|
Маркус Декстер Они курили, сидя на голгофе Летят над землей в небе мертвые сны, И вдруг тишину пронзит чья-то боль, Фактор страха «Мёртвые сны» Смерть заглянула ко мне в дом случайно, теперь её портрет надолго запомнит разбитое зеркало, в котором я последние годы так упорно искал счастье. И вот, вроде бы оно даже начало мне подмигивать, но... бывает в жизни всякое...
Алёна погибла, выпав из окна шестого этажа. Удар пришёлся в основном на голову, так что я иногда тешил себя мыслью, что она ничего не почувствовала, таким образом немного успокаивал себя. Трагедия случилось после нашей первой в совместной жизни ссоры. Мы думали, что справимся с любыми невзгодами и неприятностями. Однако немного просчитались. И вот результат ошибки: прекрасное, юное тело, лежащее мёртвым грузом на разбитом машинами асфальте. Когда я подходил к нему, медленно, не спеша, то мне показалось, что Алёна превратилась в паука: так неестественно выгнулась её левая рука. Лицо исказил ужас, ужас заразный, каждый зевака, который осмеливался полюбоваться на мертвечину - отпрыгивал в сторону с криком досады за свою трусость, а некоторые представители местного сброда и подавно убегали, хватаясь за головы. Из ангела Алёна превратилась сюрреалистический персонаж психологического триллера. Любовь и жалость - всё испарилось, на смену пришло отвращение. Я упал на колени, я не стыдился своего жеста уважения к покойной. Зеваки жадно впились своими безумными глазами в чужую трагедию в желании получить жалкую каплю удовольствия от этого необычного "реалити-шоу". Что до них? Пусть подавятся, я лишился какой-то частички себя, погорела схема, что отвечала за будущее действие... ничего не происходило минуты три, я просто стоял на коленях и всматривался в изуродованное лицо Алёны, тщетно пытаясь уловить в нём хоть тень былой человечности. Но монстр оставался монстром. И с этим ничего нельзя было поделать...
Затем я кое-что вспомнил...
Утреннее солнце, что пробивалось сквозь щель между двумя занавесками, ласкало нежный животик Алёны, сладко потягивающейся в постели. Лучик строил линию, я интуитивно проводил по ней пальцем, отчего Алёна всегда смеялась и нежно целовала меня в небритую щёку. Потом я поднимал её на руки и относил на кухню, укладывал на маленький угловой диванчик, она ёжилась в своей тоненькой ночной рубашке, замерзала, сворачивалась калачиком и частенько засыпала, потом я её будил и варил её любимое капучино с тостами из белого хлеба с мёдом. Маленький рай существовал независимо от большого мира с его канителью тревог и забот. Он так и замирал на этой маленькой кухне с кофе и тостами, потом открывались двери в жизнь... бой... апатию... спиртное... сигареты... беспокойный сон...
Я медленно, со слезами на глазах, что появились после того, как воспоминание закончилось, перевернул тело на спину и аккуратно и также нежно, как тогда, поднял свою мёртвую половинку жизни и понёс домой. Публика расступалась, никто не решался идти за мной, неужели в зверях проснулась человечность? Не было времени думать, необходимо было быстро попробовать склеить осколки разбитого мира, собрать части головоломки. Я внёс её в дом, опустил на диван, а потом позвонил в скорую и милицию. Не знаю, почему я не сделал этого раньше, ведь экспертизу необходимо было организовать именно на месте трагедии, но я почему-то чувствовал, что так нужно, а, может, просто не захотел, чтобы её тело мёрзло на холодной земле... хм, ведь - бред, она же остыла? Но верилось, что в ней ещё тлел огонёк жизни, меня он, по крайней мере, грел... Я не смотрел на тело, я смотрел в зеркало, на своё унылое, расколотое на части из-за солидной трещины отражение... Обычно отражения точь-в-точь повторяют движения своего хозяина. Но в этот день я и моя копия были разными людьми. Этот раздвоенный человек там, за трюмо, говорил со мной. Я не сошёл с ума, не подумайте, он шевелил губами, правда, не вру! Только голос его отдавался в сознании, иногда мы спорили, ругались, плакали вместе, но были абсолютно разными людьми. Невольно становиться