Отец был изрядно пьян. Поигрывая чеканным серебряным кубком, привезенным из похода против магометанских язычников, Роже д’Альби прожевывал последний кусок дичи. Его жена Алиенор ждала позволения удалиться из-за стола.
    «Сука! – подумал Анри, с должной долей почтительности в выражении лица любуясь нервным тонким профилем мачехи. – Кого ты будешь стравливать с моим отцом, когда я уеду?»
    Он наклонил голову, приветствуя толстого добродушного отца Эгидия, которого Анри должен был сопровождать в его монастырь в горах Клеви. Патер, рискуя впасть в грех чревоугодия, придвинул к себе большую миску с кабанятиной, начиненной чесноком и перцем (как бы ни был богат монастырь отца Эгидия, там не могли себе позволить приправлять блюда столь дорогой заморской пряностью). Монах, отдавая дань искусству замковых поваров, от души чавкал, наслаждаясь вкусом пищи. Анри, отличавшийся умеренностью во всем, заставлял себя смотреть на отца Эгидия не морщась.
    - Отец мой… - Анри напрасно ждал, что граф Роже повернет голову к сыну, хотя и не к нему обращался Анри, желая лишь в последний раз испытать крепость отцовского решения сбыть сына с рук.
    Хозяин замка и бровью не повел. На этот раз непостоянный граф Роже решился твердо.
    - Отец мой, скоро ли мы сможем быть в вашей святой обители? Мне не терпится поклониться чудотворному изображению святого покровителя вашего монастыря.
    Отец Эгидий на миг оторвался от еды, вытер рукавом рясы блестевший от жира подбородок и отвечал:
    - Скоро, сын мой, скоро. К воскресной мессе, если даст Господь, - он неторопливо, с важностью, перекрестился, что, чуть помедлив, повторили за ним остальные. – Мы войдем под кров любезной моему сердцу обители, которая, - не удержался монах от слащавой лести, - благодаря радению доблестного воина и доброго христианина мессира графа вашего отца, пожертвовавшего нам немало всякого добра на неотложные нужды, станет прекраснее.
    - Я, если бы мог, пожертвовал для прославленной обители и самым ценным, что имею, - граф Роже избегал смотреть на сына.
    Алиенор благочестиво вздохнула.
    Анри под столом сжал кулаки.
    «Самое ценное ты уже отдал, батюшка! Отправил своего единственного сына, своего наследника, в Клеви, словно связку свечей или бочонок мальвазии на помин душ предков. Надеешься, что эта тварь нарожает тебе новых щенков? Да скорее этот обжора Эгидий понесет, чем твоя законная потаскуха. Что же, оставайтесь здесь и делайте, что вздумается, мне равно! По дороге в монастырь я сбегу, ведь поеду я туда не под клобуком, а в полном рыцарском вооружении. Как и полагается мне по праву рождения! Разгоню этих блеющих овец Божьих и отправлюсь воевать на Восток – там всегда нужны храбрые и верные Христу воины. А вас, батюшка, когда-нибудь эта ведьма отравит и сама завладеет всем в Альби. Вы раскаетесь, но будет поздно. Прощайте!»
    На башнях замка протяжно перекликались караульные.
    
    

    Из Альби выехали до света, наскоро отслужив малую мессу – Анри сам торопил монахов. Граф Роже не вышел провожать сына, но неизменно льстивый с благодетелями монастыря отец Эгидий просил передать графу своё прощальное благословение. Анри не терпелось покинуть отчий дом, он теребил поводья коня и только напрасно горячил его.
    Наконец степенные монахи тронулись с места, охрана из десятка собственных монастырских солдат окружила их, и невысокие холмы Альби остались позади.
    Двигались скоро – по дороге из Альби в Клеви не было больших замков, хозяева которых могли бы пожертвовать сколько-нибудь значительный вклад монастырю, и отряд для сбора милостей нигде не останавливался. Анри про себя решил, что после Виоллe, где за городом, на месте ежегодно устраиваемой знаменитой ярмарки, сходились несколько оживленнейших дорог, покинет святых отцов и направится на юг, к морю, в Донжон-ле-Дюк, откуда отплывет в заморские края.
    Они уже подъезжали к Виолле, и монахи приняли благочестиво-умудренный праведной жизнью вид на случай, если на бойком месте им встретится богатый жертвователь. Даже Анри поправил сбившийся на одно плечо плащ. Строя планы, он оживился и со снисходительным добродушием слушал глупую болтовню монахов, которую обычно с трудом выносил.
    - А знаете, братья, - тараторил, вытаращив тусклые глаза в притворном ужасе, чтобы заинтриговать слушателей, поджарый монашек брат Мартен, - а знаете…
    - Не томи, - чинно зевая и широко крестя открытый рот, поторапливал его баритоном его грузный приятель, брат Леонар. – Рассказывай, но если это будет история о Шарлотте Эсмери, вдове сборщика податей в Ле Мове, то я, думаю, братия уже и без тебя знает.
    Братия, однако, не знала и требовала рассказывать, даже если речь шла действительно о Шарлотте Эсмери, вдове сборщика податей в Ле Мове – богатая вдова часто посещала их монастырь, никогда не оставляя святого покровителя обители, а также весьма любимого ею настоятеля, отца Доминика, без подарков.
    - Так что же с дамой Эсмери, брат Мартен? - тормошили рассказчика его лакомые до сплетен спутники.
    Тот многозначительно поднял вверх указательный палец:
    - А то, братья, что наша благодетельница, за которую круглый год не уставали мы возносить молитвы Господу, стала ездить в монастырь Святых Даров, что в . Говорят, там появился молодой проповедник, послушать которого собираются даже из дальних мест.
    Монахи затрясли плешивыми головами.
    - Пропал наш монастырь! Если уж такие верные надежные прихожане, как вдова Эсмери, отвернулись от нас, чего же ждать от остальных, некрепких в вере? – кудахтали они. – Что делать нам, братья?
    Брат Мартен, с удовольствием наблюдавший за горестно стенавшими монахами (первейшим его наслаждением было пугать доверчивых братьев), принялся успокаивать их с помощью рассудительного брата Леонара.
    - Не бойтесь, отец настоятель что-нибудь придумает, чтобы укротить наших соперников. Отец Доминик нас выручит.
    - Да, отец Доминик поможет обители! – согласились монахи, сразу утихая.
    - Мудростью от Господа он не обижен, расстроит чужие козни.
    - Золотая голова!
    - Золотое сердце!
    Анри смеялся про себя, слушая, как монахи с серьезными лицами качали головами с выбритыми на макушке тонзурами и налагали епитимью на нового проповедника монастыря Святых Даров. Но когда кто-нибудь из них, побывавший на Востоке, сопровождая христианнейшее войско в походах против неверных, принимался повествовать о тамошних чудесах, Анри слушал очень внимательно и словно воочию видел перед собой не пыльную дорогу, а многоцветное теплое море и смелых рыцарей, не побоявшихся оставить дома и семьи ради того, чтобы нести веру Христову в далекие страны, где о ней и не слыхали.
    Приближались к развилке дорог. Анри спешился, проверил, хорошо ли подтянута подпруга, поправил меч на поясе и снова вскочил в седло. немного, чуть дальше от города – и он свободен. Монахи только разинут рты и даже не подумают гнаться за ним. Он приподнялся на стременах и всмотрелся в ждущую его даль.
    Вдруг кто-то тронул его за плечо:
    - Мессир, не хотите ли пить?
    Отец Эгидий сложил губы в добродушную улыбку и вытер со лба и пухлых румяных щек обильно выступивший от жары пот. Служка уже наливал из дорожной кожаной фляги в резной серебряный кубок золотистое искрящееся вино.
    Солнце припекало. Анри принял кубок из рук служки и поклонился отцу Эгидию:
    - Ваше здоровье, святой отец!
    У вина был странный привкус – допив его, Анри неожиданно понял, что падает с седла. Расторопные руки подхватили его и понесли.
    Освобожденный от доспехов, но связанный, Анри трясся на соломе в повозке с холщовым верхом. После получаса брани и проклятий отец Эгидий приказал заткнуть Анри рот, и теперь он лежал смирно. Солнечные блики, проходя сквозь прорехи навеса, перебегали по лицу Анри, ослепляя его и раздражая до крайности.
    Ехали быстро, почти не останавливаясь. Тело Анри затекло, от туго затянутых веревок оставались синяки. Анри не кормили и не давали пить, что довело его гнев на Божьих служителей до предела. Он мечтал об одном: чтобы ему развязали руки и дали расправиться с обидчиками.
    В монастырь въехали уже в нежных сумерках. Посреди чистого мощеного двора лошади встали. Монахи вытащили Анри из повозки, связанного понесли внутрь огромного монастырского здания. Миновав несколько комнат и залов, они оставили Анри в скудно обставленной келье. Уложив его на голую, не покрытую даже соломенным тюфяком кровать, монахи ушли. Анри плюнул им вслед.
