Литературно-обозревательный журнал "Избушка"

Кто бы мог подумать – Робер веселый, но без сарказма, Робер приветливый, но без подвоха, Робер кроткий.

- Аллилуйя! Не все перемены оказываются к худшему, Робер.

«Ещё немного, - говорила себе Клер, опираясь на руку Робера и прохаживаясь по одной из верхних площадок Турельского замка, откуда оба они – она и Робер – любовались видом безбрежного, словно море, Экуаского леса. - И я потеряю голову. Причем потеряю её от любви, а не на эшафоте, хотя, клянусь честью, последнее мало изумило бы меня. Самое пугающее – я не знаю, притворяется он или нет! Он ни словом не упомянул про то, что одежда его была искромсана, и он не может не понимать, почему и кто это сделал…

А между тем меня не покидают строки канцоны «Я всегда хотела заполучить твою любовь…» Признаюсь – хотела. Неужели мне не было лестно представлять себя баронессой д’Оэн, женой всемогущего сеньора? Но быть любимой женой… Невероятно! В супружестве взаимная теплота так редка, и Робер… Ему нельзя доверять – но что я теряю? Ничего сверх того, чего могу лишиться в любую минуту… Что же, проверим, до каких пределов простираются его милость ко мне!»

Он с улыбкой откликнулся:

- К вашим услугам, clarissima.

- Я… мне доставило бы удовольствие узнать, что в вашей крепости Ре останется не больше солдат, чем нужно для её охраны.

Робер недоуменно посмотрел на неё:

- Останется после чего, clarissima?

- После того, как вы отзовете всех лишних.

- И сколько же, по-вашему, людей я должен оставить?

- Полторы сотни для такой маленькой крепости, как Ре, вполне достаточно, - Клер намеревалась доказывать свою правоту: она не раз вместе с отцом объезжала их замки и понимала в их устройстве и распорядке лучше, чем можно было бы ожидать от девушки её положения и её лет.

Робер шутливо нахмурился:

- Я обороняю границы своего владения, так почему же я буду ослаблять защиту?

Клер промолчала – выдавать Катарэну ей не хотелось, и упаси Боже напоминать Роберу, что есть люди, боящиеся его больше «черной смерти». Но Робер был догадлив.

- Её светлость мадам Катрина! Она помешалась на том, что якобы собираюсь отнять у неё Прованс. Эта болезнь, к сожалению, сильно вредит её здоровью, разуму и политике, но здесь я ничего не могу поделать, - развел он руками.

Клер возразила:

- Можете! Сократите гарнизон в Ре, отошлите графине письмо, которое я составлю – и она успокоится.

- И выйдет замуж за де ля Фербра?

- Робер, дался же вам этот рыцарь! – воскликнула Клер, начиная понемногу раздражаться. – Вы бы о собственной свадьбе так беспокоились! – и она осеклась, прижав пальцы к губам – у дочери пэра снова вырвалось нечто неподобающее. Робер только смеялся над её потрясенным, растерянным видом и отчаянно-алым румянцем стыда.

- Опасаюсь, clarissima, что у вас тоже появилась навязчивая мысль, как у графини Прованской: дочь пэра не может, это несовместимо с её честью, унизит её род! Раньше, насколько мне помниться, вы редко вспоминали о своем дворянском достоинстве, которое не мешало вам рядиться горожанкой и в одиночестве посещать Иверскую ярмарку. Не краснейте, clarissima, не в дурное же место вы ходили, хотя графиня Прованская совершенно правильно отговаривала вас от этого непонятного чудачества.

- Она вам всё рассказала?

- Как на исповеди, clarissima. И, кстати, показала мне одно милейшее послание, в котором мою особу весьма тщательно разбирают и обсуждают. Я бы добавил: «И осуждают», но кое-кто благоразумно – хотя благоразумие, как я убедился лично, не всегда присуще автору письма – воздержался от того, чтобы бросить в меня камень.

- Всё течет, всё изменяется, Робер…

Робер от души рассмеялся:

- Вы становитесь остры на язык, clarissima! Не всякий побьет соперника его же оружием. Прежде вы продиктовали бы мне недостающую часть письма, гордо бросая вызов моей тирании. Вы заметно утихли, мадам.

Клер поклонилась:

- Беру пример с мессира барона.

