|
Юлия Каплун Хрустальный крест Глава 3
Солнце стояло ещё высоко, быстрая езда и ветер скоро разогнали хмель Марейля, и он почти не ворчал по поводу того, что Эме едет в Альверньи с ними. Когда лошади немного притомились, всадники перешли на более спокойный аллюр, и между виконтом и Эме, давно не видевшихся друг с другом, завязалась беседа. Младший брат виконта тем временем значительно обогнал их - он скакал, то далеко уходя вперед, то возвращаясь, без толку горячил коня и никак не мог угомониться даже спустя несколько часов после начала их путешествия, когда солнце начало клониться к земле. Бросив брата и Эме неторопливо ехать на своих лошадях по пустынной дороге, Марейль первым появился из-за поворота, взметая тяжелую золотистую пыль. Сидящий у дороги на большом камне жалкий нищий, закутанный в испещренный бесчисленными прорехами синий плащ, приставил ладонь правой руки щитком к глазам, чтобы их не слепило неспешно опускавшееся к западу солнце; однако, убедившись, что всадник, с топотом проскакавший мимо него, был всего-навсего молодым рыцарем, бродяга пожал плечами и, закинув ногу на ногу, приготовился терпеливо ожидать дальше. Жаркое в тот день солнце, всё ещё ощутимо припекавшее, ничуть не беспокоило его, несмотря на то, что голова его не была покрыта ни шапкой, ни хотя бы тряпицей, и черные густые волнистые волосы свободно падали ему на плечи. Дремотно прикрыв веками темные глаза, полные скрытого лукавства и иронии, нищий спокойно сидел на своём месте. Четверть часа спустя, когда потревоженная буйной скачкой Марейля пыль уже давным-давно осела на землю, показались едущие шагом виконт и Эме. Соскучившийся по девушке за время их разлуки виконт подробно расспрашивал о её занятиях и давал советы, что и как устроить в Гиро. - Эме, тебе не следует жить одной – я запрещаю, - говорил виконт. – Почему ты так часто отсылаешь свою служанку в Реми? Эме поморщилась, жалея, что проговорилась об этом виконту. - Там её дом, её родная деревня. Если Жанна мне не нужна, зачем я стану удерживать её рядом с собой, мой добрый эн? - Ты – слабая женщина, и о том, что некому тебя защитить, могут узнать дурные люди. - Если им захочется ограбить меня, то они придут даже в том случае, если в усадьбе будет полным-полно слуг. Хотя… взять у меня нечего, по чести говоря, добрейший мой эн, и все это знают. - А ты сама? – спросил, отвернувшись от неё и прищурившись на яркое солнце, виконт. - Да неужели же я могу быть кому-то нужна? Не думаю… - заговорила с усмешкой Эме, но тут бродяга, до того сидевший на своём камне совершенно неподвижно, вскочил и бросился всадникам наперерез. Лошади испугались и тоскливо застонали, будто почуяли повисшего на их шеях волка. Виконт глубоко всаживал в бока своего коня шпоры, но тот не повиновался ни боли, ни окрику, и метался по дороге, словно, будучи привязанным к одному месту, старался изо всех сил порвать державшие его веревки. Виконт то уговаривал коня, то наотмашь бил его хлыстом – но ничего не действовало. Бродяга, не обращая внимания на затруднения виконта, схватил коня Эме под уздцы. Животное дергалось, било копытом, но не могло вырваться. Вернувшийся за отставшими спутниками Марейль подскакал и замахнулся на оборванца хлыстом – тот без труда увернулся, и удар пришелся по шее лошади, а так как младший брат виконта бил сильно, лошадь от нежданной и незаслуженной боли взвилась на дыбы. - Убирайся прочь, побирушка! – кричал Марейль бродяге, выплясывавшему вокруг коня, чуть не под его окованными железом копытами, с ловкостью акробата. Эме, еле удерживаясь в седле, равно зло бранилась и на благородного эна Марейля, и на грязного оборванца. Виконт