Непросто просто.

«Боже сил! Обратись же, призри с неба и воззри…»
Библия, Псалом 79:15

Смотрю в недалёкое прошлое…
Чёткие очертания: деревня Тархан, солнечный домик; солнышко вершит день, молюсь о будущем…
В небе - пронизанный солнцем крест.
С того дня пишу сказки. Благословенные ТОБОЙ.



Странное оно у тебя.

-ЗдрАвствуй, МишкА, - протянул чей-то голос.
-Не Мишка я.
-ЗдрАвствуй, Немишка. Кто же тебе имя тАкое выдумАл? НемишкА. ПА-любому, стрАнное Ано у тебя.
-Мишкой меня не зовут. Да и Немишкой тоже.
-Понял: ты БелкА. ПА-любому, мАлАвАт для Мишки. ЗдрАвствуй, БелкА.
-Не Белка я. Не Мишка. Не заяц. И даже не Ежик. Я же Собака, - сказал Боня, тяжело вздохнув. - Боней меня зовут. А тебя как?
-Палюбому.
-Совсем-совсем? - оживился Боня. - Можно, Лапик! Лапы у тебя смешные. Или Чувя! От слова Чувак. Как тебе нравится?
-Не нАдА меня нАзывАть пА-любому. У меня имя есть: Палюбому. ДАвАй еще раз. ЗдрАвствуй, Боня.
-Привет, Палюбому!
Странное оно у тебя.
И они дружно зашагали: две души, два друга.
Па-любому, друга!


Когда сердца говорят…

На берегу пруда жила елка. Была бы она обыкновенной: зеленая, лохмато-красивая, да гнулась она к воде.
«Любуется собой! - ехидно чесали лапами соседки-ели. - Выше других себя ставит! Не разговаривает с нами…»
А Елка стояла и молчала.
Боня давно на нее поглядывал.
«Подружиться бы с ней, - размышлял он - Ей, наверное, одиноко.»
Однажды Боня решился подойти к Красавице.
«Здравствуй, Ёлка!» - поздоровался он.
Ёлка молчала.
«Почему ты молчишь? Говорят, ты ни с кем не разговариваешь. Я решил с тобой подружиться. У меня есть друг Палюбому. Он бы стал и твоим другом. Мы сидели бы втроём и разговаривали разговоры или разговаривали бы молча. Знаешь, как хорошо разговаривать молча? Сердцем разговаривать!»
Ёлка благодарно зашевелила лапами.
«Ты не можешь разговаривать разговоры!» - осенило Боню.
Боня сбегал за другом, и они весь день разговаривали молча. Когда сердца говорят, слов не надо.


Может?

«Небо сегодня, как огненный столп: солнце скатилось уныло. А, может, совсем не уныло, а радостно совсем! Солнышко! Солнышко - это радость! Посмотришь на него, и хочется улыбаться. Всем-всем. Оно же светит всем: и плохим, и хорошим… А, может, все плохие - хорошие? Может, чуть-чуть, но все же?!
Вот возьмем, к примеру, снег, - размышлял Боня. - Мой друг Палюбому постоянно ворчит, что по сугробам трудно ползать. Ворчит и улыбается: «ПА-любому, снежинки пушистые. Вот толькА пАчему, кАгдА их многА, через них труднА лАзить. Может, снежинки нАдА есть? Меньше станет. ПолзАть легче будет. Мням-мням. Вкусные… НАвернА, Адин не спрАвлюсь… ПА-любому, не спрАвлюсь… ДА и жАлкА их. Ани тоже жить хАтят. ПА-любому, хАтят.»
Боня все шел и шел. Улыбался множеству «может?». Снег хрустел под лапами. Радостно так хрустел, звонко! Может, ему весело было, потому что Боне весело? А, может, просто: в воздухе пахло добрым.


Музыка сердца.