Как много слов «раньше», «прежде», «до того», Робер ежечасно упоминал об их знакомстве, приезде в Турель как о прошлом, причем прошлом не слишком для него приятном, но минувшем без следа, пережитом. И так уже три недели. Три недели того, чего Клер никак не могла охватить рассудком – спокойствие без страха, без безысходной мрачной и свинцово-тяжелой тоски.

- Но, Робер, вы отзовете солдат из Ре? – Клер упрямо возвращалась к своей просьбе.

- Я не могу сопротивляться вам, clarissima. Но если Прованс нападет на мою сеньорию, пеняйте на себя – улаживать разногласия будете сами.

- С удовольствием, Робер. Если я только доживу до того дня, когда Прованс двинется на вас войной, век мой будет обременительно долог.

Робер посмотрел на зеленое море Экуаского леса, обступавшее стены Туреля.

- Мадам, я хочу предложить вам договор.

- Я слушаю вас, Робер.

- Давайте поклянемся не быть врагами. Я обязуюсь не причинять вреда вам, а вы - не совершать того, что может огорчить меня.

Клер наклонила голову:

- Я привыкла держать клятвы.

- Что же, - медленно произнес Робер, не поворачиваясь к ней, - клятву мне вы не можете дать? Не потому ли, что заранее знаете, что не выполните её?

- А чем вы поклянетесь мне, Робер?

- Этим лесом, мадам. А вы – Малером, столь любимым вами.

- Я согласна, - кивнула Клер.

Они вложили ладони в ладони другу друга:

- Клянусь мощью и жизнью Малерского леса, что признаю барона д’Оэна моим сеньором и другом. Да будет так, а не иначе.

- Клянусь силой и древностью Экуаского леса и дубом Вальтера Шемонского, что забота графини Веритэ станет моей заботой, её печаль – моей печалью, её любовь – моей любовью. Да будет так.

Робер испытующе посмотрел в глаза Клер, отчего ей стало неуютно, словно под взглядом палача.

- Любая клятва скрепляется небом, clarissima. Помните же о своей, как я буду помнить о своей.

- Пока жив Малер, - повторила Клер.

Робер закрыл глаза:

- Хорошо… Клятва – это нечто, схожее с пророчеством. То, что не принадлежит человеку. То, что нельзя изменить. Вы верите в пророчества, мадам? Я верю…

…Я чувствую, как она входит в мое сердце с такой болью, я не имею времени осознать, что уже попался в западню…

Сказать мне нечего. Наступила безмолвная полночь – в ней ничего не видно, я никогда не вернусь обратно…

Она меня погубит и возвестит конец моей жизни… Она меня погубит – я понял это по её глазам, когда я взглянул на неё, когда она взглянула на меня…

Мое преступление, моя одержимость, безумное мечтание, я не найду выхода из края видений…

Она больно ранит меня одним своим присутствием. Пожалуйста, пусть она поднимет глаза и заметит меня, даст мне доказать!

Я даже не думал, что смогу когда-нибудь чувствовать такое, что захочу плакать! Моя душа кричит, а сам я - в огне…

Клер решилась нарушить молчание не сразу – шепчущий странные слова Робер вдруг показался ей совсем чужим незнакомым человеком, как те рыцари, которых похитили и завлекли в свое королевство феи. Оставаясь по виду беззаботными и веселящимися кавалерами, в душе они хранили ужасы Ада, потому что рано или поздно дьяволы из Преисподней забирали их души в качестве дани с фей-чаровниц за их вечную бессмертную красоту и юность.

- Господин барон!

Личный слуга Робера по прозвищу Балафрэ, юноша с гибкой кошачьей повадкой и лживыми глазами, вышел на площадку, держа в руках запечатанное письмо. Клер первая узнала темно-синий воск печати, на которой был оттиснут её собственный герб – герб её отца. Выхватив у слуги пакет, она быстро вскрыла письмо.

- Что там, clarissima?

Клер для верности ещё раз перечитала короткое сообщение.

- Робер, мой отец очень болен. Его… его разбил паралич. Меня призывают в Веритэ.

Робер кивнул Балафрэ:

- Дормез графини, лошадей, сопровождение – отправляемся через два часа, - Балафрэ плавно поклонился и исчез. – Пойдемте собираться, clarissima.

У Клер тряслись руки и кружилась голова. Сидя в своих покоях, она непонимающим взглядом следила за Анни, которая укладывал её платья. Робер свел её под локоть во двор замка, где ждал дормез, давно пересланный в Турель из Прованса.