жалко тех, кто каждое утро видит в зеркале только самого себя... Несчастные люди... Я снял рубаху, посмотрел на своё тело, из которого потихоньку кто-то выкачивал энергию. "Какой же ты жалкий!", - сказал мне человек в зеркале. Я ему не верил, но его логическая цепочка доказательств ускорила процесс выкачки сил... я становился беспомощным, страх, ужас, негодование... всё это наваливалось одно за другим, сдавливало горло, мешало трезво мыслить... хотя, какие тут трезвые мысли! Я уже и не помнил, что сделал несколько минут назад. Я обхватил своё тело руками, ладони вспотели и замерзли, я поёжился. Постепенно приходило понимание очевидного - смерть, та, что заглянула на чашку капучино и, не поблагодарив, нанесла удар в спину одному из хозяев. Но почему эта стерва не выбрала меня!?? ПОЧЕМУ!!!??? Твою мать, господи, где ты, когда мне нужна твоя помощь?? Опять спрятался??? Это нормально, всегда в порыве гнева я ругал всевышнего, хоть и считал себя неверующим. Привычка, она будто впиталась с молоком с молоком матери: чуть что - ищи крайнего, не живого - придумай сказочного бога. Но бог умер во мне. Он там давно уже гнил, смердя своей ложью, своим мнимым величием. Но себе умереть я не позволил, зачем же теперь я прошу смерть поменять роли в её личном спектакле? "На, скотина!", - с этим отчаянным криком я нанёс удар кулаком в зеркало, отвалилось несколько крупных кусков. Я взял в руки один из них, треугольной формы, и приставил себе к горлу. "Нет, а вдруг она всё-таки мучилась какое-то время, может, пока я спускался вниз, она была ещё жива, а умерла за долю секунды до моего прихода?" Я не знал, как расправиться с собой, я желал той же муки, мы всегда делили с Алёной всё пополам, абсолютно всё, потому что чувствовали себя половинками одного целого монолита любви, любви настоящей, твёрдой, несокрушимой. Сказка? Не знаю, я не из рода Андерсенов, это точно...
Теперь в сознании всплыла ссора. А всего-то ничего: "Почему ты не хочешь сходить со мной в зоомагазин?". Ну почему она не хотела купить котёнка сама?! Я же говорил, что если решусь сделать ей подарок, то рискую не угадать с расцветкой и породой. Ведь с живностью придётся жить долго, нельзя же от неё избавляться только из-за того, что форма её ушей или длинна хвоста будет тебя раздражать? Но она хотела, чтобы покупку мы совершили непременно вдвоём. А я так устал, и не было настроения любоваться разнообразием милых пушистиков. Она обиделась. Я, в свою очередь, полдня на работе переживал эту историю, купил огромный букет роз. Хотя я и так знал, что она не будет дуться на меня, но, всё же что-то меня тревожило. Может, я предчувствовал её кончину? Я слышал по телевизору и читал в книгах, что такое бывает. Но история не заготовила счастливый конец… и одну розу можно было изъять из букета, чтобы цифра смерти стала чётной. Она всегда старалась занять себя любым делом, лишь бы не думать об обиде и не переживать понапрасну, считала работу отличным лекарством от меланхолии. Судя по тряпке на окне и опрокинутом на пол сосуду с жидкостью для мытья окон, теория была доказана.... Как же теперь мне с этим жить? Ведь, не будь я таким дураком – ничего бы не случилось. Теперь поверишь и в судьбу и в приметы, но сейчас для меня это ничего не значило. Злоба опалила рассудок, языки пламени заставляли нервы бунтовать, казалось, слёзы закипали у меня на лице. Как я желал, чтобы они остудили меня, чтобы вода мощным потоком вымыла моё тело из этой душной и проклятой раз и на всегда комнаты и отнесла в край, где нет забот, к любимой, чтобы объяснить ей всё, что я хотел, но не успел... Заболела грудь…
Я не заметил, как исполосовал своё тело осколком стекла, погрузившись в мысли. Видимо, пока я пылал гневом, болевой порог оказался чуть выше номинала, теперь же, когда он был превышен, я отбросил осколок стекла в сторону и рубахой стал потирать живот с порезами, которые уже вовсю кровоточили. Я метнулся в ванную комнату, чтобы смыть с себя следы своей глупости, пока не явились эксперты. Однако в своих доводах я ошибался...
