|
Юлия Каплун Хрустальный крест Глава 4
Заночевали путники на том же самом постоялом дворе, где всё ещё оплакивал перекраивание церковных земель трактирщик. Уже зная о том, что братьев д’Альверньи никак нельзя было назвать скупцами, хозяин хлопотал с искренним удовольствием и усердием, то и дело кося глазом на приехавшую с рыцарями юную девицу (простого происхождения и невеликой красоты, решил он, сразу же оценив стоимость Эме в звонкой монете и пышных титулах). Эме разочаровала его точно так же, как и Марейля, поскольку трактирщик ожидал, что особа, о которой изволили толковать столь благородные мессиры, должна же быть хоть чем-либо примечательна. Однако Эме, после целого дня пути по жаре и пыли, грязная, усталая и расстроенная дурными новостями из Велэ, была просто неспособна поразить ничьё воображение - даже столь невзыскательное, как содержателя придорожной гостиницы. Она наспех поужинала, не обращая внимания на то, что незамысловатые блюда приправлялись ухмылочкой и фырканьем трактирщика, который всякий раз, когда приносил из кухни очередную перемену и ставил её перед Эме, не мог удержать при себе своего пренебрежения. Наскоро отужинав, Эме поднялась в отведенную ей комнату и повалилась на кровать, потому что после продолжительной езды верхом она чувствовала себя не совсем хорошо. Слышно было, как внизу разговаривают мужчины, которые ещё не собирались расходиться. Марейль приказывал принятому на службу бродяге петь все песни, какие только приходили на память молодому дворянину, и нужно признать, что ремесло своё нищий знал исправно – редко какую песню он не знал наизусть, а так как по большей части они были разнузданно-шуточными (Марейль не любил сложной «тёмной» поэзии и высокопарных выражений, предпочитая веселый мотив возвышенным слезам и вздохам), и так как вино от души радующийся щедрым гостям трактирщик выставил самое лучшее, какое только нашлось в его подвалах, никто не хотел ложиться спать. Измученной дневным переездом Эме удалось задремать под куплет, повествующий о том, как «Задумал волк жениться на лисе,// Узнав, что та в норе своей отрыла клад;// Что волк в долгах был, помнили то все// – зажиточной невесте был он очень рад». Однако когда братья заняли свои покои и наконец угомонились, дверь в комнату Эме приоткрылась, и в щель заглянул бродяга. Эме, почувствовав, что на неё кто-то смотрит, немедленно подняла голову с подушки и шикнула на незваного гостя. Он же, вместо того, чтобы уйти, вошел и прикрыл за собой дверь. В руке у него была зажженная заметно подтаявшая свеча – воск стекал в широкое, в виде тарелки, медное основание подсвечника. Эме села в постели, встряхнула падавшими ей на глаза волосами и скрестила руки на груди. Бродяга молча ходил по комнате, выглянул из окна, зачем-то провел пальцами по подоконнику. Он где-то оставил свой изорванный безобразный плащ, и теперь на его плечах была неимоверно грязная посконная рубаха, длинная, с рукавами, закрывавшими кончики ногтей. Эме удивилась, что по его одежде не ползали вши, до того она казалась старой и неопрятной. Поставив свечу на столик в углу, он сел рядом с Эме на кровать. Эме скривила губы, но ничего не возразила и даже не удосужилась отодвинуться. Зато она заговорила первой: - Чего ты тут забыл? Я тебя не звала. - Звала, - он устало потер лоб. – Звала. - Брехун! Брехун и наглец! Он пожал плечами: - Брани на своём веку я слышал предостаточно – твоя больше похожа на ласку. - Когда-то ты оказал мне услугу, но я не собираюсь терпеть тебя в память о ней, - сварливо произнесла Эме, взмахнув перед его лицом кулачком. - О да, я понимаю. Я мог бы спасти тебя от дракона или вражеской армии, а вместо этого всего-то отобрал у подвыпившего на празднике кузнеца. Пустячок! - Я… я управилась бы сама. Он