    Вскоре за юношей пришли. Монахи вновь подняли его на руки, донесли до дверей в большую залу, которые тут же распахнулись перед ними, и только на пороге сняли с Анри путы, предлагая ему войти. Он гордо вздернул голову и прошел мимо рядов молчаливых, словно надгробные статуи, монахов с опущенными на лицо капюшонами.
    У дальней стены залы на возвышении стоял трон настоятеля монастыря отца Доминика. Анри по обычаю преклонил колени перед владетельным сеньором церкви, но быстро поднялся, хотя это далось ему нелегко – затекшие мышцы ныли и плохо слушались. Анри сложил руки на груди и посмотрел прямо в лицо настоятелю, чувствуя, что имеет на это право после того оскорбления, которому он, сын графа, подвергнулся.
    - Сколько тебе лет, сын мой? – благожелательно спросил настоятель.
    - Весной мне минуло семнадцать, достопочтенный отец.
    - Ваша матушка, эта святая женщина, - отец Доминик возвел очи к расписанному сценами из Воскресения потолку приемной, - доверила мне привести вашу душу к Господу, и, клянусь святым Жерменом, я удовлетворю благочестивую просьбу. Графиня Алиенор писала мне, что вам по нраву бранные утехи и буйные пиршества, более схожие с оргиями нечестивых язычников, чем с христианскими трапезами, но мы, в нашей мирной обители, сумеем исправить ваши пагубные наклонности и искореним недостойные привычки. Поначалу бес будет весьма смущать вас, поскольку этот лев рыкающий не без борьбы выпускает из окровавленной пасти своей уловленный в сети лжи дух, но мы отстоим вас, сын мой, молитвами и Божьей помощью.
    Анри ничего не понимал.
    - Моя матушка?
    - Графиня Алиенор, - охотно пояснил настоятель, - убедила графа д’Альби, что вас необходимо как можно скорее отдать в наши заботливые руки. Мессир граф дал нам безусловное согласие, которое даже закрепил на пергаменте.
    Анри приложил руку ко лбу – отец отдал его монахам, как быка или повозку, как подношение к хромовому празднику, и позволил им распоряжаться жизнью сына и его свободой.
    - Как вы намерены поступить со мной, святой отец? – осторожно спросил он.
    Настоятель расправил складки рясы на коленях и ободряюще улыбнулся Анри:
    - Пока что, сын мой, дабы привыкли вы к нашему уставу и обиходу, я помещу вас в одну из подвальных келий. Там сможете вы без помех предаться размышлениям о постыдности вашей греховной жизни. От матушки вашей знаю я, что нелегко будет смирить ваш нрав, и только поэтому я столь сурово стану обращаться с вами. Но если вы выкажете покорность, послушание и готовность к исправлению неустанными молитвами и духовным подвигом кротости, то, быть может, вскоре займете место одесную меня, ибо… - настоятель метнул на Анри какой-то приторный взгляд, - …ибо возлюбил я вас, едва лишь увидел, и хочется мне сделать вас помощником моим в тяжких ежедневных трудах моих на благо и для процветания обители и ради преумножения славы во всем христианском мире.
    Из всего велеречия отца Доминика Анри услышал лишь то, что ему предстоит жить в тюрьме, и жить до тех пор, пока воля его не будет сломлена и настоятель не сочтет, что пора выпускать укрощенного зверя из клети, потому что кусаться он больше не посмеет.
    Настоятель, заметив гневное выражение на лице Анри, склонил голову набок и потер ладони, словно ему было зябко. Анри ему действительно очень понравился с первого взгляда, и сейчас, с блестящими рассерженными глазами, юноша напомнил монаху чертами лица и всем своим обликом икону святого Георгия, творение кисти знаменитого Жеана Шантеврие, написавшего для обители Сен-Жорж-де-Блуа множество образов, вызывающих удивление нежностью красок и изяществом изображенных художником фигур; некогда отец Доминик посетил старинную обитель, в которой издавна хранилась священная реликвия - меч, принадлежавший святому Воину, покровителю аббатства, и восхищался дивными росписями и иконами. Отцу Доминику стало жаль заточать в подземелье юного рыцаря, но он, благодаря письмам Алиенор, хорошо представлял себе независимый характер Анри и понимал, что прежде всего нужно вытравить в его новом послушнике гордость.
    Настоятель хлопнул в ладоши. Тут же беззвучно появились дюжие монахи с потупленными постными взорами, и не успел Анри опомниться, как его отволокли в подземелье. Пока одни крепко держали Анри, другие снимали с него одежду и заново одевали в ветхую, с многочисленными прорехами, неопрятную, засаленную, заношенную рясу. Анри похолодел. Никогда ему не приходилось испытывать подобное унижение. Но, находясь во власти настоятеля и, следовательно, в заточении в монастыре, он должен был смириться.
    Потом Анри наложили на запястья кандалы и приковали к стене – цепи были коротки, длина их едва позволяла лечь и встать во весь рост. Монахи удалились, оставив Анри на первый раз чадящий глиняный светильник со слабым фитилем. Анри широко раскрытыми глазами, на дне которых притаилось неверие в действительность происходящего, смотрел на массивную, запертую монахами снаружи, дверь, от которой спускались вниз несколько широких выщербленных, искрошившихся по краям ступеней; на свою постель - охапку соломы, брошенную на возвышение на полу, который на вершок был покрыт вонючей стоячей водой; на новые прочные цепи и кандалы; на позеленевшие сочившиеся влагой стены; на своё вретище; на низкий потолок, которого касалась его голова; на чахлый лепесток огня в светильнике. Анри обхватил голову руками и застонал – он погиб.
    Алиенор, Алиенор – это сотворила Алиенор! Она заманила его в ловчую яму, она запрятала его под землю, лишила его света, воздуха и воли! Она убила его – исчез наследник Альби, сын графа. Есть пленник монастыря, затворник.
    Вспомнилось то, о чем никогда никому – ни на исповеди, ни после обильного вином праздника – не рассказывал Анри: о душных весенних ночах, когда, словно упрямый кошмар, ложившийся на грудь и не дававший вдохнуть воздуха, приходила к нему Алиенор. В четырнадцать лет, когда Анри впервые увидел мачеху, она ему даже понравилась своим кротким и заботливым отношением. Мальчик быстро привязался к ней, молодой и веселой, и втайне считал самой красивой женщиной в графстве и гордился ею. Гордился этой шлюхой!
    Анри улыбнулся своей прошлой глупости.
    В одну из ночей, когда отца… графа д’Альби не было дома, Алиенор пришла к нему. Анри смеялся, не понимая, зачем в темноте мачеха прижимается к нему и шепчет, шепчет, шепчет… Пожалуй, только этот шепот и помнил Анри – шепот и пряное, качающее, словно на волнах, головокружение.
    Алиенор приходила время от времени, когда оте… граф д’Альби отсутствовал или отлучался из дома. Анри не сопротивлялся объятиям мачехи, принимал ласки, пока…
    Глаза Анри заблестели.
    Пока в церкви не увидел Марию, дочь одного из друзей отц… графа д’Альби, круглую сироту. С тех пор Алиенор стала ему в тягость, и проницательная женщина это заметила - Анри стал избегать ссылаясь на различные причины. Встречи пасынка и мачехи прекратились сами собой, но именно после этого, казалось бы, добровольного, разрыва, который тщеславная Алиенор, узнавшая о привязанности богоданного сына к другой, восприняла как тягчайшее оскорбление (что только сейчас отчетливо понял Анри), его возненавидели до такой степени, что захотели унизить, уничтожить, замучить голодом, лишениями и темнотой. Анри лег на солому и закрыл глаза.
    Светильник погас.
    Когда его грубо растолкали, и он приподнял голову с соломенного ложа, над ним стоял высокий монах, больше похожий на деревенского кузнеца, чем на служителя Божьего – даже широкие рукава рясы он закатал по локоть для удобства, словно перед работой. С собой монах принес фонарь, глиняную кружку с водой, поверх которой лежал большой мягкий ломоть темного свежеиспеченного хлеба, от которого шел запах, сводящий судорогой пустой желудок Анри.
    - Я – брат Майе, - проговорил монах низким рокочущим голосом, - приставлен охранять тебя и отгонять от твоей души беса и наставлять в истинной христианской вере.
    Анри подумал, что раньше приказал бы конюшим выпороть такого наставника и травить его собаками.
    Между тем брат Майе продолжал:
    - Дабы очистить твоё тело, что является, согласно учению отцов церкви, источником соблазна и заразы для духа, отец настоятель – да продлит всеблагой Господь его дни! – приказал тебе соблюдать пост, покамест ты не докажешь, что готов отринуть Диавола и отречься от его прелести.
    Анри взглянул на монаха исподлобья:
    - Я готов.
    Глазами он пожирал хлеб, томился по его вкусу, и запах пытал его, словно раскаленными клещами.
    Брат Майе покачал головой и, взяв в одну руку хлеб, а в другую кружку, сказал:
    - Рано, Диавол лишь затаился и не хочет выйти. Ты на любую ложь согласишься, лишь бы получить пищу.