***
Экспертов не было. Приехали работники милиции, скорая помощь. Описали ситуацию так, как их учили в своих учебных заведениях. Тело отправили в морг, но никто изучать причину смерти не стал, потому что нашлось несколько очевидцев из соседнего дома, которые упорно твердили, как видели, будто девушка несколько минут постояла на подоконнике, затем раскинула руки и выпрыгнула из окна. Меня будто не слушали, я доказывал, что это несчастный слушай: банка с моющим средством, тряпка, - всё указывало на то, что это не суицид. Но кто хотел заниматься этим делом? Правосудие слепо, женщина с повязкой на глазах привыкла рубить на своё усмотрение. Лень и халатность - её самые лучшие друзья, как ни печально. Меня вызвали в суд, чтобы выяснить, не я ли довёл Алёну до самоубийства. Мой адвокат оказался достаточно ответственным и компетентным, поэтому без промедления обрисовал мне не самую перспективную картину. Из его судебной практики следовало, что в первую очередь стоило доказать мою невиновность, что было ему под силу. Суд - не храм, где каются за грехи, тут нужно бороться за свои интересы. Нехотя, но я согласился с адвокатом, и впоследствии меня оправдали... После процесса хотелось выть волком, да нет, что уж там - рычать, я желал разорвать своими пожелтевшими от длительного игнорирования отбеливателя зубами всех: судью, присяжных, адвоката, прокурора, - всех, но ярость имеет свойство затухать, ты становишься похож на тигра в клетке, что постепенно смиряется со своей участью, становится послушным и мирным. Так всё и могло произойти, если бы череда разочарований прекратилась... но, как мне было ни обидно, изуверства общественных порядков и моральных догм ещё не закончились, их пир только начинался, суд был лишь аперитивом.
***
Вскоре должны были состояться похороны, которые взяла на себя администрация города ввиду следующих причин. Я направился к отцу Пантелею, что нёс службу господу в местном храме. Мы часто с ним общались, так как оба являлись редакторами православного журнала, что был популярен и распространялся по всей России среди школ, университетов, храмов, больниц и т.д.. Необходимо было договориться об отпевании, но разговор не заладился. - Андрей, ты не хуже меня понимаешь, что это невозможно, - смиренным голосом ответил отец Пантелей на мою просьбу. - Тех, кто по своему желанию решил воссоединиться с богом, не отпевают. Самоубийство - тягчайший грех! - Да не самоубийца она, Вы же сами её знали, отец, - парировал я, - разве этот ангел мог согрешить? Это всё наговор, мало ли что видели эти люди, я и Вы знаете, что это не так! - Нет, Андрей, по церковным канонам самоубийц не отпевают в храме, - отец Пантелей был неумолим, - мне администрация уже сообщила о твоём горе и предупредила об участи грешницы - её не будут хоронить на кладбище, под надзором гроб с её телом предадут земле на обочине трассы К-115, что ведёт в село N***ое. - Да они никак умом тронулись! - закричал я в истерике, - это же несправедливо, я не желаю, чтобы на её крест мочились собаки! Я поговорю с администрацией, это же нелепо... - Успокойся, Андрей. Это правила, нельзя ничего поделать, тебе придётся с этим смириться. - Да не хочу я с этим мириться!!! - закричал я так громко, что мне показалось, будто господь отозвался, хотя это было всего лишь эхо. - Выйдите, пожалуйста, из храма, - холодно процедил отец Пантелей. Я не узнал его. За всё то время, что мы с ним общались, он всегда был очень добрым, отзывчивым и мудрым священником. Люди духовные всегда привлекали меня, мне казалось, что зло обходит их стороной, боится их. Неужели оно сделало исключение именно в этот день? Часть зла вселилась