Вера Санина Стихи 7 сентября Мне хотелось бы воздух горстями черпать с долькой солнца и щепоткой любви, раздавать просто так, делиться, наливать в стаканы, в бутылки темные, чтобы эту томность отчаянную пробовать на вкус зимним вечером долгим. Такое было уже? Было. Но что же? Я все равно в этом кружащемся золоте, в пыльце воспоминаний, обернусь с распахнутым сердцем. Потом вперед прищурюсь — посмотрю. Под сводами ирландскими зелеными, еще не поддавшимися горечи и разочарованию, пройду, ища чего-то. Клад не ищу — сундук распахнут давно. Кованный, с резьбою. Все письма разлетелись, друзья по весточке взяли. Согрелись. Забыли. И этот стакан с долькой солнца, со щепоткой любви отдам. Хотя был бы ты рядом — протянула тебе бы только. И столько, сколько можно зачерпнуть стаканом небесным, который Он вручает как подарок свадебный. Вечный. *** Что-то путается, что-то не лечится, что-то словно в паутине мечется. Это что-то алого цвета. Модель известна. По все приметам — сердце обычное, одна штука. Частота — FM личная. Иссыхает в разлуке. Не кантовать — хрупкое. Но склеиваться может. Доброту словно губкою Собирает. Не сложно понять, что надо, найти ответы. Ты радо? — Радо. Согрето? — Согрето. Но что-то колется. Изъян? Износостойкое! Чуть приоткроется — удары горькие. Но по инструкции, давно потерянной, нормально это — считать рассветы, на солнце щуриться, листать газеты, мечтать на улице и думать, где ты… Смеяться в золоте осенней роскоши, грустить на холоде — лишь бы не просто жить, не одномерно, путь не кривя, ну и, наверно, не без тебя. *** А ты поживи-ка пару месяцевв условном наклонении, если бы да кабы вместо подушки подкладывая, запятой разговор заканчивая, многоточием душу грея… Не хочешь… И не будешь. У тебя своя грамматика. Точка. Скобки квадратные — пунктуация суровая. Предложения простые, нераспространенные, но вот «я» — подлежащее неизменное. В словаре не найдешь объяснения, почему все так запутано, Розенталем не видано. Словно упражнение по сто раз переписываю — понять пытаюсь, сделать правку стилистическую. А на утро все по-прежнему: скобки. Закавычено. Сочинения не выйдет. Изложение — максимум. Да и то… Без вывода. *** Пишут не всем, не каждому,не миру огромному строчки отчаянно жадные, чувствами разрисованные: о скуке, тоске нелеченной, о воспоминаниях стройных, потом допридуманных, о каждой мечте и как хочется все, что было «до» скопом отдать, коробкою — мол, возьми, дома посмотри, все, что дорого. Нет. Пишут одному, от кого больнее всех молчание, одному, кому ни жалость, ни стремления не нужны очень-то. Он не будет читать или выбросит. И оттого-то его еще жальче. И потом лишь верится наконец-то — он такой, каким выглядеть хочет, даже если сердце чуть жарче — потушит. Запросто. Тростник переломит, и так надломленный. Сам себя на чучело пустит, легко выпотрошит, от сердца освобождая, и жизнь никому не отдаст, даже такую, без пользы. Бессмысленный. Все равно, как игрушку мягкую, я поставлю тебя на тумбочку. Можно, я тебе сердце новое подарю? Да не я — Оно уж дадено. Аккуратно заштопаю. Оно забьется, наверное. И не всем, тебе только скажу: «Знаешь, страшный ты, а такой родной. Оставайся-ка. Только с тумбочки спрыгивай. И живи». *** Тебя нельзя читать как книгу,и тем более на сон грядущий. Ты — расписание поездов на полустанке. В дождь. В перерыв обеденный, Когда ушел предыдущий, А следующего ждать и ждать. Я стою под крышей на островке сухом, бетонном, но долетают брызги. Еще. Еще И еще. И мокнет в кармане билет. А расписание врет. И зонтика с собою нет. |