощно обнажив могучие
узловатые корни.
-
Нуар опомнился первым и устремился в
яму. Клер осторожно приблизилась к
обрыву.
- Барон лежал, по-видимому, без сознания,
ноги его были придавлены трупом Сапфира,
сломавшего себе при падении хребет.
Ветви дуба шатром нависали над его
головой, и хотя дерево упало рядом, оно
не задело барона.
- - Робер! – окликнула Клер. – Робер!
Не отвечает…
-
Клер спустилась к барону. Прежде чем
приводить его в чувство, она попыталась
столкнуть труп коня в сторону, но ей
это было не под силу.
-
- Барон в надежной ловушке. Охоту нельзя
назвать неудачной – какой редкостный
хищный зверь в силках! Так лес скроет
следы любого преступления, Робер?
Пожалуй, вы правы, как обычно. Неужели
мне приснился вещий сон? Вы стали таким
милым и терпимым, когда оказались
беспомощным и, наконец, умолкли. Полагаю,
мертвым вы станете подобным ангелу,
моё дорогое сатанинское создание…
-
Нуар лег рядом с хозяином. Клер опасливо
подошла ближе, опустилась на колени.
Пес оскалился. Клер отпрянула. Собака
смотрела на неё с холодной ненавистью,
готовая укусить любого, кто дотронется
до её господина, которого зверь
намеревался защищать до последнего
вздоха. Клер уважала преданность вообще,
но сейчас Нуар скорее мог погубить
Робера, чем помочь ему своей отвагой.
Клер досадливо всплеснула руками –
что, если Робер умрет?
- Умрет… или уже умер… Клер отошла и
села на поваленное дерево. Следует
обдумать эту возможность. Этот Божий
знак…
-
Нужно помнить не только о себе. Какие
последствия и выгоды принесет исчезновение
барона д’Оэна всем?
- Катарэна… Обретет покой, уверенность
в сохранности своего графства, границ,
жизни, власти. Быть может, она выйдет
замуж за де ля Фербра – он, бедняжка,
будет так счастлив! И Катарэна тоже. А
вместе с ней будет довольна и Клер.
Смерть д’Оэну…
-
Однако Клер должна учитывать не только
свои интересы – убивая Робера, она
вмешивается в политику королевства и
даже совсем меняет её.
-
Барон упоминал о своём могуществе, о
множестве людей, служащих ему, и о не
последних во Франсии людях – если эта
орда останется без пастыря… Каждый из
них будет стремиться обрести влияние
на страну, отобрать для себя богатейшие
земли. И кто знает, удовольствуются ли
они разграблением состояния д’Оэнов
или им захочется большего? Занять место
барона? А сколько ещё вельмож из
королевского окружения мечтают быть
правителями Франсии за спиной государя!
Генриха II и так ставили не слишком
высоко, понимая, что на самом деле
королевство находилось в руках барона
д’Оэна, а не молодого короля, занятого
лишь охотами и развлечениями.
- Клер представила себе междоусобицу
крупных сеньоров, к которой присоединятся
их мелкопоместные вассалы, и вассалы
их вассалов. Потом взбунтуются города,
в особенности те, что были пожалованы
вольностями и привилегиями в торговле
и управлении и те, что хотят добиться
таковых для себя. Появятся легаты папы
римского и начнут растравлять раны
королевства. Его святейшество, разумеется,
добрый христианин и не потерпит розни
между чадами Божьими, но ему весьма
хотелось бы иметь собственное герцогство
с наместником из Рима (очередным его
бастардом, которому не хватило вотчины
в Италии) во главе, и южные области
Франсии нравились святому отцу ничуть
не меньше Святой Иерусалимской земли.
-
Были ещё крестоносцы – оставшиеся не
у дел рыцари, которых так неудачно
пробовали собрать несколько раз за
последние семьдесят лет. Но короли
Франсии противились тому, чтобы их
подданные - рыцари, составляющие ядро
королевского войска - покидали страну
так надолго и, ко всему прочему, не имея
твердой надежды вернуться обратно,
хотя многие сеньоры, воспитанные на
рассказах о чудесах заморских островов
и халифатов, о битвах под никогда не
заходящим солнцем, о золоте, золоте и
неисчерпаемом источнике золота,
томящегося в сокровищницах безбожного
султана, рвались воевать с язычниками,
и если бы море Божьей волей однажды
высохло, прошли бы по его дну в Палестину
даже пешком.