в стороне ждал удобного случая вмешаться. - Пусть мне прикажет дама, - с наглостью смотря прямо в лицо знатным господам, повысив голос, чтобы его слышали, проговорил бродяга. Марейль снова взметнул хлыст. - Я послушаюсь только даму! – настаивал бродяга, а конь Эме тем временем почти обезумел и, тяжко хрипя, ронял с морды хлопья желтоватой пены. - Чего тебе нужно? – в отчаянии воскликнула Эме, под которой металась озверевшая лошадь, однако, никуда не пытавшаяся умчаться, только как сумасшедшая вертевшаяся на месте волчком. Бродяга неожиданно выпустил повод и, церемонно поклонившись, сказал таким мягким тоном, что Эме была немедленно очарована: - Быть в вашей свите, донна, – чего же ещё может желать смертный? - Стало тихо. Животные успокоились. Он приблизился и, взяв руку Эме, судорожно вцепившуюся в гриву лошади, поцеловал её пальцы жесткими, спекшимися от жажды губами. - Меня никак нельзя назвать волокитой, и я предложу это далеко не каждой женщине – но не согласитесь ли вы стать моей Дамой? - Кем?! – воскликнул Марейль и раскатисто захохотал, до того ему показалась смехотворной мысль назвать эту девчонку «Дамой». Виконт же выпрямился в седле и бросил с его высоты надменные слова: - Освободи дорогу, нищий, и не задерживай нас. Вот, подбери мою милостыню – здесь достаточно щедрый дар для такого бездельника, каковым ты, по-видимому, являешься. - С него хватит и того, брат мой, если мы оставим ему жизнь, - возразил его младший брат, примериваясь, с какой стороны будет удобнее стегнуть наглеца. Тот в ответ на угрозы расправы лишь презрительно повёл плечом – он ждал слова Эме. Она, сдвинув брови, рассматривала его темное от пыли и загара лицо: - Что ты пристал ко мне? Я тебя знаю, голодранец? - С кем только не сойдешься на большой дороге, моя донна. А я не сижу на месте и повстречаться со мной можно везде, но не всякий желает меня замечать. - Какие грубые увертки. Пытаешься набить себе цену чуть больше, чем в ломаный грош? – фыркнула Эме, подбирая поводья. Бродяга искоса взглянул на неё и проронил: - Ля Констансьер, «Сума странника»… У Эме была отменная память, и речной городок Ля Констансьер она не забыла. Тем более она не забыла карнавальную овощную битву у таверны «Сума странника», окончившуюся вмешательством тамошнего священника, арестами и выставлением к позорному столбу. Бродягу, который представлял в веселом шествии святого Гренгора Дарителя, в народе имевшего прозвище Божий Камень, схватили вместе с другими шутами: вина его была велика – он с помощью фиглярских ухищрений дерзнул придать своей физиономии большое сходство со всем известной статуей святого, стоявшей в церкви его имени и покровительства. - Так тебя не повесили? – усмехнулась Эме. - Вы, моя донна, разочарованы? Утешьте своё благочестие – после двух десятков плетей, сполна выданных палачом, моя спина ещё долгое время нестерпимо чесалась. Эме опустила глаза: два десятка плетей нельзя было сравнить с легкой приятной щекоткой, а палача – с ласковым дядюшкой. Судьба, наказывая, должна иногда и вознаграждать. - Мой добрый эн… - елейным голоском заговорила с виконтом девушка, но он и по началу речи понял, о чём его собираются просить, и прервал Эме нетерпеливым жестом. Бродяга с первого же взгляда настолько не понравился виконту, что он, несмотря на всю свою ревниво выказываемую христианскую добродетельность, посмотрел сквозь пальцы на то, что Марейль наконец приготовился расправиться с этим задерживавшим их препятствием и уже наметил на теле бродяги место, куда должен был пасть удар хлыста. Эме ещё не успела ничего сообразить, как бродяга, коротко вскрикнув, закрыл лицо ладонями. Марейль с самодовольной