- Вы слишком расстроены, clarissima. Я не хочу, чтобы заболели ещё и вы. Не мне вам это советовать, но попробуйте молиться. Это поможет вам собраться с духом.

Клер рассеяно раскрыла вложенный в её руки молитвенник с чудесными миниатюрами. Пока экипаж, медленно поворачивая, выезжал за ворота Туреля, она легко коснулась пальцами оклада – чеканного филигранного серебра, цветочной решетки, сквозь листья и завитки которой проглядывал бархат переплета.

В середине обложки, под большим распятием, был расположен герб д’Оэнов – наверху боевого щита баронская корона, на самом щите – черный дракон, распростерший крылья, угрожающе и горделиво вытянувший шею, с глазами из светлых желтых топазов. Иллюстрированные мастером со вкусом и любовью страницы с заботливо выписанными буквами, казалось, светились. Переворачивая листы один за другим, Клер постепенно забыла о своей тревоге.

Чтобы попасть в Веритэ, нужно было ехать по оживленному и хорошо проезженному тракту на Кар-дез-Анж, где переправлялись через Бриону. За рекой уже начинались земли графства Веритэ. Был и более короткий путь – но и более неудобный и ненадежный, который легко мог оказаться и наиболее длительным. Ранней осенью путешествие ещё могло быть необременительным, но иногда непогода начиналась раньше сентябрьского и октябрьского времени, и когда остальные дороги уже расплывались болотами, кардезанжский тракт вполне ещё мог считаться сносным.

Земли до Брионы, по которым сейчас передвигалась кавалькада, принадлежали к сеньории Турель, которую фактически следовало бы называть графство – гораздо менее обширные уделы имели графский статус. Вряд ли по нежеланию короля Турельской сеньории не присвоили пэрства – но по законам Франсии один человек не мог быть обладателем сразу двух пэрских корон; барон д’Оэн, беря в жены единственную дочь графа Веритэ, тем самым наследовал и его высокое звание пэра королевства. До того ни Робер, ни один из его предков, за исключением его отца Робера I, носившего пожизненный почетный и никчемный титул, не были посвящены в пэры.

Клер никогда не бывала в этих областях страны, и её удивляло, что деревень здесь больше, чем на юге, в Провансе, но стоят они чаще, а городов, кроме как вблизи Брионы или главных дорог, почти нет. Редко попадались и замки – бароны д’Оэн не стремились делить свои слишком недавно обретенные земли между своими вассалами, памятуя о том, что те всегда были головы напасть на сюзеренов. Управляли всем верные Роберу прево и бальи, судившие жалобщиков и преступников, собиравшие подати для барона и для королевской казны, поставлявшие дичь, зерно и вино в Турель и в крепости сеньории, продававшие лес и излишки продуктов в Кар-дез-Анже и собственных маленьких портах на Брионе. Граф Филипп как-то говорил дочери, что охотно променял бы папскую тиару на такие земли, богатства которых неисчерпаемы.

Правда, оспа, пришедшая во Франсию из Италии через Прованс на кораблях генуэзских купцов, заставила на время замереть хлопотливую жизнь в Туреле, но не опустошила его – людей более сковывал страх перед заразой, чем её действие. Несмотря на поветрие, краю не грозил голод; по-прежнему поля были изобильны, а люди довольны.

Не проделали ещё и половины дороги, как пришлось задержаться – пошли ливни, слишком рано для этого времени года. Поначалу Клер ждала, что вот-вот воды с неба иссякнут, но, словно бы нарочно, погода всё больше и больше портилась. Целыми днями ехали в сером мареве, сырость ощущалась везде – снаружи обивка дормеза сморщилась, дверцы кареты разбухли и с трудом ходили в петлях; впрочем, их и не было нужды открывать, поскольку Клер уже забыла, когда в последний раз она спала в кровати, в комнате с растопленным камином – они нигде не останавливались, потому что было негде, кроме того, Клер сама подгоняла отряд, хотя только присутствие барона, которого боялись все, сдерживало слуг от ворчания по поводу затекших от постоянной езды верхом спин, капель дождя, скатывавшихся за воротники бригантин1 и коротких кольчуг, и сколько бы они не запахивались в шерстяные плащи и не надвигали капюшоны глубже, это не делало их одежду суше и теплее.