    «Да!» - мысленно подтвердил Анри и невольно подался вперед и потянулся к монаху.
    Но брат Майе вдруг бросил ломоть на пол, наступил на него деревянной сандалией. Анри не поверил своим глазам.
    Монах убрал ногу, выплеснул на раскрошенный хлеб воду из кружки:
    - Жри это, как пес, ибо только псом ты являешься в глазах Господа, грешник, предавшийся Сатане. Я покидаю тебя до завтрашнего дня, а ты молись и проси у Господа милосердия.
    Брат Майе с достоинством повернулся, забрал фонарь и, медленно поднявшись по ступеням, вышел.
    Анри, нетерпеливо дожидавшийся, когда за монахом закроется дверь, бросился к тому месту, где лежал растоптанный хлеб. Он боялся только того, что цепь не позволит ему дотянуться. В темноте его руки шарили по камню и, наконец, наткнулись на хлеб. Размокший, уже превратившийся в жижу, перемешанный с грязью хлеб потерял весь вкус, но Анри жадно поедал его, захлебываясь от счастья.
    Внезапно он опустил руку и заплакал – его всё-таки заставили покориться.
    Дни терялись, заглатываемые черной бездной тюрьмы. Брат Майе, приходя к узнику, взял за правило называть его amatissime frater и подолгу вел с ним разговоры о нечестии, прегрешениях и чистосердечном покаянии. Анри редко отвечал, но брат Майе и не ждал ответа – он сам упивался своими проповедями.
    Мало-помалу разум Анри стал приближаться к той грани, за которой неразличимы свет и мрак, подлинное и воображаемое. Он подолгу лежал, не вставая, и с интересом следил за тем, как в темноте возникали плавно изменяющиеся видения из его прежней, утраченной, жизни на воле.
    Иногда ему чудилось, что он - на корабле, который, покачиваясь, плывет в Палестину, и уже виден желтый берег и пестрый город с пристанью. С каждым разом корабль успевал ближе подойти к суше – явственнее становились запахи земли и голоса порта. Анри знал, что когда его корабль бросит якорь в зеленоватые теплые воды залива и протянет сходни, чтобы усталый путешественник ступил на землю – он умрет. И, терпеливо дожидаясь окончания пути, Анри душой и мыслями был уже в шумном, хлопотливом городе, гораздо дальше от жизни в миру, забыть о которой его заставляли монахи, чем его мучители могли себе представить.
    Анри свыкся с посещениями брата Майе и его нудным поучающим голосом; свыкся со скудной пищей, которую монах, частенько ленясь ходить в монастырскую кухню, стал приносить ему реже и реже; свыкся с темнотой, которую нарушал только неяркий свет фонаря его тюремщика; свыкся с сыростью в подземелье и даже благословил когда, захваченный приступом жестоко иссушающей лихорадки, был вынужден слизывать влагу со стен и пола; свыкся с утратой свободы, света и здоровья, быстро и намного состарившей его. Его кончина была бы тиха, благостна, спокойна и незаметна, если бы в тот день или ночь, наступление которых Анри давно уже безнадежно перепутал между собой, когда его натруженный корабль под приветственные крики коснулся носом гранитного причала, не явился к Анри в подземелье бледный, словно выморочный призрак, настоятель отец Доминик.
    - Я принес тебе увещевание, сын мой, - проворковал настоятель, поднимая фонарь в руке так, чтобы осветить всего свернувшегося на прелой соломе Анри.
    – Последнее, - добавил он, выделив голосом слово.
    Анри щурился на свет, вспоминал, как плескалось в борта судна море, и улыбался своему любимому видению, которое уже не отпускало его от себя – нарядное южное солнце переливалось на стенах подземелья цветными шелками, но испуганно шарахалось от нелепой и тошнотворно-страшной черной фигуры отца Доминика.
    Вдруг настоятель заговорил хриплым прерывающимся голосом, в котором сквозило голодное звериное нетерпение, отчего видение моря и света сразу пропало, будто между ним и Анри опустилось непроницаемое черное покрывало:
    - Я должен научить тебя смирению. Кротость и терпение – единственный путь к спасению.
    Монах опустился на колени рядом с Анри, отставил в сторону фонарь и, криво улыбаясь подрагивающими губами, вкрадчиво-греховно погладил своего пленника по груди, давно обнажившейся, поскольку рубище едва не падало с плеч Анри.
    Тот испуганно отпрянул и прижался к стене:
    - Уйди, ты безумен!
    - Нет, безумен ты, если не понимаешь, что я хочу избавить тебя от когтей греха. Доверься мне… Какая у тебя гладкая кожа. И пахнешь ты как ребенок… Позволь мне побыть с тобой, ты сладок, словно мед… Будь послушен, и для тебя переменится. Послушание… смирение… блаженство…
    Анри отодвинулся от монаха дальше, но дальше была глухая стена. Цепи звякнули. Отец Доминик навалился на него всей своей тяжестью.
    Анри процедил сквозь стиснутые зубы:
    - Ты хочешь убить меня, негодяй?
    Если бы!
    Худой жилистый монах оказался сильнее, чем мог бы предположить Анри. Слишком сильно ослабевший от навязанного ему в монастыре сурового поста, и к тому же обремененный цепями, Анри едва был способен дать отпор отцу Доминику.
    Ставшие вдруг какими-то хищными лапами руки прелата шарили по телу Анри, стаскивая с него и без того чуть державшуюся от ветхости одежду. Анри ощутил противную горечь страха во рту. От ужаса он совсем потерял голову – в этом каменном мешке в недрах монастыря среди гор, обезоруженный, скованный, он был беззащитен перед оскорбителем. Он вспомнил, как смеялся когда-то над загнанно трясущимся, окруженным злющими охотничьими псами олененком, которого потом сам же заколол ножом.
    Вот как выглядит ад! Склизкие стены, шум падающей со стен воды, звон железных кандалов и черное привидение, готовое терзать плоть осужденного грешника. Для каждого – свой Ад. Для Анри – нестерпимый позор и сырая яма в чреве земли.
    Анри отодвинулся от настоятеля. Тот подошел, благочестиво скаля желтые зубы, и замахнулся. Плеть тонко взвизгнула и обрушилась на плечи Анри, порвав кожу. Вид крови раздразнил отца Доминика – ноздри его затрепетали, втягивая острый запах. Удары стали злее. Отец Доминик со свистом втягивал воздух сквозь стиснутые зубы.
    Анри корчился на полу, стараясь уйти от плети, но кожаные ремни с железными коготками на концах впивались в него со всех сторон.
    - Хватит! Довольно! – закричал он.
    Настоятель остановился.
    - Ты раскаиваешься в своих грехах, дитя мое? – произнес монах, и Анри с ужасом услышал нотки сладострастия в его хрипловатом голосе. – Я рад, что ты понял, как глубока и зловонна та бездна порока, в которую ты упал. Молодость, красота и знатность – это лишь обольщения Антихриста, придуманные им для погибели душ человеческих. Я оставляю тебя наедине с твоими размышлениями. Молись, чтобы Господь принял тебя в свое всепрощающее лоно. Я приду завтра.
    Настоятель отряхнул плеть от пропитавшей крови – несколько капель брызнули на щеку Анри, который смотрел на отца Доминика, не в силах подняться с пола.
    «Меня убьют здесь», - понял он. Его будут истязать, медленно, день ото дня забивая его и мучая голодом – никто не принес ему даже воды. Алиенор выполнила обещание отомстить ему. Анри в злобе укусил свой кулак.
    Когда отец Доминик наконец ушел, забрав с собой коптивший фонарь и тем самым лишив пленника света, Анри впился зубами в собственную руку, чтобы не разрыдаться. Это было бы для него последним унижением. Он принялся собирать обрывки своей одежды, чтоб хотя бы кое-как прикрыть дрожавшее от холода и омерзения тело.
    Наверху, на земле, звонили к вечерне.
    - Я отдам свою душу тому, кто поможет мне отомстить им всем.
    Тихий голос отчетливо произносил слова так спокойно, почти кротко, что не стоило большого труда вообразить, какая в нем на самом деле затаилась ярость. Бирюзовые волны никогда уже не накатят на эту темницу, солнце не засмеется, кропя на несокрушимые стены нежными бликами – город на жарком берегу отодвинулся так далеко, и нет ни корабля, ни лодки, чтобы достичь его. Только мрак и его сестра безумие подкрадываются на упругих лапах, сдерживая нетерпение, потому что торопиться им – незачем.
    - Я отдам свою душу тому, кто поможет мне отомстить им всем.
    Мерно, через равные промежутки времени капает с потолка вода – она пытается притвориться живой, но здесь, в подземном королевстве, она потеряла голос и блеск, журчание и вкус. Это мертвая вода падает на мертвые камни в мертвой темноте.
    - Я отдам свою душу тому, кто поможет мне отомстить им всем.
