|
Жюли де Мираваль Лэ Глава двадцать третья
- Доброе утро. Катарэна испуганно натянула расшитое серебряными трилистниками одеяло до самого подбородка – Клер внезапно появилась из сумрака комнаты, присела на край кровати. - Что ты тут делаешь так рано? Кто тебя впустил? Клер пожала плечами: - Скоро полдень. Занавеси на окнах спущены и не пропускают солнце. - Но я не ждала тебя сегодня, - Катарэна приподнялась на локте, убирая с лица спутанные рыжие пряди. – Видишь ли, вчера я и Гильом… - Вижу, - резковато оборвала подругу Клер, усаживаясь в кресло у камина. – Вчера, позавчера, третьего дня – всегда одно и то же. Катарэна немного обиделась. - По-моему, тебя это не должно задевать. - Меня это и не задевает. Катарэна наконец поняла, что что-то произошло. - Клер… д’Оэн, он что-то тебе сделал? Та покачала головой и ответила спокойным голосом: - К его выходкам я почти притерпелась, и они меня уже не трогают. - Тогда Морторан? Между собой они называли де Вернея по имени. Клер рассказала Катарэне только то, что он – довольно опасный человек, но Катарэне трудно было в это поверить – де Верней очаровал её с первого взгляда своей обходительностью и приятной внешностью. Де Верней часто сопровождал Клер во время её визитов к подруге, которые происходили едва ли не через день, не считая встреч графини Прованской и графини Веритэ при дворе и на многочисленных королевских охотах. Катарэне нравилось изящное почтительное ухаживание за ней де Вернея, и она относилась к нему покровительственно. Катарэна несколько раз пыталась вызвать Клер на разговор о де Вернее, но её подруга всякий раз отмалчивалась, объясняя, что она ничего о нем не знает. Вопрос о де Вернее разозлил Клер. - Перестань о нем думать! Как будто тебе не хватает твоего Гильома – постоянно на уме и на языке Морторан. Катарэна сузила зеленые глаза, гордо вскинула голову: - Не тебе меня поучать! Посмотрела бы ты на себя, когда на турнире поэтов в Абри пожирала глазами этого юношу из Шалона – мне просто стыдно было за дочь графа Веритэ, которая готова была побежать за этим лакомым кусочком на задних лапках. А бедный Жаворонок в это время… - Если ты не замолчишь, я тебя ударю! Катарэна растерянно смотрела на Клер, которая стремительно поднялась с кресла и принялась расхаживать по полутемной комнате. - Да что с тобой? - встревожилась Катарэна. Не останавливаясь ни на мгновение, Клер произнесла: - Никогда больше не вспоминай при мне о них… пожалуйста, - она стиснула руки. – Не надо. Их уже нет - и о них следует забыть. Забыть, иначе я сойду с ума… даже за то время, что мне ещё осталось. - Не понимаю, - беспомощно следя за подругой взглядом, проговорила Катарэна. – Кого нет? Твоих трубадуров? Клер замерла на месте. - Да, моих трубадуров и Леофраста, - горько сказала она. - Леофраста? – растерялась Катарэна ещё больше. – Какого Леофраста, Господи?! - Тура Леофраста из Малерского леса, последнего из легендарного рода. Рыцаря Леофраста. - Не знаю. Ты же мне ни о чем не рассказываешь – я вообще не знаю, что произошло за те месяцы, что мы не виделись. Ты приезжаешь сюда вместе с д’Оэном, причем ведешь себя так, словно без ума от него и счастлива вступить с ним в брак. И он… но он наверняка притворяется, чтобы обмануть всех – и все покорно делают вид, что верят, будто он берет тебя по любви, а не для того, чтобы заполучить твои земли. Я спрашиваю тебя, а ты начинаешь убеждать меня, будто не только смирилась с неизбежным, но и нашла в вашем грядущем союзе немало приятных сторон и что д’Оэн не такой уж дурной человек. Конечно, может быть, Иуда был гораздо более дурным, чем барон – но я уверена, что если бы барону представилась возможность совершить нечто подобное предательству Господа нашего, он… Катарэна села в кровати. Её переполняло возмущение, и ей хотелось высказаться до конца. - Если бы только одно это! Но