Тем больше изумлял Клер д’Оэн. Робер был сосредоточен, но не хмур, ни разу не нагрубил ей и старался приободрить. Он ехал у дверцы дормеза, и Клер, невыносимо скучавшая в полутемном экипаже, где во время ливня становилось совсем мрачно, с удовольствием расспрашивала Робера обо всем окружающем. Когда вечерами начинало казаться, будто отряд скользит по заколдованным землям неведомой страны, барон просил Клер читать вслух молитвы, и она по памяти произносила слова, как магическое заклинание. Всем заметно становилось легче – плечи расправлялись, всадники уже не так горбились в седлах, а те, чья очередь была дремать, наклонившись к шее лошади, не так жестоко дожали от промозглой сырости тумана. Клер сама потеряла счет часам и лье2, однообразие дороги и поскрипывание дормеза укачивали её, погружали в какое-то подобие гипнотического транса, как и всех и вся вокруг.

Кларисса-Аньеза-Рене, графиня Веритэ «Жалоба»

Дождь размыл дороги. Клер плотнее задернула занавески дормеза – лучше сидеть в темноте, чем мокнуть, все равно впереди не видно ни одной деревушки. Но даже если бы скромные опрятные крестьянские хижины и показались бы у обочины, Робер не позволил бы заезжать туда ни в коем случае. – из-за оспы, а ни Клер, ни д’Оэн ещё не переболели ею. Экипаж графини Веритэ, окруженный многочисленной и отлично вооруженной свитой, следовал в Дьямóн – было известно, что оспа его не коснулась.

Сам барон предпочитал ехать верхом. Клер понимал, почему – он хотел обсудить некоторые свои дела, которые держал в тайне, с Бодуэном из рода Куртенэ. Клер вздрагивала, когда этот немолодой человек с осанкой и манерами рыцаря приближался к ней – сын обнищавшего шевалье де Куртенэ был одним их самых знаменитых и дорогостоящих наемных убийц, не считая итальянского брави Марио Неаполя. Бодуэн сопровождал барона в качестве простого охранника, но Клер помнила, как незаметно, по дороге, он присоединился к их отряду. Она не обратила бы внимания на седеющего, одетого в такую же, как у остальных слуг, кожаную кольчугу с длинным капюшоном, мужчину, если бы не пронзительный взгляд, ни на минуту не спускаемый с её лица.

«Кажется, Робер, боится, что я сбегу, - возмущалась Клер про себя. Или опасается, что я передумаю давать свое согласие на наш брак – будто его у меня спрашивают! – и упрошу отца не выдавать меня замуж. Для этого д’Оэну понадобилось запугивать меня этим человеком, недаром Робер сам и рассказал мне о том, кем является Бодуэн де Куртенэ».

Колеса дормеза с трудом ворочались по грязи. На закате, наконец, въехали в Дьямон – небольшой городок, построенный когда-то для того, чтобы в нем останавливались путешественники. Гостиниц в нем было больше, чем городских домов. Робер, разумеется, направился в самую дорогую и роскошную – «Лилия и лев», но Клер всё было безразлично. Ступив на землю, не ощущая больше покачивания дормеза, она была счастлива ночевать и в сарае.

Комната, удобная и просторная, её не поразила. Д’Оэн поселился в соседней, через стену, и Клер неожиданно для себя порадовалась этому – Бодуэн де Куртенэ не шел у неё из головы. Уснуть она так и не смогла. Вдруг в темноте ей почудился приглушенный голос Робера. Думая, что он пришел к ней, Клер подняла голову с подушки, но никого в комнате не было, даже её камеристка Анни ночевала в крохотной прихожей, за дверью. Прислонившись лбом к обитой гобеленами стене, у которой стояла её кровать, Клер раздумывала о том, удастся ли ей упросить Робера прогнать прочь де Куртенэ, или, по крайней мере, сделать так, чтобы он не попадался ей на глаза.

Голос Робера шел из стены. Клер осторожно отогнула край гобелена – из щелки в деревянной перегородке блеснул красноватый огонь свечей. Прямо напротив этой стены, у жарко растопленного очага беседовали Робер и наемный убийца. В щель, больше напоминающую трещину, Клер не могла многое увидеть – но она могла услышать.