- Но напрасно папа Михаил IX издавал
буллы, намечая дату нового освободительного
похода; напрасно разорялись захудалые
рыцари, скупая доспехи работы итальянских
оружейников, самых лучших мастеров
этого дела; напрасно воины стекались
в Регардй, Матйн и Туáр, готовые,
пришпоривая коней, скакать в Вилль-ан-Мер
или Безуан, чтобы там сесть на корабли
и отплыть в сказочные страны. Приезжал
папский гонец в камзоле с вышитыми на
груди ключами святого Петра и, сломав
печать, читал скорбное, исполненное
сожаления послание папы: «Похода в этом
году не будет». И возвратившиеся домой
рыцари снимали белые, с нашитыми на
полотно лазоревыми крестами плащи и
укладывали их в сундуки. С каждым новым
разочарованием – а было ложных сборов
уже четыре – всё меньше благочестивых
крестоносцев собиралось под знамена
папы с девизом «Dieu le veult»2, у которого
оставалась последняя возможность
возродить славу христианского оружия
среди поклонников Магомета.
-
Умри сейчас Робер, державший папу в
своих руках, собственно и посадивший
его на престол апостола, и папа вторгнется
во Франсию. Сначала – и Клер зажмурилась
– Прованс. Там порты, корабли, деньги,
торговцы, хорошо знающие земли и города
султана, много раз побывавшие там,
будущие советчики и соглядатаи, с
восторгом одобряющие планы, весьма
выгодные для их купеческих дел. Папу
поддержат итальянские князья, которым
тесно на их полуострове, множество раз
поделенном и раздробленном – и впереди
всех поедет герцог Миланский. Ах, как
же он сглупил тогда со своей шлюхой!
Папскому пащенку графство могло
достаться даром, не затми его и без того
небогатый разум прелести первой
встречной потаскухи. Его отец должен
был бы наложить на него суровую епитимью
– никак не меньше восьмидесяти ударов
плетьми.
- Да, а Орден круальеров? Поможет папской
армии, то же сделают прочие бароны. А
Робера уже не будет… Это крикливое
воронье растащит королевство по кускам.
Не уцелеет и Веритэ.
- Клер погибнет первая – слуги,
доверенные сообщники д’Оэна, избавятся
от неё хотя бы под предлогом мести
убийце их господина, но главное – как
от свидетельницы… Свидетельницы чего?
Да чего угодно – они могут подумать,
что Робер открыл ей некоторые тайны.
Но он же их действительно открыл!
- Но не всё ли ей равно? Не убьет ли её
д’Оэн после свадьбы – её приданое,
право на графство, уже будет неотторгаемо,
так запишут в брачном договоре. Для
Клер нет никакой разницы – живой он
или мертвый. Не преувеличивает ли её
воображение? Нет. Достаточно напомнить
себе о вчерашнем вечере. Такое оскорбление
смывается только кровью обидчика.
-
«Я рассуждаю, как закоренелая убийца,
- невесело подумала Клер, доставая из
складок платья стилет. Он сам научил
меня, куда направить острие. «Слишком
многие желают убить меня…» Они
позавидовали бы мне, наверное. Господи,
благосло… Нет, это уже кощунство!
Достаточно с меня будет и одного
смертного греха».
-
Нуар не давал ей подойти к барону. Прижав
к голове уши, он недвусмысленно грозил
Клер. Она ударила собаку по морде ножом
– животное завизжало, закрутилось на
месте. Клер, улучив момент, ударила
снова. На черной шерсти Нуара расплылась
кровь из глубокой, идущей наискось
слева на шее раны. Первая, пришедшаяся
поперек глаза, сочилась сукровицей из
поврежденного яблока.
-
Нуар бессильно сучил лапами, пытаясь
опереться на передние, щелкал зубами,
но не встал. Конвульсии сотрясли его
чересчур громадное для собаки тело, и
он затих.
- Клер, даже не вытерев клинка, поспешно
приблизилась к барону. Внезапная ярость,
какой заболевают звери, учуяв запах
крови, обуяла её. Припав к д’Оэну, она
иступлено полосовала его камзол на
груди, распарывая бархат. Ухватившись
обеими руками за рукоятку стилета, Клер
с силой провела вертикаль на том месте,
где должно быть сердце. Металл противно
скрежетал о металл, кончик ножа кое-где
цеплялся за колечки кольчуги, которая
была надета на бароне и благодаря
которой его грудь не превратилась ещё
в искромсанный кусок мяса с обвисшими
лохмотьями кожи. Клер вымещала на враге
весь свой страх, усталость от ужаса,
боязни за друзей, затаенные обиды, за
которые и не мечтала когда-либо
расплатиться. Став на некоторое время
сильнее барона, получив возможность
пренебрегать им, она с фанатичностью
сумасшедшей принялась растаптывать,
уничтожать, разрывать того, кого
ненавидела и от кого зависела. Со свистом
дыша сквозь стиснутые в счастливом
оскале зубы, Клер тяжело опустилась
рядом с этим уже мертвым для неё
человеком, которого, однако, не спешила
добивать, растягивая, словно лакомка,
удовольствие.
