Моя душа запродана, Творец!
И, как ни бейся, путы не ослабнут –
Вот Враг поднялся, в почести и славе,
К кому на смерть меня ведет отец.

Кларисса-Аньеза-Рене, графиня Веритэ «Жалоба»

    Клер проскользнула в потайную дверь и торопливо сбросила с себя неподобающий наряд, забрызганный водой и грязью.
     В спальню вбежала взволнованная Анни и вполголоса тревожно позвала хозяйку.
     - Я здесь, - ответила из гардеробной Клер.
     - Мадам, вас ждут. Вы должны немедленно выйти, - задыхаясь, пролепетала камеристка, уже перебиравшая платья, чтобы выбрать, в какое облачить госпожу.
     Клер нахмурилась:
     - Должна? Ты мне приказываешь, дрянь?
     Анни присела в поклоне, прижимая к груди розовое бархатное платье:
     - Ваш гость – мессир барон д’Оэн.
     Клер побледнела. Анни бросилась к ней.
     - Вам дурно, мадам?
     Клер оперлась о стену. Нескольких мгновений ей хватило, чтобы прийти в себя.
     - Оставь меня, - отстранила она служанку. – Лучше дай сюда то платье из зеленого шелка – оно мне больше к лицу.
     Пока Анни приводила в порядок её прическу, уже одетая Клер, глядя в зеркало, пыталась придать лицу радушное и безмятежное выражение. Вспомнив об изумрудном перстне, подаренном бароном, она достала его из шкатулки и надела.
     Барон нарушает все правила этикета – не будучи близко знакомым ей, приходит поздно вечером, почти ночью, и просит аудиенции – нет, он даже не просит! Ведет себя так, словно во дворце он властелин, словно никакая стража не заступит ему дорогу. Но так и есть! Он, должно быть, шел по галереям и лестницам Осэона, и караул раболепно расступался перед ним, будто он – сам король.
     Король… Отец предупреждал Клер, что вскоре барон может стать государем Франсии. Клер зажмурилась, отгоняя видение – она в сверкающем венце сидит на троне рядом с монархом. Но ей не нужно королевство – в особенности, если получить его придется через брак с бароном д’Оэном.
     Пора было выходить в приемную. Мысленно Клер препоручила свою судьбу Господу и с неспокойно бьющимся сердцем приподняла затканную серебром портьеру, разделявшую покои.
     Барон даже не оглянулся, возмущенно отметила она про себя, хотя отлично расслышал её шаги – на голубом мраморном полу не было ковров, которые могли бы скрадывать шум. Вместо того чтобы поприветствовать даму и свою невесту, барон продолжал стоять, опираясь на камин, и рассматривать лепные гербы графов Прованских и их родичей, украшавшие очаг. Заметив пламя, бушевавшее так, что в трубе гудело, Клер воскликнула:
    - Кто разжег огонь? Сейчас лето, здесь будет нестерпимо жарко!
    Барон наконец повернулся к ней и просто ответил:
     - Я люблю тепло, мадам. Кроме того, я попал под ливень, и мне необходимо обсушиться, иначе я заболею, и нашу свадьбу отложат. Вы бы не хотели этого?
    Действительно, одежда барона была мокрой. А он продолжал, рассматривая Клер точно так же, как перед тем каминные украшения:
     - Я проводил смотр своему гарнизону в Ре. Последние несколько месяцев я перестраивал замок и укреплял его новыми стенами. Ваш батюшка известил меня, что вы живете у госпожи графини в Провансе, и я не смог отказать тебе в удовольствии, находясь так близко от вас, не уничтожить досадно малое расстояние между нами и лично положить к вашим ногам своё побежденное вашей красотой сердце.
     Клер растерялась. Барон говорил то, что должен был бы на его месте сказать своей нареченной любой благовоспитанный знатный сеньор, если он не был невежей или не хотел им прослыть. Но в словах, произносимых нараспев, словно барон читал с листа написанное кем-то другим любовное признание, ей чудилась жестокая издевка. Она прекрасно понимала, что барон, едва соскочив с лошади поспешил к ней, даже не переменив одежды, не предупредив о предстоящем посещении, совсем не оттого, что ему так уж сильно не терпелось увидеть Клер. Приезд барона можно было счесть оскорблением, а не знаком симпатии.