    Он чувствует на своем лице паутинно-легкое прикосновение вечного отчаяния, такое ласковое и жестокое. Такое мертвое…
    На верхней ступени лестницы затеплился огонек. Анри прищурил воспаленные глаза – огонек, пляшущий в темноте безо всякого фитиля, вдруг оделся мутноватым закопченным стеклом и железом – и в воздухе соткался старый фонарь. Покачиваясь, он с достойной медлительностью спускался со ступени на ступень, пока не остановился прямо над головой Анри – тут фонарь задумался ненадолго и сам собой повесился на вбитый для этого в стену крюк.
    Анри загляделся на чудесный светильник. Опасливо протянув к нему руку, Анри потрогал нагревшееся стекло, проржавевшую оковку – фонарь был осязаемым, настоящим.
    - Светоч во тьме погибельной, - произнес чей-то глубокий голос.
    Анри обернулся и обомлел.
    В двух шагах от него, у лестницы, ведущей наверх, стоял юный, с темным сиянием орехового цвета больших ясных очей, рыцарь. В глаза Анри бил блеск алмазного аграфа, придерживавшего длинное фазанье перо на гранатового бархата берете, чуть сдвинутого на правое ухо. Черный суконный дорожный плащ для удобства был перекинут через локоть, приоткрывая черный же с серебряными стежками по бархатной ткани колет. Сапоги из мягкой испанской кожи были перепачканы красной, не успевшей подсохнуть глиной, а дорогие звездчатые шпоры на концах острых лучей были окрашены кровью.
    Гость, благожелательно улыбнувшись Анри, придерживая рукой эфес шпаги, поклонился – не слишком, впрочем, утруждая себя этикетной вежливостью. Светлые, словно пронизанные солнцем, густые волосы упали незнакомцу на плечи. Когда рыцарь выпрямился, Анри уже знал, кто сделал честь посетить его – и в первую минуту не мог заставить себя обрадоваться.
    Молодой светловолосый рыцарь брезгливо обошел кучу прелой соломы, которая служила Анри постелью, и наклонился над ним.
    - Вы пришли за мной… мессир? – слабым и, к горчайшему его стыду, заметно дрогнувшим голосом спросил Анри.
    Рыцарь кивнул, но поправил Анри:
    - Зови меня «монсеньор» - отныне ты будешь служить мне, граф д’Альби.
    Анри удивился и даже приподнялся на локте:
    - Но я не граф д’Альби и, вероятно, уже никогда им не стану!
    Рыцарь прикрыл глаза прозрачно-белой ладонью, словно возражения Анри его утомляли.
    - Принесешь мне присягу на верность – и станешь.
    - Вы… король? – замирая, спросил Анри, слышавший когда-то от отца, что их король был молод, и отчаянно надеясь, что его гость – же человек.
    - Ха-ха-ха! – звонко, заразительно засмеялся юный рыцарь. Анри тоже засмеялся, и на сердце у него стало совсем легко и спокойно, словно неизвестный гость и вправду мог сделать его, пленника монастыря, графом родного Альби – и это при живом и здравствующем отце!
    Внезапно рыцарь замолчал, вытирая выступившие на глазах слезы показавшегося Анри подозрительным алого цвета, что градом катились от смеха по его безбородым щекам. Это был настоящий кровавый поток - Анри вскрикнул.
    - Я больше, чем король, - дружелюбно улыбнулся рыцарь, отирая кровавые слезы с лица. – Я – дьявол. Ты звал того, кто может отплатить за тебя этим глупым жестоким бессердечным монахам? Никто не вправе тронуть их, поскольку они служат вашему Богу – их защищают. А ты – у тебя нет заступника, не так ли? Бог, который оберегает твоих врагов – разве Он не твой враг?
    Анри смотрел на рыцаря во все глаза. Он говорил правду, и слова его были разумны и справедливы. Но…
    - Я не могу отречься от веры во Христа, - с серьезностью предупредил демона Анри. – А больше мне нечего предложить Тебе. Я слышал, Ты не заключаешь невыгодные сделки из одного только милосердия.
    - Да, верно, - подтвердил светлый рыцарь. – Я не могу быть милосердным – если я буду попустительствовать людям, не беря с них ничего за свои услуги, чем я стану отличаться от Господа? Я – как ростовщи
ки. Возьмешь у них монету – отдашь три. Ростовщиков не любят, и меня тоже – однако и ростовщики, и я необходимы для движения живой жизни. Так ты не желаешь отречься?     - Нет.
    - Ты тверд, - склонил голову к плечу рыцарь. - Неужели это такое удовольствие – умереть добрым христианином?
    Умереть здесь? Мокрые, пахнущие гнилью, непроницаемые для воздуха и света стены послужат ему склепом вместо легкой, устремленной в небо всеми своими стрельчатыми окнами и нишами, кружевной, увенчанной игольчатым шпилем капеллы в замке Альби. А быть может, наследника графского рода просто бросят в какую-нибудь яму на заднем дворе монастыря, к кухонным отбросам и сору.
    - Я дал присягу Господу – я не могу нарушить своего слова, - сказал Анри, укладываясь на прелую солому. – Уходи, Тебе нечего здесь делать, и моей души Ты не получишь.
    Рыцарь снова засмеялся, откинув назад голову.
    - На этот раз я помогу тебе бескорыстно. Иногда даже я могу себе позволить сделать что-либо для человека, не взимая с него плату. Если я дам тебе титул твоего отца и воинов, чтобы его добиться, не требуя ничего взамен, ты поедешь домой мстить?
    Мстить? Отцу? Алиенор? Предательнице и отрекшемуся от собственного сына? Тем, из-за кого он оказался в темной тюремной яме?
    Рыцарь ждал, устремив взгляд на фонарь.
    - Да!
    Анри, пошатываясь от слабости, попытался встать. Упал. Попытался снова – снова упал, и от злости у него на глазах выступили слезы.
    - Дай я подниму тебя, - сказал рыцарь, беря Анри под руку – его прикосновение обожгло Анри, запахло паленой кожей.
    Рыцарь отпустил Анри, с грустью смотря, как плавится ткань его лохмотьев там, где приложились пальцы дьявола:
    - Так бывает всегда – смерть и боль, гибель и страдание… Встань прямо, граф д’Альби!
    Анри с трудом выпрямился.
    - Беру тебя под свою руку, граф рода Альби, и клянусь защищать тебя, как подобает доброму сеньору, заботящемуся о своих вассалах. Да не будет тебе от меня никакой обиды и небрежения, пока ты выполняешь долг свой передо мною, своим господином.
    Анри опустился на одно колено и вложил свою правую руку в руки рыцаря:
    - Клянусь Вам в верности, сеньор мой!
    - Да будет так, - сказал рыцарь, сжимая его кисть.
    Когда Анри отнял руку, кожа на ней была сожжена до кости.
    - Вот я и отмечен Вашей печатью, - он поднялся, - монсеньор.
    Рыцарь задумчиво поворачивал фонарь, отчего легкие страшные, с хищными лапами, тени вытягивались и трепетали по стенам, обступая Анри. Огонь вспыхнул на миг ярче, золотым с алыми кровавыми прожилками пламенем – и тени прянули назад, сбились в дрожащую невесомую толпу в дальнем углу.
    Анри, бережно поддерживая обожженную руку здоровой, ждал приказаний.
    Рыцарь с трудом оторвал взгляд от мятущегося в стеклянной фонарной клети огня:
    - Неужели нет никого, кого ты захотел бы пощадить в Альби?
    Анри вскинул голову:
    - Нет.
    - А Мария? – помолчав и словно бы выждав необходимое для того, чтобы Анри мог собраться с мыслями и духом, время, вкрадчиво напомнил рыцарь.
    Анри взглянул на свою изуродованную кисть, шевельнул занывшими от боли пальцами, на которых почти не осталось кожи.
    - … нет…
    Рыцарь положил руку на плечо Анри:
    - Да будет так.
    По мановению его руки стены темницы упали, рассыпались легчайшей морозной пылью и обдали их, словно водой, – ветер нес им в лицо запах чистого неба, какой бывает лишь на высокогорье. Анри вдохнул его полной грудью и закрыл глаза.
    Когда он снова открыл их, то увидел, что он и рыцарь стоят, по пояс утопая в душистых спелых травах. Повсюду, ибо поле было бескрайно, их обступали зеленые, пахнущие солнцем волны. Ни одна травинка не была смята, и неизвестно, как оказались здесь Анри и светловолосый рыцарь – словно они сами, подобно травам, поднялись из теплой земли.
    - Посмотри, Анри, - произнес рыцарь, обращая смеющееся лицо к небу и протягивая ладони к нежному солнцу, - разве не хорошо здесь, на воле? Разве не прекрасно то, что ты видишь? Зачем мстить кому-то? Я отпущу тебя – иди, живи как знаешь. Весь свет – для тебя. Иди!