- - Потерпи, мой хороший, - прошептал
Клер, убирая с лица барона волосы
ласкающим движением. – Бог простит
тебе малую толику прегрешений за такую
смерть. Подумай, какое одолжение я тебе
делаю – прощенная за мученическую
смерть лишняя сотня лет в пылающей
Преисподней стоит благодарности. Потом
– а, быть может, очень скоро – я приду
к тебе. Мы будем отбывать наказание
вместе – что бы ни говорили ученые
схоластики, а это – убийство Божьей
твари, человека. Я только отдохну
немного, мой хороший. А ты такой красивый…
- Клер вздохнула, отирая кровь из
крошечной царапинки на щеке барона. –
Похож на архангела – тоже гордый, ясный
и равнодушный. Но тебе не восседать
одесную престола Господа, мой хороший,
никогда.
-
…Как выглядит слово «никогда»? Франсуа
сказал, что как проклятье. У Жаворонка
есть своё «никогда», а у тебя – своё. А
моё «никогда» - вот оно, рядом. Если бы
сейчас ты открыл глаза, мой хороший, ты
бы увидел. Как вижу я…
-
Ты словно спящий ребенок – так трогательно
свел брови, будто борешься с дурным
сном и не можешь проснуться. Хотелось
бы мне в последний раз посмотреть в
твои темные глаза, такие непохожие на
глаза Тибо…
-
Тибо…
-
«Словно колокола святого Этьенна
вызванивают «Ти-бо, Ти-бо», вторя бубенцам
на сбруе его коня. Менестрель из страны
фей, Король трубадуров! Я поехала в
Турель из-за него – не из-за д’Оэна, не
из-за Франсуа, жизнь и свободу которого
купила ценой этого путешествия. Я
обещала барону, что отправлюсь с ним в
Турель, если он поможет Жаворонку, другу
Тибо. Не проси за Мебона Тибо, я не
сделала бы и половины того, что пришлось,
для спасения Франсуа. Но за друга просил
Тибо. Я здесь из-за Тибо.
-
Колокола святого Этьенна – самые чистые
голоса в Провансе… «Ти-бо, Ти-бо»…
-
Я обещала. Я дала слово – слово дочери
пэра, слово госпожи Веритэ. Слово
Клариссы-Аньезы-Рене. Разрываюсь на
части… Тибо сказал, так называется
последняя песня Жаворонка, которую он
пел ещё тогда, когда видел мир обоими
глазами. Он тоже разрывался на части?
-
Долг – учил меня отец. Долг – учила
меня церковь. Долг – учили
меня chanson de geste3. Долг
– повторяют колокола святого Этьенна,
самые чистые голоса в Провансе.
- Жизнь – не лэ. В жизни нет ни красоты,
ни верности – но есть долг. Я обещала
Роберу».
- - Робер, - глухо позвала она, словно
шепот мог разбудить того, кто не
почувствовал бушующей над ним ярости.
Но Робер открыл глаза.
- - Что случилось, мадам? – он попытался
приподняться, с изумлением посмотрел
на мертвую лошадь, придавившую его к
земле. Заметил Нуара.
-
- Он мешал мне, - оправдываясь, произнесла
Клер.
-
Робер понял по-своему:
-
- Неразумное животное! Но вы, надеюсь,
не ранены?
-
Клер молчала, и Робер обеспокоено
заглянул ей в лицо.
-
- Мадам? Ответьте же, пожалуйста!
- Клер подумала: «Самым мучительным
оказался стыд… И в этом он прав!»
-
- Я невредима, Робер. Но вы…
-
- Помогите мне освободиться.
-
Но даже вместе им не удалось ничего
сделать.
- - Мадам, если Изумруд никуда не убежал
– берите его, поезжайте в Турель.
Приведите моих слуг. Не ждите, не теряйте
времени, мадам.
-
У Клер тихо вырвалось:
-
- Разрываюсь на части…
-
Робер не услышал и продолжал настойчиво
уговаривать её уезжать.
-
- Тише! – Клер приложила пальцы к губам
Робера. Ещё есть возможность, самая
последняя – точный удар и…
-
- Тише, Робер, - повторила она. – Не
тратьте силы. Я не брошу вас. Кроме того,
я не найду обратной дороги в этом лесу.
-
- Лошадь сама вывезет вас к замку, -
возразил Робер. – Она не заблудится.
Езжайте!
-
- Если бы Нуар…не погиб, - мягко уговаривала
Робера Клер, - я без колебаний доверила
бы вас его защите. Но вы сами рассказывали
мне о волках и кабанах, которые живут
в Экуаских чащах.
-
- Если вы успеет привести помощь до
ночи…
-
Клер горячо воскликнула:
-
- Что, если не успею? Хватит споров,
Робер. Я остаюсь.
- Робер тяжело вздохнул.
-
- Здесь действительно небезопасно.
-
- Если понадобится, я проведу около вас
всю ночь.
-
- Как нескромно, мадам! – с привычной
иронией вздернул бровь Робер. – Дочь
пэра Франсии, как не стыдно.
-
- Вам повезло, что я дочь пэра, - вздрогнула
Клер. – Но это всё пустяки. Приподымитесь,
я подстелю вам под спину ваш плащ –
вечером похолодает, и вы совсем
замерзнете.