- …Я уважал вашего отца, господин барон, хотя вам и не нравится, когда я о нем говорю. Уважал за щедрость заказов и точность, с какой он направлял клинок, то есть меня, в тела своих врагов или соперников. Но вас я боготворю! Вы – демон, «бич Божий», как Атилла, и вас послал смертным сам Ад. Вы не уничтожаете бессмысленно тысячи тел – вы вырываете их общее сердце, и они сами умирают. Вы не рубите могучий дуб, тратя на это все свои силы – вы отсекаете главный корень, питающий ствол соками, и дерево погибает. Вы знаете как, каким способом должен быть убит тот или иной человек – вы никогда не повторяетесь, а ваши планы полны глубокого назидательного смысла и символов. Вы пишете Библию Смерти, где красиво убитый враг – это глава. Я служу вам, потому что в вас есть сила и красота.

- Бодуэн, ты слишком превозносишь меня. И я … не хочу, чтобы обо мне думали так, как ты. В смерти нет ничего прекрасного. В зле – тоже.

- Господин барон! Из ваших ли уст я слышу эти слова? Они пристали робким монахам, жмущимся к алтарям, просящим милости у Доминуса , чтобы он пощадил их души и не бросил их в Пламя. Но не тому хозяину они молятся, не тому. Я догадываюсь, что перемены в вас произошли из-за графини, этой дамы с печальным взором, этой овечки?

- Отчасти да. Но не считай её овечкой, Бодуэн. Она может быть опасна, словно волчица. Дважды она едва не убила меня.

Клер сжалась за стеной – Бодуэн издал разъяренное змеиное шипение.

- Вот как, господин барон? – его тон был сдержанно-спокоен. – Волк в овечьей шкуре… Но не с такими уж острыми зубками, если вы ещё живы после её покушений.

- В первый раз я спас себя сам… Но во второй, Бодуэн… она меня спасла.

- Как, не понимаю?

- Она отвела свою собственную руку, Бодуэн. А ты, желая убить – убить для себя – смог бы удержаться?

- Нет, конечно. Поэтому я зовусь Бодуэном де Куртенэ, а не святым Франциском Добросердечным. Но объясните мне, мессир, куда и зачем мы едем? Вернее, для чего мы так спешим?

- Граф Филипп Веритэ болен, возможно, при смерти. Поэтому я тороплюсь отвезти дочь к отцу.

- Об этом я и спрашиваю вас, мессир! Если вы успеете подвести графиню под родительское благословение, она тем самым получает власть напрямую, сразу. Она первым же делом отдаст приказ выставить вас вон из своих владений.

- Она не осмелится, Бодуэн. А ты не подумал, что старый граф вместе с последним напутствием возьмет с дочери обещание повенчаться со мной?

- Ха! Но деваться ей в любом случае некуда. Да, а вы уже выбрали для неё судьбу, мессир? Если не ошибаюсь, вы после свадьбы хотели отравить её медленно действующим ядом, действие которого все приняли бы за естественную болезнь?

- Не отрицаю. Хотя я предпочел бы отправить её в монастырь.

- Нет уж, мессир, это чересчур жестоко – хоронить молодую женщину заживо.

Они негромко рассмеялись. Клер отпустила гобелен, закрывший щель и совершенно отгородивший её от голосов.

Бесшумно ступив на пол, она в темноте на ощупь оделась, повязала на пояс кошель с драгоценностями и золотом, спрятала в рукав стилет, поверх удобного дорожного платья накинула толстый суконный плащ и выскользнула из комнаты. По лестнице, где были постелены мягкие ковры, она без помех спустилась к входной двери – она была заперта. Клер сжала кулаки.

Что-то зашуршало. Клер вжалась в темную нишу окна рядом с дверью. Какой-то парень, вероятно, слуга гостиницы, прокрался к двери и отомкнул её своим ключом. Воровато оглядываясь, он вышел, торопясь на тайное свидание к молоденькой горожаночке, только прикрыв за собой дверь. Клер немного выждала и воспользовалась этим.

В конюшню попасть было совсем просто. Клер решила взять коня барона – вороного, со звездой во лбу и белыми чулками на передних ногах.

- Спокойно, Руа, - погладила животное по бархатной шкуре Клер. – Не топчись. Мы поедем далеко – ко мне домой.

Конь хорошо знал Клер, которая, восхищаясь его горделивой статью, часто баловала Руа лакомством, до безумия любимым им – ржаным хлебом, густо посыпанным солью. И сейчас конь протянул морду к ладоням Клер, ожидая угощения.