улыбкой встряхнул хлыст, с которого на белую пыль дороги упали несколько тёмных красных капель. Виконт молча смотрел на горизонт, словно и не присутствовал при всём этом. Эме с гневом воззрилась на братьев, но тут бродяга отнял руки от лица – и Эме, ожидавшая, что у него, по меньшей мере, выбит кончиком хлыста глаз (а она не раз в продолжение их путешествия видела, как ловко Марейль сшибал хлыстом верхушки сорных трав, росших при дороге), с облегчением поняла, что нищего только слегка задело ударом по лбу, который был рассечен небольшой ранкой. Марейль, который тоже видел, что, несмотря на все вложенные в дело старания, не сумел причинить особого вреда, возмущенно закричал на бродягу: - Как у тебя это получилось?! Я бил точно в середину лица! Ты должен быть изуродован! Бродяга вытер лоб, внимательно рассмотрел свои слегка перепачканные в крови смуглые пальцы, поднял голову и весело подмигнул Эме. Она кивнула ему и требовательно взглянула на виконта, который всё искал глазами что-то неведомое в прозрачной предзакатной дали. - Может быть… - процедил он сквозь стиснутые зубы, обращаясь к Эме. – Но что он умеет? Кто он такой? – столь же нехотя и нелюбезно задал виконт вопросы уже бродяге. - Я не имею определенных занятий, - произнес вопрошаемый, вновь исполнив свой непередаваемый по легкости поклон, в котором на этот раз Эме, как ей показалось, вполне верно угадала утонченную иронию и насмешку; впрочем, никто кроме неё этого не заметил – виконт вообще не смотрел на нищего, словно опасался оскорбить свой взор лицезрением подобного ничтожества, а Марейль, глубоко и безжалостно уязвленный своим неверным ударом, отвернулся в другую сторону. – Но я умею исполнять песни, сочиненные трубадурами. Я помню их великое множество. - Я испытаю тебя, - кисло сказал виконт, который терпеть не мог музыки – у него начисто отсутствовал какой бы то ни было музыкальный слух. – Спой нам что-нибудь, да покороче. Не задумавшись ни на мгновение – тем более что Эме, после удара Марейля считавшая задетой себя за живое, ободрила его самой лучшей своей улыбкой – бродяга спел старинную, повсеместно знаменитую в Велэ песню анонимного поэта, которую хорошо знали все, кто жил в горах: - Я был вассалом твоим, король, – Я был тебе вместо брата. Теперь от чести такой уволь – Ты не хранил, что свято. Когда был в плену, я рвался к тебе – А ты пожалел мне злата На выкуп собрать, так вот как в беде Брат выручает брата! Я был так верен тебе, король, – Честнее не сыщешь друга. Теперь же, сир мой, простить изволь – Тебе не подам я руку. Схватили меня, я верил, к тебе Домчится молва, крылата – Ты знать не хотел, так вот как в беде Брат помогает брату! Я был с тобой до конца, король, – Но если нагрянет горе, На помощь, даже меня не неволь, К тебе я приду не споря… После первых же строк Эме, как бы благосклонно заранее она ни была настроена по отношению к бродяге, изумленно уставилась на певца, и даже Марейль, у которого в отличие от старшего брата слух был исключительный, соизволил прислушаться к мотиву. «Песня о предательстве» была одной из самых его любимых, и по окончании её он первым честно признал, что более красивого и сильного голоса он никогда до того не слышал и что пение было просто превосходным. Виконт, ожидавший найти в брате поддержку, поморщился. У него не оставалось никаких причин прогнать бродягу, тем паче что теперь не только легкомысленная Эме, но так же и его собственный родич посматривал на нищего с едва ли не одобряющим любопытством! - Нам пора! – отрезал виконт, приняв решение. Эме и Марейль, выжидая, посмотрели на своего сеньора. – А он… он пойдет с нами. Бродяга поклонился. |