- Она ожидала пошлого замечания барона,
но он промолчал.
-
«Я сумасшедшая, - корила себя Клер,
неосознанно ласково укутывая Робера
в суконный плащ. - Я ещё буду сожалеть
о том, что он остался жив. Я…» У неё
опустились руки – Робер смотрел на неё
с благодарностью. Благодарностью за
сочувствие, которого не ждали и которого
не требовали. Благодарностью человека,
которого впервые не прогнали от себя.
-
- Спасибо, clarissima4.
-
Клер качнула головой: не за что, хотя
понимала, насколько важна для Робера
забота, проявленное к нему доброе
внимание.
-
- Что значат слова «Разрываюсь на части»?
-
Клер улыбнулась:
-
- «Разрываюсь на части»?У Франсуа есть
такая песня – она о сложности выбора.
- - И из чего же выбирают?
-
- У Жаворонка, - Клер лукаво прищурилась,
- женщина из двух мужчин. Но я, говоря
«разрываюсь», имею в виду такой выбор,
при котором обе возможности одинаково
привлекательны, и трудно остановиться
на чем-то одном.
- Робер задумчиво повторил:
-
- Разрываюсь...
-
Ни один из них не произнес больше ни
слова. Клер незаметно погрузилась в
дремоту, поскольку ощущала тяжесть
усталости после потрясения несовершенного
убийства. Сквозь сон она услышала:
-
- Clarissima!
-
- Робер? – Клер с трудом немного приподняла
отяжелевшие веки. Вокруг роняли искры
многочисленные факелы, раздавались
приглушенные голоса и ржание лошадей.
Огонь в темноте горел заманчиво и
тревожно.
-
- Изумруд пришел в Турель. Нас нашли.
-
- Хорошо, Робер, - кротко ответила Клер,
снова засыпая.
- Откуда-то издалека Робер сказал:
-
- Не будите её. Осторожнее… «Разрываюсь
на части», надо же... А моя любимая песня,
clarissima, – «Ты меня погубишь».
-
- Глава двенадцатая
-
-
- Когда д’Оэна доставили в замок,
уложили в постель, когда его сломанную
ногу осмотрел и перевязал лекарь, Клер
попросили зайти к барону в опочивальню.
Слуги оставили их наедине. Сам раненый,
хотя и бледный после операции, улыбнулся
ей и взмахом руки подозвал ближе. Клер
подошла к постели и оторопела.
- Сперва она было подумала, что внезапно
повредилась рассудком – барон напевал.
Она прислушалась, пытаясь уловить
смутно знакомый мотив. Любопытство
взяло верх над неприязнью, и она
осведомилась у д’Оэна, что это за песню
он вспомнил.
- - «Смеясь, мой дух кидала в ров Любовь
на растерзанье».
- - Гас Брюле из Бошара?
-
- Ммм… по чести признаться (хотя откуда
у такого негодяя честь, одернете меня
вы), не знаю. Я слышал эту песенку на
одном из королевских пиров, и вот – она
случайно запомнилась мне. Хотя я совсем
не помню слов… А вы?
- - Я знаю её наизусть.
-
- Как и сотни других, полагаю. Придвиньте
кресло, мадам, я велел поставить его
тут, у кровати. Костоправ мой знает своё
ремесло, но от боли может избавить меня,
лишь приготовив одурманивающее питье,
а быть одурманенным мне не по вкусу.
Предпочитаю терпеть, но оставаться
самим собой и при собственном разуме.
Присаживайтесь же, прошу.
- - Благодарю.
- Барон повернул к ней восковое лицо.
Голова его лежала, опираясь затылком
на высокие подушки – он несколько раз
силился приподнять её, но сил у него
недоставало.
- - Я думаю, проклятое это падение стоило
мне не только ноги. Все кости ломит,
будто мною, как куклой, играли дети
великанов. Впрочем, это мне урок.
-
- Какой же? Быть вперед осмотрительнее
и глядеть под ноги своему коню?
- - О, нет! – подмигнул он. – Не спорить
с женщинами – их не переупрямить. Они
всегда поступают по-своему, в особенности
когда намереваются проявить немного
великодушия и жертвенности.
- - Я не понимаю, о чём вы, мессир, -
смутилась Клер.
- - Бросьте кокетство! Вы не оставили
меня одного и не добили, несмотря на
сильнейшее искушение. Мы были втроем:
я, вы, ваш нож, - однако я всё еще жив.
Чему не перестаю удивляться со вчерашнего
дня.
- - Мессир! – вспыхнула Клер.
- Он махнул рукой:
-
- Скромная жена – большая редкость в
наше время. Вы слышали мой шепот о
помощи, и вы мне помогли. И будет об
этом!
- Клер поморщилась, когда он упомянул
о жене, и заметила:
-
- Шепот слышен лучше крика: если кричать
– слышат люди, если шептать – внемлет
Бог.