    Анри протянул руку, схватил и вырвал с корнем горько пахнувший куст серебристой полыни. Растерев листья в пальцах, он спросил, не глядя на рыцаря:
    - Где обещанные вами воины, монсеньор? Я жду – мне не терпится начать свой поход. Сначала я завоюю свой титул графа д’Альби, а затем…
    Он повернулся в сторону гор, поднял руку и, разжав ладонь, пустил по ветру полынные листья.
    Рыцарь проводил глазами полет серебристых обрывков и сказал:
    - Как ты просишь – так и будет. Да будет так… Ко мне, вассалы!
    Зашуршала, раздвигаясь, трава, выпуская из своих недр отряды. Вокруг коленей демонов в черных доспехах с белой звездой на груди плескались, ласково приникая, травы цвета морской волны.
    - Вот твое войско, человек. Распоряжайся им, как хочешь и как умеешь. Отдаю его тебе.
    Анри выпрямился и сказал негромко – он знал, что молчаливые солдаты его услышат:
    - Мы идем на Альби.
    На солнце набежала тучка. Тень легла и на миг задержалась на вновь обращенном к сини лице юного рыцаря. Травы пахли одуряюще, словно перед грозой – был самый жаркий час дня. Анри и рыцарю подвели оседланных коней, и армия медленно, в строжайшем порядке, двинулась прочь от гор.
    Время шло с такой быстротой, какая нужна была бесам – не понадобилось и часа, чтобы выйти к Альби. Войско окружило город, расположившись вокруг – горожане смотрели на него с крепостных стен с ужасом, потому что ни одно войско, будь оно самым свирепым и беспощадным, не пугает так, как то, что стоит у запертых ворот в полном молчании.
    
    

    Едва только Альби сумел собрать своих воинов, он дал бой. Две сотни тяжеловооруженных всадников набросились на врагов, но сокрушить пришлецов оказалось нелегко. Анри с радостью вступил в сражение, вымещая на других свою злобу. Среди незнакомых лиц мелькнуло лицо отца. По грязным от гари щекам графа текли обильные слезы, но руки привычно делали своё дело – крушили, мерно опускаясь на головы вражеских солдат, отражали чужие удары. Анри наклонился к шее коня, пустил его вскачь; демоны расступались перед ним и снова смыкали ряды, стоило ему проехать.
    Анри взвесил в руке шестопер, примерился – но тут покачнулся и едва не был выбит из седла наскочившим на него всадником. Длинные медно-красные волосы хлестнули Анри по лицу, он с раздражением отбросил пряди и хотел уже намотать их на руку, чтобы дернуть и стащить верхового наземь, но волосы, подобно воде, сами собой утекли из пальцев железной перчатки. Анри не стал преследовать медноволосого воина, лишь на мгновение обернулся, чтобы посмотреть ему вслед. Когда он опять повернулся в сторону графа д’Альби, того уже не было: рыцарский отряд мчался обратно в город, торопясь оказаться под защитой крепких стен.
    Анри придержал коня, поднял забрало. Катапульты и баллисты забрасывали город горящими снарядами, каменными ядрами и стрелами, чьи наконечники были обмотаны горящей паклей. То здесь, то там падали пробитые ядрами островерхие крыши; вспыхивали пожары – по небу тянулись дымные клубящиеся знамена.
    Рядом остановился светловолосый рыцарь – отлично выезженный конь замер, словно статуя.
    - Не сегодня-завтра Альби распахнет вам свои ворота, граф.
    - Отчего вы так вежливы со своим слугой, монсеньор? Раньше вы говорили мне «ты».
    Рыцарь повёл плечом:
    - Раньше под вашим началом не было армии Ада, граф. Вы – предводитель этого воинства, и оно должно уважать вас. Оттого я обращаюсь с вами так, как и подобает. Мне лучше знать, не так ли?
    - Как пожелаете, - усмехнулся Анри. – Но осада мне успела надоесть. Нельзя ли ускорить войну?
    Рыцарь всмотрелся в башни Альби, задумчиво опустил опушенные золотистыми ресницами веки.
    - Вы не умеете ждать, граф. День значит так мало…
    - У меня нет вечности, как у вас, монсеньор, – мне приходится торопиться, - отпарировал Анри.
    - Завтра, - скупо обронил светловолосый рыцарь. Анри поклонился и отъехал.
    Наступила ночь. Анри приказал поднять полотнища своего шатра, чтобы видеть город и расположившееся вокруг него войско. Через равные промежутки запалили костры, так что Альби был опоясан несколькими расходившимися кругами. На черных доспехах демонов играли сполохи огня – чистым алмазным блеском вспыхивали белые остроконечные звезды. В отличие от неба, которое было пустым и мрачным, на земле раскинулось звездное покрывало – но это зрелище не радовало ни Анри, ни жителей осажденного Альби. Анри сравнивал свой подземный ад, в котором был заключен в монастыре, с этим звездным адом – кто знает, что пряталось в бархатистой темноте между кругами костров? Звездные отблески там не сияли…
    Анри снял перчатку с правой руки – той самой руки, которую он уже никогда не сможет никому показать обнаженной. Поднеся кисть близко к глазам, он рассматривал присохшую к кости почерневшую кожу, лоснившуюся на сгибах. Ему самому было противно смотреть на свою плоть, но рука напоминала ему о присяге – и он продолжал смотреть. Рука нисколько не потеряла былой силы, не болела – только вот в одночасье стала уродливой. Анри сжал пальцы в кулак.
    
    

    Когда его наутро разбудили, вокруг окутывали влажные хлопья тумана. На доспехах, упряжи и оружии оседала обильная роса, при малейшем движении скатываясь блестящими бусинами. Светловолосый рыцарь, от облачного нимба тумана над головой казавшийся тихим и задумчивым, уже сидел в седле, поджидая Анри.
    Миновав круги догоревших к рассвету костров, они подъехали к стенам города вплотную. Отряды бесов ждали только сигнала.
    Светловолосый рыцарь взглянул на Анри и медленно поднял руку. Чуть задержался, прежде чем махнуть и тем самым приказать нача
ть штурм. Анри поторопил его:     - Пора, монсеньор! Велите…
    Рука упала. Утро взорвалось оглушительным шумом и звоном. Вскоре Анри уже ничего не мог разглядеть, кроме круговерти мертвых, умирающих и живых тел. Анри разъезжал вдоль стены, следя за ходом сражения.
    - Сын! – протяжно закричал один из рыцарей на крепостном валу.
    Анри поднял голову.
    - Сын! Останови это! Останови, умоляю! – граф Роже, измазанный кровью, опираясь на поломанное древко копья, звал сына. Глаза у него были полубезумные.
    Анри вырвал у кого-то из рук арбалет с наложенной стрелой, взвел механизм.
    - Я тоже умолял их остановиться, отец, - хладнокровно прицеливаясь, процедил Анри. Спуская стрелу, он едва не вскрикнул от ужасной боли в обожженной руке – арбалет дрогнул, и стрела попала графу Роже не в горло, а в середину лица. Граф нелепо взмахнул руками и упал. Слуги подхватили его и быстро унесли прочь.
    Боль в руке усиливалась. Анри бросил арбалет и заметил, что остановившийся неподалеку светловолосый рыцарь пристально смотрит на него. Боль стала почти нестерпимой. Рыцарь отвел глаза – тронув поводья, направился в гущу схватки и пропал в ней. Анри больше не чувствовал боли, словно горевшую кисть отняли.
    Ворота широко распахнулись – из них выплеснулся большой отряд рыцарей и ратников, последних, что оставались в Альби. Размышлять стало некогда. Демоны перерезали отряд без особого труда, и город был обескровлен. Занялись пожары – Альби погибал. Бесы вошли в город, который уже не мог им сопротивляться.
    
    

    Светловолосый рыцарь, неспешно ехавший верхом, приблизился к стенам графского замка – и тут его скакун внезапно прянул.
    - Осторожно! – выкрикнул кто-то – даже привычный к алым всполохам на адских пастбищах черный конь заплясал от испуга на месте, приседая и не слушаясь узды.
    Словно комета, сверху, из-за каменной балюстрады замковой башни, сверзилось тело, оставляющее за собой огненный след. Коснувшись земли, тело потеряло свой пламенный шлейф, который распался на жгучие летучие искры.
    Рыцарь махнул перчаткой – тотчас послушные демоны подняли с земли обгорелый, разбитый от падения на камни мостовой труп, оказавшийся женским. Наклонившись с седла, он рассматривал черты обезображенного ужасной смертью лица.
    - Если я встречу в своем домене, - пробормотал он про себя, - непременно облегчу муки. Бедняжка уже однажды горела в Аду, довольно с неё.
    Он снова махнул рукой, и вассалы унесли труп в сторону и начали копать могилу. Один из них, подобрав два брошенных кем-то копья, обломил у них стальные наконечники и принялся связывать древки крест накрест. Когда рыхлая земля была набросана на покойную спорыми на работу демонами, в головах ложа был поставлен этот незамысловатый самодельный крест.
    Рыцарь на мгновение снял берет, прижал его к груди и кивнул могильному холму. Анри проехал мимо, не задерживаясь.