     - Я ничем ещё не заслужила такой чести – быть владелицей вашего сердца, - сдерживая гнев и мысленно принося благодарность отцу за внушавшиеся поркой уроки достойного поведения, улыбнулась ему Клер. – Тем не меньше моё счастье, состоящее в радости видеть вас и беседовать с вами. Много раз я мечтала, что смогу заверить вас в своей верности и покорности, глядя вам в глаза. Небеса, – при этом слове барон весьма приторно вздохнул и мелко, будто почесываясь, перекрестил себе левое плечо, – исполнили мои желания, мой дорогой будущий супруг. Я могу называть вас так с той самой минуты, как вы обручились со мной вот этим кольцом.
     Барон весело поднял брови – речь Клер, точь-в-точь повторяющая подобную ей из рыцарского романа о Вальтере Шемонском, позабавила его. Барон надеялся своей наглостью огорчить невесту и приготовился выслушать если и не беспощадную брань, то слова упрека и презрения, но в ответ получил лишь безропотную кротость, подозрительно схожую с безразличием.
     Однако барон не растерялся – неудача первой атаки на бесчувственную к мелким дерзостям графиню Веритэ раздразнила его, и он пообещал себе, что всё-таки пробьет брешь в этом бастионе. Отойдя к амбразуре окна и выстукивая пальцами по стеклу быстрый мотив, он начал интригу:
     - Графиня, я так устал, не поделитесь ли вы со мной местом в согретой постели?
     Клер не нашлась, что ответить на просьбу барона, поначалу показавшейся ей бессмысленной.
     - Впрочем, полагаясь на ваше целомудрие и желая сохранить это драгоценное сокровище до первой брачной ночи, я бы не посмел стеснять вас. Однако… Не беда! У меня на примете есть ещё один альков – балдахин над ним расшит золотом, так что, когда лежишь под ним, видишь блестящие звезды в синем атласном небе. Я собираюсь вкусить там блаженство нынешней же ночью, и мне остается только получить ваше на то благословение.
     Клер узнала в описании барона ложе Катарэны, устроенное ею по образцу постели древней византийской императрицы. Графиня Веритэ медленно заливалась румянцем бешенства, которое затмевало рассудительность и страх за собственное благополучие – лишь дурное недостойное любопытство послушать, какой ещё бред изобретет барон, удерживало её негодование. Вдобавок, она сомневалась, настолько ли д’Оэн не имеет права бесчестить её подругу подобными отзывами – графиня Прованская не была блудницей, но знатные дамы южных сеньорий, не состоящие в замужестве и под опекой родителей, не обязаны были блюсти монашескую скромность и свободно пользовались преимуществами своего положения.
     Клер пришли на ум её собственные слова, брошенные в горячности отцу: «Почему бы барону д’Оэну не посвататься к графине Прованской, что принесло бы ему больше выгоды?» Не может быть, чтобы сам барон об этом не думал. Что, если он прискакал совсем не к Клер, пусть даже имея целью унизить её, а к Катарэне?