«Удивительно, - подумал Боня, встав рано (11 часов для него - сущая рань) - Голос по утрам звучит глубоко. Из сердцевины. Глаза наполовину спят, а сердце уже не дремлет.
Ты почему зажмурило один глаз? - спрашивал Боня у своего сердца. - Боишься. Отгораживаешься. Знаешь, я в детстве так же делал: закрою глаза и думаю, что меня не найдут. Наивный…»
Боня зашел к другу. Палюбому рисовал, поэтому его не заметил.
Усевшись на пол поудобнее, Боня стал наблюдать. На картине появлялись нечеткие очертанья предмета. «Что-то большое,» - констатировал Боня. Палюбому старался. Иногда прищуривался, окидывая работу оценивающим взглядом. Часто мотал головой, кивая в такт чему-то, улыбался и вставлял «пА-любому» в свои мысли.
«Он слышит музыку своего сердца, - объяснял Боня своему. – Это счастье. Я знаю: ты тоже иногда поёшь. Давай уговор: никогда не закрывать глаза.
Даже, если страшно.
Даже, если больно.
Даже, если так проще.
Никогда.
И пой. Почаще, пожалуйста, пой.
А слуха и голоса не надо. К счастью, для меня».
Палюбому улыбался, довольный получающимся результатом. С картины глядел Боня. И на полу сидел Боня.
«ДвАится, - решил Палюбому. – СкорА трАиться и четвериться будет. ПА-любому, будет. ДАрисую толькА…»


Дождь.

«Есть ли между суетными богами языческими производящие дождь?
Или может ли небо само собою подавать ливень?
Не Ты ли это, Господи Боже наш?
На Тебя надеемся мы, ибо Ты творишь все это»
Библия, Иеремия 14:22

«Здесь все как-то иначе, - думал Боня, шлепая по лужам города. - Никто не здоровается с тобой, не улыбается. Все чужие и одинокие».
Дождь барабанил песенку. Боня любил его слушать. Лапами слушать, носом.
«Дождь - это жизнь, - размышлял Боня. - Он знает, чем пахнут улыбки. И видел нежность неба. Слезы волн разбавлялись его слезами и от этого уже не были невыносимо горькими.
Дождик - что-то тепло-мокрое, близкое. Иногда холодно-дерзкое с каплями пальцев от пощечин. Может, заслуженно, чтобы опомнились: грязь оставили и фальшивость.
А сегодня ты ласковый-ласковый, как радость. Улыбаешься каплями: слезы счастья.
Мы не так одиноки, как порою кажется, потому что нас Кто-то Ждет и Любит…»


День кокуинеллиды.

«Сегодня день кокуинеллиды!» - провозгласил Боня и пошёл чистить зубы.
Солнце дробилось на множество маленьких комочков. Один (побольше) полз всё выше и выше по стене. Боня взгромоздился на стул, потянулся…, а комочек – на потолок!
« Так не честно! – обиделся Боня. – Я не умею летать!»
Палюбому весело засмеялся: это он проказничал, пуская солнечных зайчиков.
Боня обрадовался, увидев друга. Солнечное расстройство было забыто.
- Сегодня день кокуинеллиды, - значительно объявил Боня. – Пойдём её ловить!
- ПА-любому, пАйдём, - подтвердил Палюбому.
Боня и Палюбому дружно пылили по дороге. - А кАкАя куку… АнА? – не смог выговорить Палюбому.
- Добрая, - ответил Боня. – Людям помогает.
- А ещё? – интересовался Палюбому.
- Маленькая. Дети её очень любят, - Боня, на удивление, был немногословен.
- Любят… - размышлял Палюбому. – ПА-любому, любят…
- Пришли, - Боня остановился на небольшой лужайке. – Давай искать.
Они ползали на четвереньках, заглядывая под цветы. «Куку, ку-ку», - бормотал Палюбому. Боня посерьёзнел (день кокуинеллиды, а её нигде нет!)
- Нашёл, - обрадовался Палюбому, наткнувшись на детское лакомство–кисленку. – ПА-любому, нашёл.
- Молодец, Палюбому! Кокуинеллида! – Боня взял с кисленки божью коровку. – Ты настоящий сыщик!
Палюбому смущённо улыбался. А божья коровка ползла по бониной лапе и не подозревала, что сегодня её день.
- Ура! – ликовал Боня. – День кокуинеллиды удался!
- ПА-любому, удАлся, - пробубнил Палюбому с полным ртом кисленки.