    - Некоторые уходят с именем Бога на устах – но у некоторых свой Бог, которому они верны до последнего, - внятно сказал, снова надевая берет, рыцарь.
    Анри промолчал, не желая признаваться, что тоже слышал обрушившийся с высоты окутанной дымами и переливчатыми шелками пламени башни зов.
    Рыцарь нахмурился:
    - И тебе не жаль погибших?
    Тогда Анри остановил коня над какой-то женщиной, валявшейся в перемешанной с кровью грязи. Богатое, роскошное некогда платье было разодрано, измарано и висело на женщине лохмотьями. Остатки одежды с неё, не стесняясь ничьим присутствием, обрывали с противным треском два демона, стоящие по обе стороны от женщины на коленях. Та билась и истошно кричала в их руках.
    Анри встрепенулся:
    - Алиенор!
    Женщина дико взглянула на него поверх плеч насильников и хотела что-то сказать, но только беззвучно открывала рот, давясь всхлипами. Демоны, почувствовав на себе пристальный взгляд, приостановились и, не отпуская добычу, обратили невозмутимые и, как и у всех демонов, очень правильных черт лица к всадникам.
    - Хорошо ли мы исполняем наказ Монсеньора? – спросил низким грудным голосом один из воинов, казавшийся постарше своего товарища, движением головы отбрасывая со лба длинную медно-красную прядь.
    Анри глянул на рыцаря. Тот качнулся в седле, подхватил изукрашенные золотыми кистями поводья:
    - У меня нет к вам нареканий.
    И спустя несколько мгновений добавил:
    - Если только граф д’Альби не имеет ничего против того, что его мачеху позорят перед всем войском и перед ним самим.
    Второй демон, с нежным и бледным мальчишеским профилем, испытующе посмотрел на Анри.
    - У графа д’Альби нет мачехи, и если он отдал своим солдатам город на поток и разграбление, он будет уважать их право на добычу, которую доставила им их доблесть и победа, - Анри презрительно смерил Алиенор холодным взглядом. – Эта шлюха – ваша.
    И с этими словами он отъехал, не обращая внимания ни на звериные стоны терзаемой Алиенор, ни на отчетливо произнесенные за его спиной слова рыцаря, обращенные к двум демонам:
    - Продолжайте. Когда вам наскучит, отдайте другим – и так пусть она переходит из рук в руки, пока дышит. После всего повесите вниз головой на воротах.
    И демоны, почтительно склонившие перед своим господином головы, вернулись к своему занятию.
    Обильная, свежая кровь струилась по камням Альби. Лошади шли осторожно, скользя в этой жиже.
    - Скоро весна – она хорошо удобрит почву, даст добрые всходы, - говорили позади Анри элегантные демоны в вороненых, с золотой и серебряной насечкой, доспехах.
    Прибыв в замок, Анри с трудом узнал знакомые ему с самого детства покои – повсюду был беспорядок, стены были изрублены мечами; сражавшиеся с демонами слуги залили замок своей кровью с чердаков до подвалов.
    Оруженосцы помогли Анри снять доспехи, принесли воды для омовения и чистую одежду. Пока Анри переодевался, то и дело задевая то ногой, то рукой за чье-нибудь мертвое тело, к нему привели посланного с просьбой прийти в оружейную залу, где его ждал светловолосый рыцарь.
    Анри двинулся в оружейную - пехотинцы живо растаскивали перед своим предводителем мешавшие шагать трупы. От крови ало-голубые, плотно уложенные древними зодчими Альби, плиты пола были скользкими. Лужицы карминно-красного уже устоялись – от шагов Анри по ним пробегала судорога ряби.
    У резных дубовых дверей оружейной залы беседовали между собой медноволосый красавец Аполлион и тонкий, как тростинка, с черными кудрями юного постника-херувима, Астарот. Терзать мачеху нового графа д’Альби им уже наскучило, и они поспешили занять свои места подле господина. Анри уловил обрывок фразы и смех – демоны вспоминали подробности казни Алиенор. Анри невольно вздрогнул и постарался побыстрее пройти мимо.
    - К Монсеньору? – в знак приветствия кивнул Анри рыжий демон. – Прошу, граф.
    Распахнулись двери. Анри нетерпеливо вошел, взметая полы поданного слугами парадного плаща. Упал на одно колено, и, не дожидаясь разрешения, поднялся.
    Светловолосый рыцарь с большим любопытством осматривал старинный, со сломанным взводным механизмом арбалет.
    - Зачем ваш батюшка держал эту вещь в такой сохранности – она же испорчена? – спросил он.
    - Из этого арбалета мой прадед Раймонд д’Амелa убил своего тестя Арно д’Альби, после чего силой принудил его дочь к браку и таким образом стал господином Альби. Отец считал, что оружие, принесшее ему, потомку Раймонда, графский титул, следует почитать как напоминание.
    Рыцарь вскинул арбалет к плечу, прицеливаясь в воображаемую мишень за спиной Анри:
    - И о чем же напоминал вашему батюшке этот арбалет?
    - О том, монсеньор, - сказал Анри, которому было не по себе, что на него направлен арбалет, пусть даже неисправный и без стрелы на ложе, - что когда-нибудь и его самого могут…
    Анри быстро пригнулся, не веря своим глазам – рыцарь спустил стрелу, которую миг назад не было, и сломанный арбалет выстрелил. Короткая тяжелая стрела до половины своей длины впилась в дверь.
    - Что вы делаете, монсеньор?! - возмутился Анри.
    - Проверял, не напрасно ли опасался ваш батюшка, - невозмутимо приблизился к двери, чтобы рассмотреть вонзившуюся в крепкое дерево стрелу, рыцарь. – Не напрасно, отнюдь не напрасно… А вы теперь довольны, граф? Город ваш, прежний его господин мертв.
    - Мертв? – взял на себя труд притвориться изумленным и огорченным Анри. – Бедный граф Роже, мир его праху! – благочестиво вздохнул он и машинально перекрестился.
    Рыцарь отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
    Анри, впрочем, горевал об отце недолго. Обратившись к рыцарю с легким поклоном, он спросил:
    - Могу ли я теперь отправиться в…
    - К достопочтенному отцу Доминику, хотите вы сказать? – подхватил рыцарь.
    Анри в знак согласия склонил голову.
    - Даже не знаю, стоит ли мне начинать отговаривать вас от нового кровопролития… - задумчиво и с расстановкой произнес рыцарь. – Я убедился в том, что ваш норов своим бешенством не уступает вашим словам и угрозам и во многом превосходит их в жестокости. Я, признаюсь, полагал, что у вас не хватит духу довести до конца осаду родного города, но вы удивили меня: подняв руку на собственного отца и сеньора, вы доказали, что умеете далеко зайти в своей мести.
    - Я отвечу вам по порядку. Я и в самом деле намерен завтра же выступить против этих глупых, жирных, погрязших в удовлетворении собственных прихотей, отвратительных монахов, и, поскольку войско находится под моей рукой, - Анри невольно бросил взгляд на правую руку и, чуть замешкавшись, продолжал, - я не вижу ничего, что могло бы помешать осуществлению моего желания. Далее посмею заметить вам, что смерть моего отца нисколько вас не касается…
        - Касается, - вполголоса заметил рыцарь, выслушивавший дерзости Анри с полнейшей невозмутимостью. – Коль скоро ваш батюшка, как того следует с большой вероятностью ожидать, попадет ко мне в подданство.
    Анри не стал возражать.
    - Однако это же наше семейное дело, - пробормотал он. – Что же до нарушения сеньоральных обычаев, скажу лишь одно: вы – мой сеньор, и вам я был послушен и верен.
    Рыцарь засмеялся:
    - Ну, не столь уж послушен, как вы уверяете, но мне не в чем вас упрекнуть. Берите графство, если уж вы добыли его силой в бою, и правьте им как сумеете.
    - Сначала нужно раздать прежние долги, монсеньор. Негоже начинать новое дело, когда не покончено со старым. Завтра я собираюсь навестить отца Доминика и его братию.
    Поклонившись, Анри вышел. Рыцарь поднял арбалет, прицелился - и вторая стрела расщепила первую, уже торчавшую в двери, до самого стального жала.
    
    

    Армия очутилась в окрестностях монастыря в мгновение ока – демоны словно вышли из послеполуденного марева, и были впущены внутрь монастыря без всякого сопротивления.
    Входили они не торопясь, и монахи успели сбежаться в церковь, где только что закончилась служба. Войско хлынуло под самые стены церкви, но на паперть никто не взошел. Анри и рыцарь спешились.
    - Я так и не придумал для них хорошей казни, монсеньор, - сказал Анри, направляясь к вратам храма. – И надеюсь на вашу помощь. Этот пройдоха отец Доминик удостоится невиданной чести – принимать у себя самого…
    - Я не войду туда, - возразил рыцарь. – Я не хочу быть причастным к твоей дерзости.
