Вера Санина

Стихи


7 сентября


Мне хотелось бы воздух горстями черпать
с долькой солнца и щепоткой любви,
раздавать просто так,
делиться, наливать в стаканы,
в бутылки темные, чтобы
эту томность отчаянную пробовать на вкус
зимним вечером долгим.
Такое было уже?
Было.
Но что же?
Я все равно
в этом кружащемся золоте,
в пыльце воспоминаний,
обернусь с распахнутым сердцем.
Потом вперед прищурюсь — посмотрю.
Под сводами ирландскими зелеными,
еще не поддавшимися горечи и разочарованию,
пройду, ища чего-то.
Клад не ищу —
сундук распахнут давно.
Кованный, с резьбою.
Все письма разлетелись,
друзья по весточке взяли.
Согрелись. Забыли.

И этот стакан с долькой солнца,
со щепоткой любви
отдам.
Хотя был бы ты рядом —
протянула тебе бы только.
И столько,
сколько можно зачерпнуть
стаканом небесным,
который Он вручает
как подарок свадебный.
Вечный.


***


Что-то
путается,
что-то
не лечится,
что-то
словно
в паутине
мечется.
Это
что-то
алого цвета.
Модель известна.
По все приметам —
сердце обычное,
одна штука.
Частота —
FM личная.
Иссыхает в разлуке.

Не кантовать —
хрупкое.
Но склеиваться может.
Доброту
словно губкою
Собирает.
Не сложно
понять,
что надо,
найти ответы.
Ты радо? — Радо.
Согрето? — Согрето.

Но что-то колется.
Изъян?
Износостойкое!
Чуть приоткроется —
удары горькие.

Но по инструкции,
давно потерянной,
нормально это —
считать рассветы,
на солнце щуриться,
листать газеты,
мечтать на улице
и думать, где ты…
Смеяться в золоте
осенней роскоши,
грустить на холоде —
лишь бы не просто жить,
не одномерно,
путь не кривя,
ну и, наверно,
не без тебя.

***

А ты поживи-ка пару месяцев
в условном наклонении,
если бы да кабы вместо подушки
подкладывая,
запятой разговор заканчивая,
многоточием душу грея…
Не хочешь… И не будешь.
У тебя своя грамматика.
Точка. Скобки квадратные —
пунктуация суровая.
Предложения простые,
нераспространенные,
но вот «я» — подлежащее
неизменное.
В словаре не найдешь объяснения,
почему все так запутано,
Розенталем не видано.
Словно упражнение
по сто раз переписываю — понять пытаюсь,
сделать правку
стилистическую.
А на утро все по-прежнему:
скобки.
Закавычено.
Сочинения не выйдет.
Изложение — максимум.
Да и то…
Без вывода.


***

Пишут не всем, не каждому,
не миру огромному
строчки отчаянно жадные,
чувствами разрисованные:
о скуке, тоске нелеченной,
о воспоминаниях стройных,
потом допридуманных,
о каждой мечте и
как хочется
все, что было «до»
скопом отдать,
коробкою —
мол, возьми,
дома посмотри,
все, что дорого.

Нет.


Пишут одному,
от кого
больнее всех молчание,
одному, кому ни жалость,
ни стремления не нужны очень-то.
Он не будет читать
или выбросит.
И оттого-то его
еще жальче.
И потом лишь верится наконец-то —
он такой,
каким выглядеть хочет,
даже если сердце чуть жарче —
потушит. Запросто.
Тростник переломит,
и так надломленный.
Сам себя на чучело пустит, легко выпотрошит,
от сердца освобождая,
и жизнь никому не отдаст,
даже такую,
без пользы.
Бессмысленный.

Все равно,
как игрушку мягкую,
я поставлю тебя на тумбочку.
Можно, я тебе сердце
новое подарю? Да не я —
Оно уж дадено.
Аккуратно заштопаю.
Оно забьется, наверное.
И не всем, тебе только
скажу:
«Знаешь,
страшный ты,
а такой родной.
Оставайся-ка.
Только с тумбочки спрыгивай.
И живи».


***

Тебя нельзя читать как книгу,
и тем более на сон грядущий.
Ты — расписание поездов
на полустанке.
В дождь.
В перерыв обеденный,
Когда ушел предыдущий,
А следующего ждать и ждать.
Я стою под крышей
на островке сухом, бетонном,
но долетают брызги.
Еще.
Еще
И еще.
И мокнет в кармане билет.
А расписание врет.
И зонтика
с собою
нет.


Обсуждаем на форуме