и в мою душу, поскольку ненависть ко всему святому переполнила меня в храме, где я, по идее, должен был чувствовать себя в безопасности, быть свободным от скверных мыслей. Я не мог ничего сказать в такой ситуации отцу Пантелею. Но желание отомстить, сделать хоть что-то плохое поглотило меня, но я ничего не придумал лучше, чем плюнуть на пол перед священником и, демонстративно хлопнув дверями, последовать просьбе и удалиться из храма, дома, который будто бы у меня отняли... За что на меня свалилось столько бед? Чем я заслужил такую "милость" господа? Это была первая наша с Алёной в жизни ссора, и что же теперь, ты, бородатый мудрец, предлагаешь мне поднять непосильный крест и носить его с собой всю жизнь? Пока я шёл к дому, меня одолевали сомнения в правильности своих суждений, во мне многое менялось: взгляды, понятия, принципы. Разгорячённое сознание остудил прохладный осенний ветерок. Я проклинал всё: себя, людей, бога, но вскоре понимал, как всё это глупо и бессмысленно. Логичнее всего было лечь и поспать, немного отдохнуть от суеты, иногда во сне всё само собой проясняется. Однажды я так даже решил задачу по физике, когда учился в институте, мне этот случай надолго запомнился. Вот и сейчас я ждал от царства Морфея похожего сюрприза…
***
Но мой долгожданный сон нарушил телефонный звонок. - Алло, здравствуйте, Вы - Власов Андрей Иванович? – спросил сухой женский голос. - Да. - Вас беспокоят из администрации города. Завтра, в двенадцать часов дня состоится погребение вашей покойно супруги, к половине Вам необходимо явиться к зданию морга по адресу: улица Бурова, дом 7. - Где состоятся похороны? – спросил я, хотя ответ мне был итак известен. - На девятом километре в пятидесяти метрах от трассы К-115. - А почему же нельзя её похоронить как человек, а не как собаку: рядом с её родителями? – я начал испытывать её терпение, хотя и знал, что этим ничего не добьюсь. - Пожалуйста, не надо драматизировать, - без излишнего раздражения продекламировала дама, - Вы прекрасно осведомлены о постановлении суда. Хоронить самоубийц на кладбищах при храмах не положено. Наш город славен своим духовным наследием. В нём огромное количество церквей, часовен и других памятников архитектуры. Деньги на реставрацию идут из столицы. Мы не можем позволить, чтобы жёлтая пресса начала трубить на всю страну, будто мы оскверняем «божьи законы». За пределами кладбища хоронить нельзя, земля там теперь является частным владением… - И вам престиж города важнее человеческого достоинства? – я почти не слушал всё то, что она говорила, - ведь вы наплевали не только на светлую память человека, но ещё и в души таким же, как я – униженным несправедливым судом, вас это хоть чуть-чуть тревожит? - Прекратите, я не собираюсь тут перед Вами ни за что оправдываться, - отрезала женщина, - есть постановление, подготовки к похоронам проведены, к половине двенадцатого Вы должны явиться по тому адресу, что я Вам продиктовала, до свидания. Она положила трубку. Я ещё некоторое время вслушивался в короткие гудки, их темп пытался стимулировать мой мозг, но безуспешно, ничего гениального мне туда не закралось. Я почувствовал себя таким слабым, таким ничтожеством. Я не смог уберечь Алёну от смерти, а теперь даже не в силах отдать мёртвому телу последние достойные почести. А вдруг загробный мир существует? Нет, меня не интересовало, что он собой представляет, меня тревожило то, что я скажу своей жене. Скажу, что не смог похоронить её по-человечески? Я знаю, она меня простит, но тот крест, что я пронесу всю жизнь, в потустороннем мире не смогу сбросить с себя и с этой тяжёлой ношей я попаду в объятья бесконечности.