- - Занятно. Это сказал кто-нибудь из
отцов Церкви?
- Клер качнула головой:
-
- Это сказала моя старая кормилица перед
тем, как батюшка велел спустить её зимой
в прорубь.
- - И за что же её наказали?
- - Батюшка, сколько я помню, не
удосуживается придумывать вины для
своих сервов. Он учит меня, что если
очень хочется что-либо сделать, и к тому
же не имеется никаких препятствий для
исполнения желаемого, то нужно тешить
свою душу, ничем не стесняясь.
- - Я надеюсь, нравом вы пошли не в
батюшку, потому что баронесса д’Оэн
тешить душу, из прихоти топя слуг, не
будет. В семье д’Оэнов подобное себе
позволить может лишь глава рода – а
это я.
- Клер отвернулась, и ей стало не по
себе, как и всегда, когда кто-либо
упоминал о скорой женитьбе. Она уже
немного жалела, что решила не убивать
барона – Клер с раскаянием признавалась
себе, что её раздумья о судьбах государства
могли оказаться ошибочными, что для
Франсии вполне могло бы быть лучше,
если бы опасный для всех д’Оэн случайно
погиб на прогулке. Однако оттого, что
сама она начала бояться его не так
слепо, как раньше, здравые рассуждения
мешались у неё в голове со смутной
жалостью, и конечный смысл событий в
её глазах искажался. Наконец, д’Оэн
просто вызывал у неё сочувствие: имея
властного, себялюбивого и преисполненного
гордыни отца, Клер очень хорошо могла
представить жизнь, которую барон вёл
под началом Робера I д’Оэна. Родись она
не наследницей, а наследником графства
Веритэ, возможно, её воспитывали бы на
схожий, жестокий, лад.
- - Коль скоро мы заговорили о стихах…
Мне вспомнилась старая поговорка –
рыцарский девиз не помню чьего рода:
«A Dieux – mon âme, mon corps – au Roy, mon coeur – aux
Dames, l’honneur – pour moi»1. Не уверен, что
Господь сочтет мою изношенную душу
ценным даром; не опасаюсь, что король
потребует моего тела; не знаю, есть ли
у меня честь – однако сердцем моим
можете располагать по своему усмотрению,
любезная графиня.
- Шутливая речь барона тронула Клер.
Она от природы была чувствительна, а
чтение поэм о чудесных приключениях
только испортило её. Подчас неукротимое
воображение мешало ей здраво судить о
вещах, людях и событиях: она безоговорочно
верила, что подвиги, совершавшиеся
вымышленными героями рыцарских романов,
происходили на самом деле; Вальтер
Шемонский был для неё более живым
человеком, чем король Генрих, которого
Клер видела в своей жизни всего четыре
раза и с которым не обменялась ни единым
словом, кроме церемониального приветствия.
При всём при том Клер знала, что история
рыцаря Вальтера сочинена от первого
до последнего слова, но рассудочное
знание мало влияло на её убеждение, что
Вальтер Шемонский – превосходный воин
и обходительный кавалер. Истории,
записанные в книгах, постоянно приходили
ей на ум, в особенности если нечто
похожее на них происходило с ней в жизни
– а трудно было вообразить иное такое
существование, при котором различного
рода приключений было бы не избежать,
нежели жизнь бок о бок с Робером д’Оэном.
- Она взяла полотенце, обмакнула его
в медный тазик, наполненный водой, и
вытерла барону покрытое испариной
лицо: дамы рыцарских романов истово
выхаживали раненных, имевших несчастье
угодить под их ревностную опеку.
- Барон позволил себя обиходить, однако
спросил:
- - Зачем вы это делаете? Я – ваш враг.
- - Не думаю, что этим званием нужно
хвалиться… тем более передо мной.
- Он сделал усилие, приподнялся навстречу
ей:
-
- Меня следовало бы убить в лесу. Многие
поблагодарили бы вас за этот подвиг.
- - Убийство беспомощного и безоружного
человека – отнюдь не подвиг.
- - Так пишут в рыцарских романах?
- - И в Библии, мессир.
-
Он сипло рассмеялся. Клер сохраняла
невозмутимость.
- - Никогда не думал, что упоминанием
сей священной для простаков книги меня
удастся пристыдить. С вами невозможно
иметь дела, мадам, - вы непредсказуемы.
- - Вы – тоже.
- Он стянул простыню в горячих пальцах.
-
- Напротив, мадам, напротив. От меня
можно ожидать лишь одного: подлости,
злобности, жестокости и всяческой
мерзости. Я очень предсказуем.
- - Упиваться собственными недостатками
в ваших привычках, насколько я понимаю.
Равно как и изрекать разнообразный
вздор.