     Клер размышляла: барон был способен на то же, на что и сам Люцифер – следовательно, абсолютно на всё. Он оправдывал самые отвратительные деяния, подчас приписанные ему кем-то из мести или страха – стоило появиться такой сплетне, и барон воплощал её в жизнь, словно веселясь и шутя с клеветниками и глупцами. Так было, например, с архиепископом города Волéра, разославшим пять сотен подметных писем ко всем графским, баронским и командорским дворам, в которых обличал вымышленное преступление «нечестивого пса д’Оэна, проклятого ещё до рождения в утробе матери»: якобы д’Оэн велел закопать по шею в землю вдоль дороги в резиденцию монсеньора Волерского крестьян из деревеньки его епископата за то, что этот пастырь один, не жалея себя, обличает пороки «этого зверя рыкающего». Один из листков неминуемо должен был попасть в руки барона – кое-кто клялся, что передать опрометчивое послание как можно скорее озаботилась Инквизиция, ненавидящая архиепископа из-за того, что он из корысти отрекся от весьма видной должности в Духовном Суде и предоставил в Рим тайные доказательства превышения Великим Инквизитором Франсии Венсаном Труверá-Вайоном его полномочий. Благодаря рвению монсеньора Волерского Инквизиция была распущена и превращена в Орден Братьев Христовых, Труверá-Вайон смещен, а великие богатства, накопленные за годы преследования ересей и ведьмовcтва, отобраны в пользу святейшего папского престола. Какими бы путями ни дошло письмо до барона д’Оэна, месть его заставила притихнуть шептунов во всем королевстве: войско барона захватило епископский замок, и ни высокие башни, ни бесстрашные рыцари не оборонили монсеньора. Сам он, перерядившись слугой, бежал, но в поле был нагнан бароном и затравлен свирепыми турельскими псами, а весь его причт барон велел закопать по шею вдоль дороги к пустому и разграбленному замку.
     Клер вздохнула, понимая, как тяжела будет ей брачная клятва, которую придется дать жениху в соборе святых Петра и Павла, что в Доннэ.
     - Уж не ревнуете ли вы, мадам? – барон в ложной тревоге нахмурил красивые брови. – Прикажите – и я останусь у ваших ног, как велит мне мой сладостный долг.
     Хотя Клер наскучила игра в книжные рыцарские добродетели, она сделала завершающий ход:
     - Как, оскорбить вас ревностью? Подозрением? – бесстрашно нанизывала она одну фальшивую фразу на другую. – Я корю себя за то, что вы, мой господин, верно, голодны и продрогли, а я рассеиваю вас своими надоедливыми разговорами, тогда как мне следовало бы печься о вас со всем усердием. Прошу, не ставьте мне в вину то, что я мешкаю уложить вас отдыхать. С удовольствием уступаю вам свою постель – если бы сочтете её достойной принять вас.
     - Благодарю вас, - преувеличенно низко поклонился ей барон, - но где мадам намеревается спать сама?
     - О, мне достаточно будет уголка кровати, которую вы мечтали занять в покоях графини Прованской, - ещё ниже и ещё с более преувеличенным почтением присела в поклоне Клер.
     - Надеюсь, что мадам не пострадает от неудобства, - добавил барон. – Её благополучие важно для меня.
     - Мое благополучие, мессир, сосредоточено в вас одном, - и с этими словами Клер вышла.
     Ворвавшись в спальню Катарэны, она упала в кресло, смеясь, плача и заламывая руки одновременно. Катарэна, расчесывающая у зеркала свои рыжие волосы, с недоумением наблюдала за ней несколько минут, потом подозвала карлика Жако и, дав ему батистовый платок, приказала:
     - Отнеси госпоже графине – пусть утрется.
     Шут проковылял к Клер и вложил платок ей в руку.
     Клер тут же разорвала тонкую ткань, швырнув куски на пол:
     - Слез будет ещё много, ни к чему их останавливать!
     Катарэна повернулась к ней, неодобрительно погрозив пальцем:
     - От одного часа с ним наедине ты отчаялась! Я борюсь с ним с тех пор, как надела графскую корону. Ты в Веритэ, далеко отсюда, под защитой отца и своих вассалов, а кто отведет удар, направленный на меня?
     Графиня Прованская встала и принялась кружить по комнате, срывая на ходу с пальцев кольца с алмазами, с запястий – браслеты с бирюзой и разбрасывая, не глядя, драгоценности по углам.