Чудно как.

Автобус тарахтел размеренными укачиваниями. Спать хотелось (впрочем, для Бони состояние нередкое).
Солнышко улыбалось. Жмурясь в пыльные окна. ВеСНА… Ведь зимнего СНА почти нет. Тряхнуло… Голова Бони сорвалась в воздух. Лениво приоткрыл правый глаз… Перевозчиков Кто-то Чеевич значилось на кабинке водителя.
«Чудно как, - улыбнулся Боня. - Перевозчиков возит людей. А если бы все занимались по своим фамилиям?
Батуевы бы тренировали Малышевских ребятишек на батутах. А Красноперовы бы удили для всех красноперок. Или, навтыкав красных перьев, изображали бы индейцев (возражения не принимаются - деткам весело.)
Прошунины просят за всех (и дано им по сердцу их.)
Хайдаровы дарят всем приветы (большие и толстые.)
А еще: Галиевы, Михайловы, Махно…
Чудной автобус.
Чудные люди.
Чудное солнце.
Чудной мир, чудно преломляющийся в сердце.


Заблудившись в осени.

В день рождения Боня отправился в лес. Осень шебуршала красками, пленила запахами святости и манила дивным будущим. Палюбому отреагировал неадекватно на решение Бони провести свой день в лесу. Он то бурчал недовольно: «ТАм бАмжей многА…», то поощрял: «Ну и прАвильнА. АтдАхнёшь в лесу. ПА-любому, прАвильнА». Боня бродил по лесу, искал своё сердце (и бомжей искал по пути).
Шуршал листьями, мыслями и смыслами. Палюбому - в мыслях листьями: «Легко и простА сбежАть из домА в мАлинАвый Август, червивый сентябрь, в дАждливый Актябрь. И листья в лесу вАрАшить нАгАми, сАревнуясь с ветрАми, и ждАть приближенье зимы. А душА зАпАхлА дАждём, и мысли зАпутАлись в веткАх деревьев… Не ухАди дАлеко, Бонь, Ато зАблудишься в осени».
Заблудившись в осени, Боня обрёл в тот день своё сердце.

Значит, все хорошо.

«Странно, я уже три дня ничего не ломал, - подумал Боня, едва проснувшись. - Как замечательно, оказывается. Чувствуешь себя пушистым-пушистым».
Боня потянулся, стряхивая последние остатки сна. Лапа случайно (как всегда случайно!) задела люстру. Мелкие искры осколков посыпались на палас.
«Как огонечки! - невольно восхитился Боня. - Ну, мне и влетит»
Боня потопал на кухню. Поставил чайник, взял метелку с совком.
«Надо убрать, - решил Боня. - Так, конечно, красиво, но вдруг кто-нибудь порежется».
Чайник засвистел, призывая хозяина. Боня уселся за кружкой ароматного чая. В тоске навалился на хлебницу, а она треснула.
«Ну вот! Я же собака, а не слон», - расстроился Боня.
В дом ввалился Палюбому. Он был в крови.
- Что с тобой? - испугался Боня.
- Все в пАрядке, Бонь, - успокаивал друга Палюбому (кто кого еще должен был утешать!).- Я живой. ПА-любому, живой. ПростА в небАльшую АвАрию пАпАл. Все хАрАшо.
Все обошлось. Но с того дня Боня для себя решил, что по пустякам расстраиваться не будет. Можно и без люстры обойтись, и без хлебницы, а без жизни не прожить. Впрочем, дальше тоже жизнь… Значит, все хорошо.

Обсуждаем на форуме.