***
День похорон стал для меня самым мерзким днём, который я когда-либо проживал. Хмурое небо не желало подарить мне дождь, который, как мне почему-то казалось, мог немного смягчить страдания. Даже ветра не было, природа соблюдала строгость, как и люди, что вышли из автобуса. Погребальная свита состояла их двух работников администрации, одним из которых была та самая женщина, что мне звонила. Я узнал её по голосу, когда она протянула мне бумагу, которую я, не глядя, подписал, боясь, что меня на неё стошнит. Вторая женщина была, по-видимому, её подругой, по лицу можно было сказать, что она явно желала сейчас быть совершенно в другом месте, подальше от этого мероприятия. Также присутствовали два человека из милиции, видимо для охраны остальных от меня, могильщики, люди, которые просто делали свою работу и ещё две старые дамы, важные и довольно неприятные на вид. Я узнал их. Обе работали в отделе культуры и досуга (или как там это сейчас называется), пенсионный возраст у них уже давно за плечами, но с прибыльного места их метлой не выгонишь. Их дети, а затем и внуки «по старой памяти» работали при них, поскольку отказать в просьбе заслуженным работникам было не вежливо. Никто не читал молитвы, не говорил скорбных речей, все молчали. В этот день я даже не взял с собой венка, ибо вешать было не на что, и цветов, ибо втыкать их в каменистую и чужую для Алёны землю, по моему мнению, было бы неуважительно. Открытый гроб стоял на земле, тело Алёны не так давно вынули из холодильной камеры, поэтому оно оказалось почти не тронутым тлением. Она выглядела так же, как и до смерти, очень мило, но выражение лица было суровым, впрочем, я её понимал. Я склонился над ней, поправил волосы, чтобы не падали на лицо, я хотел бы запомнить её такой, какой она была при жизни, но вынужден был лицезреть подарок смерти, подарок, что таил в себе холод и боль, ненависть и злобу, разочарование и безразличие одновременно. Я не знал, о чём нужно думать в этот момент, что необходимо было сказать, сил моих не хватало ни на что. Я не заметил, как одна из старух подошла ближе к гробу. - Ну что, дура, получила своё, так тебе и надо! – выкрикнула старуха и плюнула прямо на лицо Алёны. Дальше всё случилось быстро. Я со всей силы размозжил лицо мерзкой бабке, потом был сбит с ног одним из работников милиции, от второго мне достался удар ботинком прямо по голове. Вбивание гвоздей в крышку гроба я наблюдал уже будучи уложенным на землю и со сдавленным крепкой хваткой мента горлом. Кровь со лба заливала лицо, но боли я не чувствовал: злость подарила хорошую анестезию.
Менты отвезли меня домой. Забирать в «обезьянник» не стали, на этом настояла всё та же женщина из администрации, чьё имя и фамилию я так и не узнал. Что в ней проснулось: чувство благородства? Ответ мне был не известен. В любом случае этими людьми правят деньги и власть, они как отдельные микросхемы, выполняют каждая свои функции. Вряд ли им суждено стать свободным сигналом, не запертым в рамки контура. Начиная с младшего разряда, далее заполнялись старшие, ранги и чины замещали божьи писания, кодексы совершенствовались, библия старела, превращаясь в памятник. Но людям, чьи интересы отличались подобной скудностью, было невдомёк, что последствия гибели морали распространялись на их потомство и так далее… Они умирали, не осознавая, что жизнь вокруг них даёт им блага для гармонии и счастья, нужно лишь открыть глаза и увидеть их. Можно набить ими импровизированные карманы, жадно срывать плоды жизни, наслаждаться любовью, дружбой, красотой всего живого. Зачем эти деньги, цифры, кому они нужны? Иисус, даже зная о своей гибели, мог наслаждаться красотой Гефсиманского сада, я чувствовал себя так же, как и он себя в ту ночь, когда скорбил со своими учениками. Я будто повторял историю, я знал, что мне поручено нести свой крест и вскоре я взвалю его на себя… во имя любви, во имя Алёны.