    Анри гордо выпрямился:
    - Разве вы уже не стали причастны, монсеньор? Альби…
    - Альби, - перебил он Анри, - это твой грех. Кроме того, это был всего лишь город, один из многих. А монастырь…
    - Владение Господа, - в свою очередь живо перебил рыцаря Анри. – Могущественные сеньоры предпочитают жить между собой в благодетельном мире, пока вассалы их ссорятся и бьются насмерть? Признайтесь мне, что вы боитесь вызвать гнев Бога – потому что Он может вас уничтожить.
    - Меня нельзя уничтожить – потому что меня незачем уничтожать. Однако следи за теми словами, что произносят твои уста, граф д’Альби, - голос рыцаря стал холоден, - как бы на тебя не ополчились оба Сеньора.
    Анри надменно вздернул подбородок, повернулся и толкнул высокие церковные двери. Навстречу ему метнулись пригнувшиеся от порыва воздуха огоньки свечей и испуганные причитания сбившихся в стадо вокруг настоятеля монахов. Анри застыл на пороге.
    Отец Доминик поднял голову и узнал пришедшего к ним. Тут же тревога отлетела от него, а губы, недавно дрожавшие и твердившие бессвязные молитвы, растянулись в похотливую улыбку. Возвысив голос, он обратился к монахам:
    - Братья! Не бойтесь, этот добрый юноша прибыл к нам с миром. Он помнит, как хорошо и ласково обращались мы здесь с ним…
    Кое-кто из черноризцев, испытав на себе, подобно Анри, любовь настоятеля, косясь на остановившегося в дверях юношу в доспехах, захихикали. Самые наглые, ободренные спокойствием своего настоятеля, украдкой показывали на Анри пальцами, перешептывались и перемигивались.
    Анри вспыхнул.
    Отец Доминик вышел из толпы, протягивая Анри руки – блудливые глаза его ощупывали фигуру молодого графа с ног до головы.
    - Сын мой! Мы прощаем тебя и принимаем в наши любящие объятия. Займи же своё место подле меня, возлюбленный сын мой!
    При этих словах настоятеля братия захохотала в голос.
    Анри, зарычав, бросился вперед. Схватив отца Доминика обеими руками за горло, Анри стал душить его, изо всех сил вдавливая большие пальцы в кадык монаха. Тот хрипел, молотил по воздуху руками, цеплялся за грудь Анри – потные от животного страха за свою жизнь ладони настоятеля скользили по полированной стали панциря. Наконец отец Доминик забился в последних судорогах. Анри с отвращением бросил омерзительный ему, с посиневшим лицом и выпученными глазами, труп на пол – тело тяжело упало. Монахи горестно заголосили.
    Анри исподлобья взглянул в их сторону и вытащил из ножен меч. Монахи умолкли, но когда Анри двинулся на них, оглушительно заверещали и бросились врассыпную.
    Анри неторопливым шагом нагонял их, метавшихся, словно большие черные птицы, по церкви. Крестя клинком направо и налево, юноша щедро лил кровь – ноги монахов скользили в алой жиже; некоторые спотыкались о разрубленные трупы, падали и, пытаясь встать, тянули за подолы ряс других, которые в свою очередь валились на пол.
    Стрельчатые своды эхом отражали вопли избиваемых, бессмысленно выкрикивавших имена святых заступников и сетования. Кое-кто забился в исповедальни; другие спрятались в ризнице; третьи забрались даже в алтарь – нигде нельзя было им укрыться. Только Анри ходил по храму молча.
    Нескольким удалось вырваться из сумрачной церкви – но тут же эти счастливцы, уже почитавшие себя спасенными, упали на колени, громко молясь и плача от страха. Везде: и на паперти, и на крепостных стенах, и на крышах угловых и надвратных башен, на кровлях служб и странноприимного дома, - кругом густо, будто выпавшим в декабре снегом, было покрыто стоявшими в молчаливом созерцании воинами, отмеченными прикрепленными к черным, вороненым доспехам и щитам сделанными из серебра знаками бесовской пентаграммы.
    Напротив главных врат храма, окруженный почтительной свитой, сидел в высоком с резной спинкой кресле юноша с непокрытой головой. Монахи узнали трон отца Доминика, принесенный из приемного зала, где настоятель обычно вершил суд и держал совет со своими помощниками. Но они не успели рассмотреть как следует ни святотатца, ни его приближенных, ни солдат – подошедший сзади Анри отсек им головы одному за другим, и туловища рухнули наземь.
    - Смотри, как я распоряжаюсь в доме Господа! – крикнул Анри сидящему в кресле юноше. – И Он не заступил мне дорогу, не явил Своей мощи, чтобы спасти Своих овец. А ты испугался! Это я, а не ты, достоин быть повелителем адских сил – ты стар и труслив, ты не можешь забыть своего давнего поражения и свержения в бездну и поэтому прислуживаешь Богу, не смея выйти из повиновения. Ты – Ангел, но ты слабее Человека. Что ты ответишь мне здесь, перед всеми твоими подданными?
    - Ничего, - раздался спокойный голос.
    - Тогда уступи мне верховенство в Аду! – сказал Анри, усмехаясь. – Если не хочешь принять вызов, уходи.
    Никто из несметной армии не шевельнулся, даже шелковые орифламмы не колыхались на ветру.
    - Ты трус, - с презрением проронил Анри. – Где твоя гордость, которая некогда погубила тебя? Или это только глупые россказни заплывших жиром попов, выдуманные ради того, чтобы возвеличить соперника Бога, чья победа от этого стала значительнее? Ты, Восставший, Изгнанник, – достаточно было Ему двинуть гневно бровями, и ты бежал, как пес от плети хозяина. Ты жалок, Смотритель Преисподней! Жалок!
    Рыцарь покачал головой и проговорил миролюбиво:
    - Я жалок? Да, меня можно пожалеть. Но тебя – тебя никто жалеть не будет. Ты остался один. Посмотри! Весь мир – это я, Он и ты. И больше нет ничего - и никого. Несчастен Человек, захотевший стать Ангелом. Сейчас разве ты не требуешь у меня отдать тебе место и мою судьбу – судьбу Ангела, о бессилии которого ты только что объявил? Ты хочешь стать мной, чтобы победить Его? Или чтобы жить под Его властью?
    - Я хочу отомстить вам обоим! – воскликнул Анри.
    - Но за что? – беззлобно спросил рыцарь.
    - За то, что вы, объединившись, опозорили меня! Ты подбил Его слуг на дурное дело, а Он позволил им совершить его.
    Глаза всего воинства обратились на Анри. Астарот принялся поигрывать копьем.
    - Он прав, - сказал рыцарь, смотря на что-то позади Анри. – За исключением того, что я виноват в трусости.
    Анри хотелось обернуться – он чувствовал, что там, в пустой церкви, что-то есть. Но отвести глаза от лица врага значило признать свою слабость, сдаться. И он, настороженно прислушиваясь к шипению догорающих лампад, зажженных перед храмовыми образами, за своей спиной, продолжал смотреть в темные глаза рыцаря.
    Между тем терпеть становилось труднее – из тишины уже явственно проявились легкие, приглушенные шаги. Внезапно Астарот и Аполлион, переглянувшись, усмехнулись и отступили на шаг от трона рыцаря. Вся армия слаженно, как один солдат, так же отхлынула немного назад.
    Анри терпел.
    - Я вижу перед собой силы Ада! – крикнул он рыцарю. – И не знаю, стоит ли мне бояться чего-либо ещё! Я сам намерен стать во главе королевства Преисподней, так мне ли дрожать от ужаса? Я не обернусь!
    Демоны-друзья, уже не скрывавшие загадочных улыбок, а с ними и остальное воинство, отступили на шаг. Рыцарь смотрел поверх плеча Анри со странным скорбным выражением. Он тихо вздохнул.
    - Я не обернусь! Вы не дождетесь этого от меня, - Анри крепче сжал рукоять меча. К горлу подступала неприятная, тянущая что-то из желудка тошнота.
    Шаги смолкли, потом раздались снова, но более вкрадчивые, уверенные, хищные. Кое-кто из демонов в тесных рядах опустил глаза. Лица других словно полиняли – с них медленно сбегала краска. Аполлион улыбался, хотя жавшийся к нему юный Астарот уже не кривил губ в самоуверенной усмешке.
    Некто достиг церковных врат и остановился так близко от Анри, что почти касался его доспехов.
    Светловолосый рыцарь неторопливо и с достоинством поднялся с трона, не спуская глаз с темного дверного проема позади Анри.
    - Я ни за что не обернусь, - прошептал Анри севшим голосом.
    Только он сам, рыцарь и медноволосый демон не опустили головы, пряча взгляд. Бесовское воинство словно на глазах стало меньше, призрачнее, не так грозно вздымались над отрядами копья, орифламмы поникли, и потускнели серебряные звезды на щитах.
    Анри встретился взглядом с Аполлионом. Тот чуть прикрыл веками блестящие зеленые глаза, будто дремал – но Анри видел, что демон готов к бою за своего сюзерена, если тот прикажет, хотя страх коснулся обжигающим холодом и его.