- Жаль, сегодня для тебя ничего нет. Но обещаю, если ты доставишь меня домой, в Веритэ, я не поскуплюсь и отблагодарю тебя.

Клер кое-как оседлала Руа, но, конечно, как следует затянуть все пряжки у неё не получилось.

- Поеду осторожно, иначе вылечу из седла. К тому же, если погоню галопом, меня могут принять за беглянку и задержать. Хотя, думаю, я и без того мало похожа на незаметную путешественницу. Очень жаль, Руа, что у меня только мой стилет - я предпочла бы кинжал или легкий арбалет. Быть может, удастся приобрести где-нибудь – в деньгах у меня, милостью Неба, недостатка нет.

Выведя Руа под уздцы из ворот конюшни, Клер направилась к пролому в стене, окружающей гостиницу – недавно часть каменной ограды от старости рухнула, и её как раз чинили. Кладку подняли всего лишь до середины человеческого роста. Клер села верхом, ударом пятки послав коня через препятствие. Руа не задумываясь преодолел смешную для него высоту и шагом, чтобы производить как можно меньше шума, двинулся по направлению к кардезанжскому тракту – Клер отлично запомнила дорогу к постоялому двору.

На широком тракте Клер почувствовала себя увереннее. Побег дался ей просто – в Дьямоне не было крепостной стены, которая запирала бы городок на ночь. Находясь под рукой баронов д’Оэнов, жители Дьямона не обеспокоили себя постройкой нового защитного вала взамен прежнего, пришедшего в негодность. Руа бежал ровным аллюром – так Клер собиралась ехать до наступления утра, пока дорога пустынна. Теперь Клер благословляла туман, опускавшийся на землю на рассвете и часто не рассеивавшийся до ночи – влажная пелена поможет ей пробраться далеко.

Переправившись через Бриону, Клер была бы почти дома. Она никогда не заблудилась бы в пределах родного графства, и даже в страшном Малерском лесу ей было бы безопаснее, чем в Турельской сеньории, под властью Робера. Получившая такие надежные доказательства злых намерений барона, Клер не хотела ничего другого, кроме как очутиться рядом с отцом.

В одиночку, как оказалось, она продвигалась намного быстрее, чем со свитой. При мутном свете солнца, заслоненного парами тумана, она украдкой прибивалась то к одному купеческому обозу, то к другому. Незамысловатую еду Клер покупала у крестьян, ехавших на широких телегах в Кар-дез-Анж или в соседнюю деревню; у них же Клер брала овес для Руа. Самым неудобным было отсутствие сна – Клер изредка сворачивала с тракта в какие-нибудь заросли, где привязывала коня и ложилась прямо на землю, держа стилет под рукой.

Обычно она отдыхала в полуденные часы, когда на дороге появлялось больше всего людей и повозок, время от времени образуя такой затор, что разбираться с застрявшими и столкнутыми на обочины возами приходилось часами. Однажды такая всеобщая свалка спасла Клер: пока она устроилась подремать в кустах у дороги, несколько всадников наскочили на толпу, оравшую, бранившуюся и растаскивающую своих лошадей и телеги. Всадникам, расспрашивавшим о девушке, по виду благородного происхождения, путешествующей верхом на черном, с белыми передними ногами, жеребце, ответили, что никого похожего не видели с самого Дьямона. Всадники пытались ещё что-то спросить, но их никто не слушал, так что вскоре, ничего не добившись, они уехали по направлению к Дьямону.

Клер проснулась под вечер, немного поела и отправилась дальше вместе со следующим караваном, состоявшим наполовину из паломников, наполовину из тех славившихся на всё государство турельских мастеров, умевших придать любому изделию из дерева неповторимую красоту, которых призвал в Доннэ молодой Генрих II, чтобы украсить свой новый королевский дворец и дома своих вельмож и приближенных. Среди этих оживленно гомонящих людей, распевавших то веселые народные, то благочестивые песни, Клер совершенно затерялась – несколько дней, проведенных в дороге, под открытым небом, превратили её в небогатую по виду горожаночку, и даже Руа потерял отчасти свою великолепную стать. Оба они – и конь, и его хозяйка – были забрызганы грязью, устали и мечтали высушиться и отдохнуть. Клер двигалась как в полусне и, щадя Руа, часто сама шла пешком.