***
Я твёрдо решил, что буду делать дальше. Следующая ночь обещала стать бессонной, но перед ней, днём необходимо было сделать несколько обязательных приготовлений. Этот холм я выбрал не случайно. К нему мы с Алёной частенько приезжали, нет, не на машине, на велосипедах, как и положено ездить на природу. Холмик был высокий, на нём росли три тополя и несколько кустов шиповника. Алёна обожала белые розы и, вечно срывая их, умудрялась уколоться. Её и меня это забавляло. Мы устраивали тут пикники, бегали босиком по траве, загорали на солнышке. Эти воспоминания всегда согревали меня в холодных объятьях города, стимулировали температуру души. Я купил крест, венок, гробничку и утром добрался до этого места, взобрался на холм, где и вырыл двухметровую могилу. Сегодня дул ветер, не сильный, но холодный, моросил мелкий дождичек. А я не мёрз: когда копаешь, всегда становиться жарко, тело в напряжении, мысли далеко. Все ритуальные принадлежности я скинул в яму и немного присыпал землёй на всякий случай. Затем я вернулся домой и стал ждать темноты. Заснуть я не смог. Огромная энергия пробудилась во мне, она торжествовала над моей искалеченной душой, лечила её. Я не могу передать всё то, что чувствовал, но я с уверенностью могу сказать, что это была именно сила, сила неведомая простому человеку, сила, которую можно получить только через боль. Старик Ницше был прав, когда говорил о том, что если что-то тебя не уничтожило, ты станешь сильнее и одержишь победу. Я стал сильнее…
На улице начинало постепенно темнеть. Я принялся потихоньку собираться в дорогу. Всё было продумано заранее: лопату к тачке я привязал фалами, что впоследствии должны были быть использованы по назначению, надёл куртку с капюшоном, который мог скрыть моё лицо целиком, старые камуфлированные брюки, что остались мне в подарок от армии и резиновые сапоги. Так я стал похож на пожилого дедушку-работягу, которых частенько можно было встретить на обочинах дорог с бревном в тележке, что бедный старик срубил, возвращаясь из города, дабы впоследствии пустить на отопление хижины. Уже совсем стемнело, когда я добрался до злополучного девятого километра трассы К-115. Путь был не близкий, хотя место, где я вырыл могилу, находилось в поле за лесом, что тянулся вдоль шоссе, недалеко отсюда. В темноте сложно было обнаружить место погребения Алёны, эти ироды даже холмика не оставили. Почти на ощупь я отыскал мягкую землю, отличающуюся от твёрдой и каменистой вокруг. Не раздумывая ни секунды, я размотал лопату и принялся копать. Как назло полил дождь. Хотя нет – с ним было даже веселее, крупные капли стучали по деревянному дну телеги, задавали хоть и быстрый, но чёткий ритм, небо разговаривало со мной, старалось подбодрить. А вот сырая и глинистая почва наоборот – сопротивлялась. «Ну что же ты, родимая земелька, ты же нас, русичей, никогда в обиду не давала, мы же тебя испокон веков от нечисти защищали, помоги и ты в благом деле», - приговаривал я, периодически останавливаясь и протирая лицо руками. Куртку я снял, она мешала, футболка моментально намокла и прилипла к телу, и ещё, откуда не возьмись, заявился шквальный ветер, мне становилось холодно. Но я боролся как мог, я должен был проявить мужество и силу, силу, о которой я так долго вам рассказывал. А земля словно питалась ей, отнимала по крупице. Прошло, наверное, уже несколько часов, а я не углубился и на полметра, ноги увязали в сырой земле, мышцы стали болеть и подводить меня. Я остановился, чтобы немного передохнуть…и увидел вдалеке человека, он был в длинном плаще, хромал на левую ногу и нёс на плече какой-то длинный предмет. Он шёл со стороны дороги, я подумал, что это кто-нибудь из милиции. Но как они узнали, что я собираюсь сделать? Следили за мной? Негодяи…. Но что теперь я могу сделать, не отбиваться же от них лопатой, в самом деле. Я решил не трогаться с места, тем более что устал и порядочно увяз в земле как в цементе. Но, на моё удивление, человек нёс на плече не оружие и не дубину, а… лопату! Он остановился в двух шагах от меня, немного