    - Это ты бунтуешь против Господа нашего? – раздался негромкий вопрос. Даже в такой тишине он не прозвучал оглушительно, как можно было бы ожидать.
    На правое плечо Анри легла рука.
    - Я, - дерзко ответил Анри, не чувствуя ничего, кроме огромной усталости. – Это я бунтую против всех.
    - Тебя кто-то обидел?
    - Меня обидели слуги Господа, живущие в здешнем монастыре.
    - Жившие, - спокойно поправил его голос. – И ты пришел воздать им?
    - Мы пришли, - неожиданно отозвался светловолосый рыцарь. – Мы пришли вместе…
    Они обменялись понимающими взглядами.
    После некоторого молчания голос стал снова спрашивать:
    - А твой отец?
    - Воздаяние, - сказал за Анри рыцарь.
    - А твоя мачеха?
    - Воздаяние, - сказал за Анри рыцарь.
    - А ты сам?
    На этот раз рыцарь промолчал. Анри не знал, что ответить.
    - Ты явился, чтобы покарать меня, - зло произнес он, ощущая, как онемело плечо, на котором покоилась чужая рука. – Так покарай, и не надо слезливых проповедей о милосердии – меня уже перекормил ими дьявол. Думаю, этого достаточно. Не теряй времени и слов на пустые увещевания. Я не намерен раскаиваться.
    - Значит ли твоё признание, что тебе есть в чем каяться? – поймал его на слове голос.
    - Каждому из нас есть в чем каяться, - вмешался рыцарь.
    - Ты считаешь, что с него достаточно? – задумчиво проговорил голос.
    - Да, друг мой, достаточно. Я снимаю с него его присягу и отнимаю от него свою руку. Он был верным вассалом, но теперь его служба окончена.
    Светловолосый рыцарь сел в кресло и прижал к губам сплетенные пальцы рук. Аполлион незаметно занял своё место позади трона.
    Анри стиснул ладони на рукояти меча – оружие было единственной вещью на свете, которая у него осталась и не была зыбкой, словно бред. Он может защищаться – если поборет страх, он развернется и ударит, потому что терять ему уже нечего.
    Он не успел…
    Охнув, Анри упал на колени. Рука на его плече стала вдруг слишком тяжелой, словно на него навалили целую гору, и жгла сквозь доспехи. Он узнавал жжение – точно такое же, что лишило его правой кисти. С плеча жжение перекинулось на грудь – Анри опустил глаза и увидел, что по отполированным доспехам пляшет огонь, разъедая сталь, добираясь до одежды и кожи. Он не мог подняться – рука держала его.
    Последней вспыхнула голова. Рука отпустила, отодвинулась, и Анри повалился навзничь. Приподнялся на локте, чтобы взглянуть, пока огонь не добрался до глаз, на своего мучителя из жестокого любопытства знать, по чьей воле погибаешь.
    И мельком увидел – он невысок, темные волосы рассыпались по плечам. Ни крыльев, ни белого стяга, ни светоносной брони. Только в глазах неуместная жалость и что-то, похожее на подбадривание и обещание скорого облегчения.
    
    

    Щеки были мокрыми – не то от слез, не то от воды, что капала с низких сводов ему прямо на лицо. Он поднял руку, и, не раскрывая глаз, утерся ладонью. Вспомнив, что она изуродована пламенем и нестерпимо болит, Анри с криком отдернул Некстати мелькнула мысль о том, что и тело обожжено. Анри сел и широко распахнул глаза.
    На крюке, вбитом в стену над его головой, чуть покачивался старый жестяной фонарь с закопченным треснувшим стеклом. В его колеблющемся свете Анри разглядел свои руки – молодые и здоровые, как и раньше. От ожогов не осталось и следа.
    - Ты освобожден от своей вассальной присяги, помнишь? Ты дал присягу Господу.
    - Монсеньор?
    Светловолосый рыцарь сидел на нижней ступени лестницы, что спускалась в подземелье Анри. Неподалеку стояли, прислонившись к грязным сырым стенам, его приближенные демоны – Астарот и Аполлион. Как обычно, они гадко и многозначительно усмехались.
    - Что со мной было?
    - Тебя взял Бог, - пожал плечами светловолосый рыцарь. – Я отступился от тебя. Теперь ты в Его власти и подданстве, мальчик мой.
    - Это слишком жестоко, Дьявол! – простонал Анри. – Сначала ты вынудил меня стать убийцей моего родного отца и предателем своего рода и города, а затем ты оставил меня на милость того, кто не дает пощады!
    - Мы жестоки? – спокойно подняв бровь, переспросил Аполлион. – Это мы разорили твой город и убили твоих врагов? Это сделал ты – ты сам. Мы лишь дали тебе оружие, но направлял его ты, и никто другой. Не обвиняй демонов в жестокосердии, они не умеют, не могут и не должны быть другими. Ты предводительствовал нами, ты указывал нам цель и повелевал нам уничтожать это – дело твоей злобы, но не ярости демонов. Ты сам – дьявол, Анри.
    - Никто не виноват в том, что ты передал Монсеньору свою бессмертную человеческую душу, Анри, - поддержал его Астарот. – Ты мог не мстить. У тебя был выбор. У тебя всегда был выбор – вспомни, это не Монсеньор повел тебя против Альби, не Монсеньор спускал стрелу с арбалета, не Монсеньор окропил кровью Божий храм, а ты. Ты, Анри! Ты сам – дьявол.
    - Оставьте его в покое, - тихо произнес рыцарь, и демоны тут же смолкли. – Анри, ты раскаиваешься в том, что совершил?
    Анри долго молчал, прежде чем ответить. Рыцарю нельзя солгать, его невозможно обмануть.
    - Да…
    Астарот и Аполлион удовлетворенно кивнули друг другу. Рыцарь поднялся.
    - Это всё, что нам нужно было услышать от тебя, мальчик мой. Ты чист перед Небом… и Адом. Никто не держит на тебя зла. Иди с миром!
    - Как, и это всё? Я причинил людям столько горя, и хватило лишь одного слова, чтобы избавить меня от наказания?!
    - Ничего не было, Анри, - вдруг рассмеялся рыцарь, а вслед за ним негромко расхохотались и оба его приближенных демона.
    - Ничего?!
    - Твои руки целы, твоя душа – тоже. Ты спал и видел страшный сон, мальчик мой.
    - Но вы – не сон, Монсеньор!
    - Конечно же! – улыбнулся рыцарь. – Дьявол никогда не бывает только сном.
    - А кто же был тот... ангел, что приходил за мной в монастырь?
    - Покровитель обители, разумеется. Должен же он был защищать свой лен?
    Анри поник.
    Светловолосый рыцарь переглянулся со своими спутниками и сказал:
    - Нам пора прощаться, мальчик мой. Мы уходим.
    Анри поднял голову:
    - Прощайте, монсеньор.
    - Но ты тоже не останешься здесь.
    - Почему? Куда меня отправят?
    Рыцарь сочувственно посмотрел на него и мягко промолвил:
    - Ты умер, Анри. Сегодня, когда зазвонили к вечерне.
    - Умер…
    - Вставай, мальчик.
    Анри повиновался, и тут же в лицо ему брызнул солнечный свет, пахнущий морем. В стене раскрылось сияющее окно, через край которого выплескивалась лазурная соленая вода. Волна захлестнула проем, Анри обдало теплыми каплями, и он ухватился за снасти, чтобы не упасть. Ошеломленно оглянувшись по сторонам, он понял, что находится на хорошо знакомом ему корабле, плывущем по спокойному прозрачному морю.
    Судно уже входило в гавань города, чьи белые дома и красные крыши утопали в солнечных лучах. Когда сбросили сходни, Анри, переполненный нетерпением, первым ступил на берег. После качки ноги плохо слушались его, и, потеряв равновесие, он едва не упал, но его поддержали двое юношей, оказавшихся неподалеку.
    - Благодарю вас, мессиры, - учтиво произнес Анри, кланяясь, и вдруг замер в полупоклоне.
    - Не за что, мессир, - произнес один из них, веселый, с открытым приветливым лицом блондин в берете гранатового бархата, с приколотым к нему алмазным аграфом.
    Анри растерянно заморгал.
    Друг блондина, обнимавший его за плечи, лукаво посмотрел на Анри и приложил палец к губам. В отличие от своего приятеля, он был невысок и темноволос.
    - Мессиры, я только что прибыл в ваш город – не покажете ли вы мне самые лучшие таверны? Думаю, я начну знакомиться со здешней землей, пробуя вина.
    - С удовольствием, мессир, - кивнул Анри темноволосый юноша. – Не угодно ли следовать за нами? Вы полюбите это край, не сомневайтесь.
    Наверху, на земле, очень далеко отсюда, звонили к вечерне.
    
    

…в христианском сознании твердо укоренена мысль о первопорочности Евы…
     Патер Кантор Аурелий