- Д’Оэн откинулся на подушки, закусил
губу. Клер заметила это и опустила глаза
– она ненавидела больных, слабых, калек,
увечных. Она соглашалась с отцом, когда
тот утверждал: слабых нужно добивать
сразу, не тратя на них впустую милосердия
и времени. Увидеть жалкого д’Оэна,
распластавшегося на постели, пропитанной
запахом хвори, разметавшего жилистые
руки, беспокойно и вслепую шарящие по
постели, дышавшего тяжело, так что
ходуном ходила грудь – увидеть жалкого
д’Оэна Клер не ожидала.
- - Я – в вашей власти, мадам. Забавно
до дрожи…
- Клер поправила сбившееся одеяло.
Пожав плечами, она ответила:
-
- Постарайтесь заснуть.
- Он возразил:
-
- Нет ни желания, ни времени спать.
Знаете, а ведь в любую минуту может
войти кто-нибудь, кому захочется добить
раненого дракона и забрать его сокровища.
Я собираюсь сторожить свою жизнь до
последнего вдоха, даже если не очень-то
и в состоянии её защитить. – После
непродолжительного молчания он добавил
просящим тоном: - Побеседуйте со мной.
- - О чём?
-
- О стихах, к примеру. Вы, должно быть,
знаете в них толк?
- - Немного, - усмехнулась она, вспомнив
едкие издевательства отца над сочиненными
ею кансонами. – Немного. Однако на самом
деле стихи гораздо скучнее, чем о них
можно судить. Для кого-то это ремесло,
для кого-то – забава, для кого-то –
нажива. У вас есть любимые песни?
-
Он расхохотался так, что пот выступил
у него на лбу:
-
- Ох, мадам, не велите же вы мне на одре
болезни напевать дрянные стишки
трубадуров – у меня нет столько силы
духа, чтобы стоны страдания сопровождать
сладостным звучанием поэзии. Позвольте
отказаться отвечать на ваш вопрос.
- - Ваши муки не так велики, как вы
пытаетесь их изобразить. Я сужу об этом
по тем колкостям, для метания которых
в меня вы находите и остроумие, и силу
духа.
- - Колкости – не более чем ещё одна из
моих гадких привычек, мадам. Барон д’Оэн
просто не в состоянии дышать воздухом
земли, если не изрыгает хулу и не
предается словоблудию.
- - В самом деле? Мне жаль мессира барона
– он должен быть весьма скучным
собеседником. Ничто так быстро не
надоедает слуху, как пустая брань.
- Он кивнул и прикрыл глаза. Клер
придвинула скамеечку для ног и уютно
устроилась в большом кресле – она могла
рассматривать подвижное лицо барона
в своё удовольствие. Темное лицо, решила
она. Лицо владетельного сеньора. Лицо
умного и расчетливого человека. Молодое
лицо, когда с него сходит язвительная
усмешка и тень высокомерного презрения.
Спокойное и умиротворенное лицо.
- Немного передохнув, он заговорил, не
поднимая век:
- - Я прошу вас поразмыслить кое над
чем: отчего никого не заботит судьба
чудищ, которых могучей рукой сражают
доблестные рыцари? Чудищам, как и всем
прочим, тоже не хочется умирать. Почему
любой, кого автор романа или лэ назовет
прекрасным героем, имеет право пойти
и убить того, кто покажется ему злодеем
и врагом?
-
- Таковы правила.
- - К чёрту правила! По правилам вы
обязаны были зарезать меня.
- - По вашим правилам была обязана, а
по христианским…
-
- Бросьте! Вы не христианка.
- Клер изумилась и запротестовала.
- - Да, не христианка. Настоящая христианка
читала бы сейчас молитвы, но не слушала
мои искушающие речи. Настоящая христианка
не поехала бы со мной в Эку. Настоящая
христианка не влюбилась бы в разноглазого
менестреля.
- Клер лишилась дара речи. Она долго
смотрела на барона широко раскрытыми
глазами и молчала.
- - Почему… почему вы говорите мне это?
- - Это неправда?
- - Это вас не касается!
- Он приоткрыл один глаз и посмотрел
на неё:
-
- Конечно же, касается. Я заинтересован
во всём, что так или иначе относится к
вам – к вам, моей будущей супруге.
- Клер задохнулась. Он был прав. И на
пальце у неё сидело его изумрудное
кольцо. Барон усмехнулся и зажмурился.
- - Вы верите в судьбу, графиня?
-
- Всё в Божьем мире убеждает смертных,
что предопределение существует и что
его невозможно обойти.
- - Не приведете ли вы в пример сюжет
какого-либо романа?
- - Вы смеетесь! – погрозила ему Клер
пальцем, однако всё же задумалась. –
Если только история Норбера по прозванию
Куп-де-Фудр2… - наконец проронила она.
- Барон попросил рассказать ему эту
сказку.