приподнял голову, видимо, желая осмотреть меня, а затем скинул свой капюшон. Это был отец Пантелей. Лицо его выражало негодование, но о чём он переживал было трудно понять, тем более что он ничего не сказал, а без промедления шагнул в яму, которую я смог вырыть и принялся копать. - И что это значит? – спросил я, чтобы нарушить такое вот странное и неловкое молчание. Он фыркнул и резко повернул голову в мою сторону. - Что же это я, по-твоему, не человек, что ли?! Этих слов было достаточно. Дальше диалог за нас продолжили хлюпанье земли и шорох лопат. Это было великолепно! Никогда ещё я не чувствовал себя так уверенно, вера в людей снова стала актуальной для меня. Сострадание и взаимопомощь – великие вещи, бессмертные, как и любовь, как дружба. Вот, что по-настоящему нужно ценить, а не деньги - это лишь «цифры». Это было богатство, клад, который мы выкапывали вместе. Ничто не могло нам помешать, земля сама раздвигалась перед нами, освобождая путь к цели. И вот долгожданный глухой удар моей лопаты сообщил о месторасположении гроба. Мы спешно освободили его от стеснявшей земли и забросили лопаты наверх. - Идеи, как вытащить его есть? – спросил отец Пантелей - С Вами будет проще, чем я планировал. Сейчас мы обвяжем один конец фалами, другим концом приподнимем вверх, я буду держать снизу, а вы за фалы приподнимите его и потащите на себя, пока гроб не окажется на земле, - чётко изложил я свой план. - Что ж, согласен, - спокойно ответил отец Пантелей. Я быстро слазал наверх за фалами, спрыгнул обратно, и мы крепко привязали широкий конец гроба. Затем вдвоём приподняли его над поверхностью могилы, забросили наверх концы тросов. Мне пришлось держать гроб одному несколько секунд, пока отец Пантелей не выбрался из могилы и не стал тянуть фалы на себя, это было нелегко, гроб словно был налит свинцом. Но я выдержал, после такой работы это уже казалось пустяком. Чуть раньше бы я даже и представить себе не смог, что чувствует человек, выкапывая гроб с покойником из земли. Но ведь я выкапывал не просто покойника, а Алёну. Было не страшно, а странно… такое чувство… я не могу этого передать. Вроде бы она тут, рядом, под крышкой, но всё же понимаешь, что её там нет. Очень странное ощущение… И вот гроб оказался на поверхности, мы крепко привязали его к телеге. Путь был не близким, я настоял на том, чтобы в одиночку тащить телегу с гробом и двумя лопатами. Отец Пантелей сразу сказал, что я не справлюсь, говорил, что и Иисус не смог донести свой крест до голгофы, ему помог некий Симон, что сочувствовал участи Христа. Но я всё же решил попробовать. Это оказалось трудно, но я пытался, я прикладывал все силы, хотя колеса периодически увязали в грязи. Я даже кричал, тем самым старался усилить каждый новый рывок. Отец Пантелей же спокойно шёл рядом, не говоря ни слова. Впрочем, я же просил его не помогать, вот он и исполнял мою просьбу. Казалось, будто он хочет чему-то меня научить, дать определённый урок. Я, право, не знал, способный ли я ученик, но через некоторое время понял, что не совсем. До холма оставалось совсем немного, метров пятьсот, но я лишился всех сил и, упав, был уже не в состоянии поднять себя, не то, что тянуть повозку. Отец Пантелей присел рядом со мной, положил руку на плечо и тихо прошептал: «отдохни, сын мой, если организм этого требует». - Я не понимаю вас, отец? – переводя дух, отвечал я. – Иисус, когда бродил по пустыне, боролся с собой, желал перенести все муки в одиночку, разве нет!? - Иисус был таким же человеком, как и ты, - всё также спокойно, будто читая молитву, говорил отец Пантелей, - но будь ты от него хоть немного отличен, сделай так, как хочешь, а не так, как делал он, и история перепишется по-новому. Что-то светлое было в его словах, они обдавали теплом всё тело, согревали изнутри, будто рюмка водки. Слушая их, я будто вдыхал мощь самой природы, словно испил из родника с живой водой. Всё оказалось настолько просто, никаких предрассудков, со мной рядом сидел человек, который готов был преступить божий закон для того, чтобы