     - Он возвел на границе с моими землями крепость Ре. Мне доносят, он копит там отряд, который в один проклятый день может стать авангардом его армии, направляющейся силой брать мое бедное богатое графство, слишком обширное, чтобы не внушать любому сеньору алчных мыслей. Почему я не владелица безземельного лена или безлюдного надела? Лучше беречь каждый медный грош, жить впроголодь, чем дрожать при виде гонца, замирая в страхе перед тем, какие вести он привез! Река не отгораживает меня от барона – в половодье Ивер переплывет любая крепкая лошадь, а в середине лета – и хромая кляча. Я одна – я не могу отправиться за помощью к королю, потому что Доннэ далеко, и между столицей и мной лежат земли барона. Загони он меня, как зверя – никто и не узнает, а узнает, так не станет помогать. Все, все промолчат, даже если мою голову д’Оэн выставит на обеденный стол королю на посмешище! Ты была мне опорой – и только ты. Ты не дала бы меня в обиду, уговорила отца выслать подмогу, не то и сама из любви ко мне подняла бы ваше рыцарство. А теперь – всё, конец. Ты ему союзник, и скоро прованские арбалетчики начнут бой с экуаской конницей. Мою корону поднесут барону д’Оэну, сеньору Туреля на блюде, словно спелый плод, и будет он титуловаться по-новому – граф Прованса. Я бодрюсь – пока бездна не затянула меня, хочу празднеств, балов, желаю расточать свое богатство, балую себя прекрасными сапфирами, ажурным кружевом. Пока болезнь не перешла в агонию, пока предстательствует за нас Приснодева, я не поддамся унынию… Что же, завтра – турнир поэтов, и «повелительницы сердец», - Катарэна натянуто рассмеялась, – должны быть свежи и пленительны. Пора спать.
     Катарэна хлопнула в ладоши – молоденький паж вошел и потушил все свечи, кроме лампадки у образа Девы Марии. Графиня Прованская сделала было движение, чтобы опуститься на колени перед Богородицей, но внезапно передумала и произнесла, пожимая плечами:
     - Мы уже молились сегодня – и хватит. Каяться будем перед смертью… - она накрутила на указательный палец длинную прядь. – Если только при этом будет присутствовать священник.
     Катарэна дала Клер широкий бархатный халат, в который она закуталась, и они легли вместе. Вдруг в темноте Катарэна придвинулась вплотную и прошептала на ухо подруге:
     - Вот бы он женился на мне – я бы не стала разбирать все его грехи, я бы не мешала ему делать так, как он хочет. Я бы молилась на него, как на Господа Бога, лишь бы он не посягал на мою жизнь. Не мне судить его, не мне. Я молода, я не надышалась воздухом, я не могу погибнуть только потому, что он подарил обручальное кольцо тебе.
     - Те же серенады ты поешь де ля Фербра?
     - О, у меня же должен быть хотя бы один поклонник, который выставит щит между мной и опасностью, когда нападет д’Оэн. Это всё, что у меня есть – а завтра я могу потерять и это.
     - Значит, - осторожно отстранилась Клер от полубезумного дыхания подруги, - ты меня ненавидишь из-за него?
     - Нет, я ненавижу графиню Веритэ, дочь графа Веритэ и сьёра де Бурж-сюр-Ом. А зачем мне лютовать против тебя, Клер? – она откинулась на подушки и прошипела сквозь зубы:
     - Чтобы он сдох, сдох, сдох!
     Бедная Катарэна – она была всегда такая беззаботная, обожала танцы и ценила музыку. Её портреты писали лучшие художники Северной и Флорентийской школы, принцы и князья посещали её дворец, а она чуть свысока подавала им руку для поцелуя – она была влюблена в Аллесандро Долио, герцога Миланского, внебрачного сына папы Михаила IX, и снаряжала целое посольство в Милан, чтобы там обвенчаться, в чем клялся ей юный белокурый герцог. Но как же кричала она несколько месяцев спустя, после получившего скандальную огласку похищения её доверенной фрейлины девицы де Сонн, ставшей впоследствии герцогиней Миланской:
     - Поповские ублюдки не держат слова – кому же было научить их потаскух-матерей следовать законам чести, не этим же елейным постникам, еле прикрывающим свою похоть подолами сутан! О, бестия! Я была, значит, недостаточной шлюхой, чересчур добропорядочной, что он схватил первую подвернувшуюся под него бл… и в первый раз за её сучью жизнь сделал её честной женщиной. Посмотрим, чьих выродков она принесет ему, выдавая детей конюших, пажей, соседей за его наследников! Господи, одно упование на то, что щенки не пойдут в этого полудурка! Он же порченый – да его собственные подданные на него пальцами указывают, насмехаясь над тем, что к женщинам охота нападет на него лишь после вылаканного бочонка кьянти, а когда он станет наконец готов, тогда он уже не опаснее трухлявого пня в лесу. Я просто не верю, что он смог этой гусыне юбку задрать – тут не обошлось без бабского мошенничества. Побожусь кишками Его Святейшества, папаши этого слабосильного, что наверняка под кроватью прятался ловкий молодец, который и сумел сорвать свое яблочко с этого эдемского деревца. Муженек ещё до свадьбы был рогат, как олень святого Губерта, а сейчас он, я думаю, красуется с целой Малерской чащей на макушке. Нет, хороша вышла чета, другой такой нет и на моём веку, верно, уже и не будет – муж стоит жены, право!