- - Он был монахом-расстригой и сбежал
из обители, куда его насильно поместили
родители, дабы несколько укротить
свирепый и непокорный нрав своего
наследника. Увы, Норбер сбежал из
монастыря, заодно сманив с собою кое-кого
из духовных братьев. Они собрали шайку
и разбойничали на Брионе, захватывая
и топя суда купеческих караванов, и не
находилось на них управы, потому что
приречные жители стояли за разбойников
Норбера горой – ведь тот щедро делился
с ними добычей, золотом подкупая их
совесть. И случилось им подкараулить
ладью, что везла старую-престарую
настоятельницу из Ордена Флоренсинок,
иначе Молчальниц: устав предписывал
им пожизненную немоту. Норбер люто
ненавидел всё церковное сословие,
поэтому замучил старуху пытками до
смерти, содрав с неё заживо кожу. Однако
она успела кое-что ему посулить: перед
смертью разомкнув один-единственный
раз уста, дала Норберу новое имя –
Куп-де-Фудр, и предсказала, что истинное
горе этого проклятого имени он сполна
испытает в будущем. Разбойник и его
подручные лишь посмеялись.
- - Coup-de-Foudre означает «удар молнии»?
-
- Да, но люди ученые, пишущие стихи
«тёмным стилем», называют так внезапную
любовь, которая падает на голову человека
подобно молнии. Или подобно наказанию,
ведь Господь карает, посылая смерть от
молнии.
- - Coup-de-Foudre, - тихонько повторил д’Оэн,
- Coup-de-Foudre.
- - Итак, Норбер принял проклятое имя
и даже сделал молнию своей эмблемой. И
всё бы шло хорошо, если бы в одной из
деревень, куда разбойники нагрянули
покутить, не увидел их главарь двух
сестер-погодков и не влюбился в обеих
с первого взгляда.
- - Как – в обеих сразу? Да и что за беда?
Он мог взять себе в подруги хоть дюжину
девиц – не думаю, что кому-то взбрело
бы на ум его попрекать.
- Клер склонила голову:
-
- Совершенно верно, но иначе не было бы
опасности исполнения проклятия, не так
ли? А между тем оно только начало набирать
силу.
- - Говорите же, говорите. Вам, я вижу,
нравится измываться над беспомощным
д’Оэном.
-
- Ну так слушайте. Норбер потерял всякий
разум и забрал сестер с собой, чтобы
всегда они его сопровождали. Старшая
была блондинка с нежной кожей, младшая
– черноволосая смуглянка (не удивляйтесь,
в чудесных историях менестрелей и не
такое случается), и каждая из них
пребывала в уверенности, будто лишь её
одну любит Норбер Куп-де-Фудр. У него
не хватило ни смелости, ни благоразумия
открыть правду, но терзал его отнюдь
не страх, что обман может быть обнаружен,
а то, что он никак не мог выбрать одну
из двух женщин. Он понимал, что невозможно,
чтобы обе были дороги ему в равной
степени, и, значит, кого-то из них он
любит истинной любовью, а кого-то –
обманной, и, разделяя своё сердце,
оскорбляет тем самым свою настоящую
возлюбленную. Голова шла у него кругом.
День и ночь думал он и взвешивал, но
решения принять не сумел: стоило Норберу
возомнить, будто он не может жить без
своей белоснежной лилии, как вспоминал
об обжигающей темной красоте её сестры
и вновь терял опору, с таким трудом
обретенную им в мыслях.
- - Неужели трудно выбрать? - д’Оэн
неосторожно сдвинулся и закусил губу
от боли. – Если вообще так уж нужно было
выбирать.
- - Это роман, мессир, - выдумка, и я
передаю её как есть. Если что-либо
вызывает у вас недоумение, моей вины в
том нет. Однако вы правы, мессир, -
задумчиво проговорила она. – Не в
тяжести выбора заключалась мука, хотя
поначалу Норбер много сетовал на свои
затруднения.
- - Надо полагать, красотки выведали
его сердечный секрет и выцарапали друг
другу глаза? Или поколотили Норбера?
- - Ни то, ни другое, мессир. Надумав на
время покинуть обеих своих подруг,
Норбер отвез их в отчий дом, где увидел
их сестру, что походила и на старшую, и
на младшую, и была словно создана для
разрешения всех гибельных противоречий.
- - Как кстати! Здесь и расставила судьба
свои силки?
- Клер кивнула.
- - Прежние страдания научили Норбера
уму-разуму, а предположение, что, возьми
он с собой всех трех сестер, сомнения
начали бы одолевать его с новой силой,
наполняло его ужасом большим, чем самое
пекло сражений и схваток, в которые он
и его ватага постоянно ввязывались.
Тогда он решил уменьшить опасность
искушения, что могло бы начать осаждать
его вновь, и уехал всего лишь с
одной-единственной девушкой.
- - Бьюсь об заклад – ваша благосклонность
против дырявого сапога – что этот
удалец тайком ото всех выкрал среднюю
сестрицу, чтобы не злить до поры остальных
своих возлюбленных и отправился в
сокрытое от посторонних местечко с
целью вопросить свою душу, сердце и то,
что он опрометчиво величал «умом».