всего лишь отдать последние почести мёртвой девушке. Ни это ли настоящая вера? Вера в правду, в справедливость? Неужели для того, чтобы отыскать правду, необходимо переступить черту дозволенного? Я не знаю наверняка, но я убедился в этом и могу каждому поведать о своих наблюдениях, и меня не станут терзать угрызения совести, уж поверьте! После небольшой передышки, я поднялся на ноги, взялся за рукоять, а отец Пантелей вежливо попросил подвинуться, чтобы он тоже смог ухватиться. Теперь мы вдвоём несли тяжелую ношу, которая ни одного из нас не тяготила, потому что мы знали ей цену. Вдвоём мы быстро закатили телегу на достаточно крутой холм. Было уже четыре утра, когда мы отвязывали от телеги гроб. - Итак, вот мы и на месте, - заключил я. - Мне необходимо прочесть молитву, ты можешь пока отдохнуть, я считаю, что мирским это слушать не обязательно, дай мне поговорить с богом наедине – мне есть, за что перед ним отчитаться, - отец Пантелей вынул из внутреннего кармана плаща небольшой молитвенник и принялся читать почти про себя. - Господом данный Ангеле Хранителю святый, прииди помолитися о рабе твоем… Я отошёл в сторону, к краю холма и осмотрелся. Дождь наконец-то успокоился, хотя ещё немного моросил, а, возможно, мне это лишь казалось. Вокруг было тихо, иногда из чащи доносились какие-то звуки, но характер их был неясен. Да и догадываться мне не хотелось, это был самый лучший день в моей жизни… Почему? Сегодня я чувствовал себя победителем, старым Хароном, что перевёз покойника через Стикс, как положено, хоть и не по расписанию. - … тебе, сошедшему даже до ада, молимся о спасении раба Твоего… Молитва звучала, как некий шифр, то, без чего не следует переступать через врата в мир иной. Хоть смерть и забрала Алёну раньше положенного срока, хотелось верить, что ей будет там хорошо, что ей ни о чём не придётся заботиться. Хоть я и мечтал поскорее к ней присоединиться, но всё же твёрдо решил не торопить этот момент, на последний поезд я успею, не хочется оказываться в долгу перед смертью, она сама придёт, придёт тогда, когда я ей понадоблюсь, и ни она, ни я ничего не будем должны друг другу. Мы вместе выпьем, посидим на дорожку и отправимся в дорогу по трассе, что ведёт в бесконечность. - …аминь, - закончил отец Пантелей и убрал книгу обратно под плащ. - Ну что же, давайте упокоим её здесь. Я вынул из могилы всё, что привёз заранее, мы перевязали фалами гроб с двух сторон и аккуратно, насколько только могли себе позволить, опустили Алёну в её уютную усыпальницу. Я попросил отца Пантелея не участвовать в закапывании, я почему-то хотел сделать это в одиночку. Каждая горсть землю словно забирала из души боль по крупицам, предавала её земле вместе с Той, которую теперь не вернёшь. Может, это всё звучит глупо, но мне кажется, что так и должно быть, по крайней мере, я всё это чувствовал и не прошу со мной соглашаться. Мы с отцом вбили крест, установили гробничку и засыпали её землёй. Фотографию я сделать не успел, но заготовил красивый пластиковый венок, который со стороны не отличишь от настоящего. Отец Пантелей захватил с собой свечку и банку, чтобы укрыть огонь от дождя. Я зажёг её, и мы установили огонёк у и подножия креста. - Ну что же, покойся с миром, любимая…, - проговорил я и закурил. - Угости сигареткой, - попросил отец, чем меня даже не удивил. Здесь, где жила раньше любовь, теперь лежит мёртвое тело, которое вряд ли понимает значимость этого места, но мне это место очень дорого, теперь оно стало для меня храмом, символом жизни, в некотором роде подсказкой, которая необходима мне, чтобы пройти свой путь так, как следует. Здесь, навечно покоиться любимая жена и просто нежный ангел Власова Алёна Вениаминовна, на высоком холме под тремя тополями…
На голгофе стояли три креста, на центральном висел Иисус, а рядом, на других крестах, висели разбойники. Они роптали, Иисус заверял, что попадут они в рай, ибо примет их господь в свои объятья… а двое друзей, один - молодой вдовец, другой – старый священник, ждали рассвета и курили, сидя на голгофе… |