     «Катарэна, где твоя вспыльчивость – случится несчастье, покричишь, переколотишь цветное венецианское стекло, и через полчаса снова беспечальна, озорна, словно вольная птица…» - подумала Клер. Послушав, как ровно дышит Катарэна, и, решив, что она уснула, Клер тихонько спустила ноги с постели и прокралась к себе.
     Двери нигде не были заперты – словно нарочно для Клер. Барон лежал на её кровати, поверх белого парчового одеяла, навзничь раскинув руки и не удосужившись снять грязные сапоги.
     «Не было бы на нём кольчуги», - подумала Клер, потому что тонкий, как игла, стилет, который она носила всегда при себе, сломался бы от удара о стальные кольца, а между тем бить нужно было один-единственный раз, в сердце. Клер не хотела опрометчиво рисковать и протянула руку, отгибая ворот камзола. Замирая, она положила ладонь барону на грудь – и вскрикнула, отдергивая руку – не потому, что нащупала металлическую рубашку под льняной, а потому, что безмятежно спящий вдруг хищным движением вцепился в её запястье. Клер в ужасе напрягала все силы, чтобы вырваться – но высвободиться можно было, лишь оставив у барона, как в капкане, всю руку по самое плечо, так сильна была хватка. Обессиленная Клер упала на колени, неуловимым отчаянным движением засовывая свой нож под кровать – она выпустила стилет из пальцев в тот миг, когда барон внезапно оказался бодрствующим; упав на мягкий ковер, ворс которого заглушил лязг, оружие, о чем истово сейчас просила Небеса Клер, не было замечено бароном.
     Скрыв улику, Клер могла уже смело звать на помощь:
     - Ко мне! Скорее! Ко мне!
     Двое стражников, дежуривших в переходах дворца около покоев гостьи, графини Веритэ, ввалились в спальню, размахивая алебардами, но, увидев барона, вяло затоптались на месте, норовя выбраться из комнаты спинами вперед. Барон подал им знак уходить, и они удалились, не забыв поклониться знатному сеньору.
     Клер была поражена – только теперь она осознала, что Катарэна нисколько не преувеличивала свою беспомощность перед бароном: он мог, если ему так угодно, зарезать её на глазах у этих людей, а они и не подумали бы его останавливать – просто отвернулись бы и поклонились, выходя.
     Когда Клер перестала сопротивляться, барон разжал пальцы. Сидя на краю постели и благосклонно посматривая на Клер, он шутливо пожурил её:
     - Неужели страсть ослепила вас до такой степени, что вы застаете меня сонного, посреди ночи, когда я не в состоянии дать вам отпор? И для чего вы перебудили весь дворец? О, конечно, из женского самолюбия – утром все, от графини Прованской до судомойки, будут судачить о нашем свидании и завидовать вам. Женщины идут на любые крайности, чтобы прославиться и позлить остальных дам, менее обласканных… удачей. Но сейчас умоляю вас, мадам, - барон бережно поднял Клер с пола и довел её до двери в коридор, – удалитесь, ибо мое честное имя может разбиться вдребезги.
     Ошеломленная Клер, не возражая, вернулась к Катарэне и молча легла спать, и как ни тормошила её заинтригованная и встревоженная подруга, не объяснила ей ничего из этого переполоха.