Вдруг её спутники заволновались. Впереди тускло отсвечивали воды Брионы, отражая огни большого, внушительно раскинувшегося на высоком пологом холме над рекой вольного города Кар-дез-Анжа. Однако тут же холодный ливень опустил завесу между путниками и приютом, к которому они стремились.

У городской заставы, не запиравшейся всю ночь, желающие войти в Кар-дез-Анж заплатили подать и разбрелись в разные стороны. Кое-кто собрался к реке – Клер, ведя в поводу Руа, пошла с ними, надеясь найти лодку и перевозчика, чтобы уже сегодня попасть на другой берег. Её нетерпение возросло и не позволяло переждать ночь.

В темноте Клер увидела только один огонек фонаря. Под навесом, устроенным около большой лодки, вытащенной на берег, сидел закутанный в тряпье лодочник.

- Эй, почтенный! – окликнула его Клер. – Не перевезешь ли меня?

Лодочник поднял голову, показав опухшее заросшее черными волосами лицо.

- Заплатишь – перевезу.

Клер приблизилась к навесу:

- Заплачу. Но я хочу ехать немедленно, сейчас.

- Сейчас? – расхохотался лодочник. – В такую ночь? Потопить себя на радость черту? Пусть кончится дождь, а там посмотрим. И в темноте не поеду, только утром.

Клер заупрямилась – ждать до завтра было разумным советом, но если ливень не прекратится? Она знала, что осенью дожди могли идти не переставая. А дом был уже так близко!

- Два ливра, - отчеканила она.

Лодочник приоткрыл от изумления рот.

- Да откуда у тебя такое богатство, нищенка?

- Придержи свой подлый язык, как бы его не отрезали. Я могу расплатиться с тобой. Отвечай, согласен или нет?

Лодочник заколебался. Клер равнодушно пожала плечами – и перевозчик решился.

- А куда вы денете вашу лошадь?

Клер всё уже обдумала:

- Он поплывет рядом.

- Сомневаюсь, что у него хватит сил.

- У него их хватит, - отрезала Клер. – Спускай лодку.

Волны на реке были не очень большими, но мешал дождь, закрывающий от глаз берега. Лодочник, видимо, опытный перевозчик, уверенно правил в темноте. Клер поддерживала голову Руа у борта, следя за тем, чтобы глаза и ноздри животного не заливала вода. Конь хорошо плыл, гребя сильными ногами, и Клер радовалась, что Руа, которого она полюбила, будет с ней и дальше. Она обещала себе позаботиться о коне, отблагодарив его за всю его помощь.

Внезапно лодку закрутило. Борт накренился, и потерявшее равновесие неповоротливое судно опрокинулось. Клер выпустила повод. Где-то рядом бился в воде Руа, и Клер старалась ухватиться за шею коня, чтобы выплыть из водоворота. Ей почти удалось это, но пальцы скользнули по мокрой шкуре лошади и сорвались.

«Господи! – взмолилась Клер в смертном ужасе – таком, какого она никогда не испытывала. – Неужели я умру сегодня? Господи, только на тебя и на твою помощь уповаю…» Кажется, она даже заплакала – впрочем, вокруг было столько воды, что несколько горячих солоноватых капель были тут же смыты прочь. Было страшно и холодно, и хотя Клер ещё держалась на поверхности, Бриона уже швыряла её, словно сор и обломки, которые ей, расшалившись, удалось оторвать от барок, что жались ближе к пристани, и залитых водой причалов.

В черном небе было пусто, лишь грохотал гром, проезжая по мощеной лазурным стеклом небесной тверди повозками, груженными светлыми безжалостными молниями. Над тучами не стоял на страже мира ни один ангел, и некому было слушать жалобы и мольбы, захлебывавшиеся на земле, и некому было мановением руки остановить на полном скаку ветер, ухватив его за косматую спутанную от буйного бега гриву, и некому было заставить воды смириться, как некому было выровнять их, загнать в русло и усыпить ласковой светозарной улыбкой. Но Клер и не смотрела на небо, зная, что там её взгляд никого не встретит – она лишь молилась про себя, сохраняя надежду, сохраняя её даже тогда, когда река взяла её в ледяные тиски.

Перевернутая вверх дном лодка, отшвырнутая сильной речной волной, ударила Клер по голове, оглушив. Вода ливня и вода реки смешались с один поток, текущий по миру новым потопом.