ответил кивком: - Разумеется. Но только не сразу. Потом… когда это уже не имело бы особенного значения. После того, как натешится. Эме покраснела. - Я управилась бы сама. Я всегда управляюсь со всем сама. - Увы! Иногда нужно позволить кому-нибудь уладить дело вместо себя. Правда, потом за услугу потребуют благодарность. - Какую к чертям благодарность?! – удивилась Эме. - Не сверкай на меня своими ясными глазками, ты уже расплатилась. Ведь я же здесь, а не на дороге? Эме слышала, что есть люди, которым нравится выводить других из себя. Она с раздражением подумала, что её собственная невозмутимость продержалась слишком недолго и что винить ей в потере самообладания некого. Кроме того, бродяга был кругом прав – она была обязана ему, а вместо признательности показала неблагодарность, вспыльчивость, грубость, вздорность и бранчливость. - Я извиняюсь за свои нападки на тебя, - выговорила она с трудом, но отчетливо. - Да ну? Не ожидал от тебя кротости, клянусь честью! Эме предчувствием поняла, что этот проходимец с отлично подвешенным языком прилепился к ней надолго, что никакая высшая сила не помешает ему сопровождать её в Велэ и что ей следует примириться с предназначением быть мишенью для его колкостей. Эме склонила голову к плечу: - Скажи мне, кто ты такой? Он прищурился на огонек свечи: - А ты можешь мне казать, кто ТЫ такая? Эме гордо выпрямилась и изрекла: - Я – Эме из Гиро, невежа! - А я – невежа из ниоткуда, любезница. - Но у тебя же есть имя? Как тебя зовут люди? Неожиданно он весело рассмеялся, и так заразительно, что Эме, не удержавшись, тоже засмеялась, прикрывая рот рукой. - Когда люди зовут меня, я обычно не откликаюсь. Зачем? Их просьбы и дела так мелки… так мелочны, что мне не очень хочется возиться с ними. Лучше я буду поступать согласно своим собственным желаниям. Дорог на свете очень много – выбирай любую. Дай-ка я тебя повеселю, моя донна. Бродяга щелкнул пальцами, отчего пламя жалкой скособочившейся в гнезде свечи высоко взвилось, плюнуло искрами в сторону окна, и они, коснувшись уродливо выщербленного временем подоконника, вдруг обернулись желтыми цветочными лепестками. Эме ахнула, вскочила с постели и подбежала к окну. - Ты колдун! – воскликнула она, набирая целую пригоршню нежных лепестков. - Нисколько, - пожал плечами он. – Я всего-навсего ловкач. Вот, посмотри… Эме обернулась – из широких рукавов его рубахи падали точно такие же лепестки. - Юным девицам вроде тебя – наивным и легковерным, - проговорил он, вытряхивая последние лепестки, - везде мерещатся чудеса. К слову, вышеозначенные юные девицы меня весьма жалуют за то, что я – такой кудесник. А ты не одаришь ли меня лаской? Я могу показать тебе ещё сотню премилых трюков. - Вот ещё! – обидно расхохоталась Эме, отталкивая от себя наклонившегося к ней для поцелуя бродягу. – Очень мне нужен неумытый нищеброд! - Очевидно, нужен, если ты уговорила виконта взять меня к вам в компанию! - шутливо возразил он, успевая всё-таки мимоходом коснуться щеки Эме обветренными жесткими губами. Эме, побледнев, схватилась за оскверненную щёку. Подобный поступок мог переполнить чашу терпения кого угодно. - Ах ты, негодяй! Вон отсюда! Разбойник! Он только смеялся, когда Эме, колотя его по плечам и спине, пыталась вытолкать наглеца из комнаты. Когда она распахнула дверь, от сквозняка хлопнуло рамой окно, сметая с подоконника невесомые лепестки, которые полетели, чинно кружась в ночном воздухе, прочь. - Я сам уйду, только не дерись, дитя! – говорил он рассерженной девушке, задерживаясь в дверях. Когда он переступил через порог, Эме вдруг услышала сквозь его смех слова: - Мое имя – Брюно. Дитя, ты запомнишь? - Непременно! – зло выдохнула Эме, захлопывая дверь, из-за которой по-прежнему доносился легкомысленно-лукавый смех. |