- - Вы язвите, но конец этой истории
печален – иначе, впрочем, её не следовало
бы и сочинять. Мессир угадал – Норбер
уволок похищенную девицу в своё логово,
но она дала ему отпор и вдобавок
наговорила дерзостей, которых произносить
не следовало ни в коем случае.
- - После легко судить о том, что следовало
и чего не следовало делать. Вы сами,
графиня, никогда не даете волю чувствам?
- - Дочь пэра воспитывают таким образом,
что приучают её править своими чувствами
твёрдой рукой.
-
- И в её государстве никогда не бывает
бунтов? Счастливая же это, как мне
мнится, страна, - он помолчал. - Однако,
что же Норбер Куп-де-Фудр и его мучения?
- - Слова девушки так разозлили его,
что он набросился на неё, как дикий
зверь, и уже ничто не могло смягчить
его беспощадности: ни запоздалые мольбы,
ни упреки, ни жалобы. Норбер торжествовал,
думая, что обрел наконец счастье, но
девушка выхватила у него из-за пояса
кинжал и зарезалась у него на глазах.
- Д’Оэн прикрыл глаза и капризно
протянул:
-
- Только-то? Я бы посоветовал девице
ткнуть клинком в обидчика, как некогда
советовал и вам. Убивать себя – последнее
средство и совершенная глупость.
- - Иногда этой глупости не избежать,
мессир барон, - вздохнув, возразила
Клер.
- - Допустим. Но что же тогда сделал
разбойник?
- - Ушел в самую чащу леса, нашел круг
стоячих камней, в котором молились люди
в незапамятные времена, и провел в
заколдованном древними чарами круге
ночь.
- - Зачем, ради всего святого?
-
- Чтобы наутро оказаться распятым на
дубе – терн оплетал его руки и ноги,
запястья и голени, горло и лоб. По давнему
запрету, лесные круги принадлежали
народу фей, и тот, что осмеливался войти
в них, рисковал жизнью. Норбер знал, что
не миновать ему было кары – но именно
этого он искал. Шипы врезались в его
тело, и на конце каждой иглы рдела
капелька горячей крови. Он знал, что
бесконечным будет его страдание, но
именно такой неизбывной муки жаждала
его душа, и память о содеянном причиняла
ему гораздо больше боли, чем путы
терновника.
- - Значит, он сам сочинил для себя
наказание – страшнее смерти, но всё же
не такое страшное, как жизнь? Норбер
струсил и не захотел расправиться с
собой по-настоящему. Он был слаб.
- - Не всем рождаться сильными, мессир,
- заметила Клер. Она едва сдержалась,
чтобы не напомнить д’Оэну о том, как
он сам склонился перед жестокой волей
своего отца, как его колени подогнулись
и шея склонилась под ярмо. Однако
справедливости ради она вспомнила и о
том, что униженно пришла просить у
барона за Жаворонка, когда Катарэна
отказала ей в милосердии для невольного
убийцы. Её приезд в Эку на свой лад тоже
был слабостью и уступкой, а в немалой
степени и трусостью – и то, что гнева
барона д’Оэна трусили все вокруг без
исключения, оправданием ей служить не
могло.
- - Вы хорошая рассказчица, мадам:
говорите об этих людях и событиях так,
будто наблюдали воочию. Наблюдали
неравнодушно. А историю обо мне вы
когда-нибудь поведаете?
- «Это зависит только от воли Всевышнего…
и от вас, мессир мой нареченный жених»,
- подумала Клер, но дерзости произнести
вслух хотя бы слово у неё не достало.
Она устремила взгляд на лампаду,
подвешенную в складках полога над
изголовьем. Задернутые занавеси полога
отгораживали обширное баронское ложе
от мрака и пустоты ночи, напущенной в
комнаты нарочно – за запертыми ставнями
покоя, должно быть, время успело перетечь
только за полдень. Отчего-то считается,
что холодный сумрак способствует
излечению больных и раненых лучше, чем
живое горячее солнце. Древний лесной
край Эку, впрочем, всё равно не мог
похвалиться обилием солнечного света
– густая шатерная листва исполинских
деревьев отсеивала почти все лучи,
посылаемые дневным светилом на земли,
занятые чащобой.
- - Я чувствую, что от вашей повести мне
стало только хуже. Быть может, вам в
руки попадалась книга, чьё содержание
было бы чуть менее возмутительным? Я
обещаю не быть прихотливым слушателем:
довольно, если это будет роман о
благородном преисполненном завидных
достоинств герое, писаном красавце и
счастливце с домом полная чаша.
- Клер встала:
-
- Я утомлена и прошу меня извинить.
-
- Но вы же не уйдете прямо сейчас? –
торопливо проговорил д’Оэн. Клер пожала
плечами. – Останьтесь со мной.
- Клер осталась. Они долго сидели в
тишине, и её сморила дремота.
- Вдруг чьи-то пальцы коснулись её
лица. Клер вздрогнула и, защищаясь,
выбросила вперед, в полумрак, обе руки.