есть ещё король, который предлагает мне подождать с венчанием, пока он не созовет на мою свадьбу «всех самых достойных сеньоров Франсии и соседних держав». А я не могу ждать! С каждым днем, мне кажется, Генрих всё больше сомневается, отдавать ли меня за де ля Фербра. Я, между прочим, узнала, что имя моего жениха не упоминается в письмах, которые наш государь разослал приглашенным! Вдруг король передумает и объявит, что сам выбрал для меня мужа? Если бы я не боялась, что наш брак с Гильомом может быть расторгнут епископом Доннэским, как совершенный без позволения моего сюзерена, я бы давно уже тихо обвенчалась с де ля Фербра. Всё, что нужно для свадьбы – это жених, невеста и священник. А ты… Она задохнулась от слишком быстрой речи и с упреком посмотрела на Клер, не будучи уверена, что та заметила в полумраке её взгляд. Клер заметила. - Ты всегда о чем-нибудь беспокоишься, - сказала она, складывая на груди руки. – Никто не отнимет у тебя ни твоего Гильома, ни твоего Прованса. Я бы вообще на твоем месте не загадывала сейчас даже на день вперед. - Что ты хочешь этим сказать? – насторожилась Катарэна. - Ты сама упоминала об изменениях, произошедших с нравом д’Оэна, - с иронией пропела Клер. – Вдруг он обратился на путь добродетели, и для нас всех настанут счастливые времена? Что если Робер не притворяется и не обманывает меня? Что если, - она заговорила нежно, но с ненавистью, от которой Катарэну передернуло, - эти звезды стали живыми человеческими глазами?.. – внезапно она схватилась за горло и повалилась на пол, сжалась, словно её разрывали корчи. Катарэна бросилась к ней, но Клер, выставив в её сторону руку, знаком велела ей не приближаться. Катарэна понимала, что сейчас испытывает Клер – она рыдала, исступленно, как безумная, и прерывать её не стоило. Катарэна в ужасе застыла в нескольких шагах от неё. Неожиданно Клер подняла голову. - Я не могла больше вынести… Прости, что тебе пришлось увидеть это… - она пересилила себя, медленно, неуверенно поднялась. – Мне нужно умыться – нельзя никому показываться с заплаканным лицом. Когда слуги раздернули занавеси и впустили солнце, принесли воду и кусок льняной ткани для утирания, Катарэна отослала их и за руку вывела Клер из крошечной молельной, где та укрылась. Клер трудно было собраться с мыслями, её взгляд бессмысленно блуждал с предмета на предмет, но когда она увидела веселые блики солнца, игравшие на поверхности воды, налитой в серебряный тазик, она отшатнулась. - Тебе дурно? – воскликнула Катарэна. - Нет, - твердо ответила Клер. – Вода – это вода. Она прошлась по комнате. - Вода – это вода. Они отданы воде… Так сказал д’Оэн. Они погибли, Катарэна. - Кто «они»? Клер посмотрела на неё. Катарэна виновато опустила голову. - Ах, трубадуры! Как же они погибли? Клер погрузила руки в прохладную воду, пропустила её сквозь пальцы. Умылась, вытерла лицо. Катарэна терпеливо ждала. - Они возглавляли бунт в Веритэ. - Что?! Они изменили тебе? Как они посмели? - Их просила я. Я послала их в моё графство с тем, чтобы они подняли моих вассалов. Они действовали тайно, но моим именем – моим именем! Я хотела, чтобы они освободили меня от д’Оэна – но это д’Оэн освободил меня от них. Войска барона разбили их воинство. В конце концов их оттеснили к Брионе. И потом… - Клер закрыла лицо руками. – Потом всех перебили и бросили трупы в реку. Их тела так и не нашли. Барон сказал мне вчера. Но довольно об этом! Я пришла, чтобы увезти тебя во дворец – сегодня у короля утренний прием, ты должна быть там. - Я сейчас оденусь. Катарэна позвала свою камеристку. - После того, как мы отдадим дань почтения нашему государю, - заговорила Клер, пока служанка причесывала Катарэну, - я должна навестить мэтра Гайара, королевского астролога. Он прислал меня известить, что у него остались составленные для меня гороскопы, которые заказывал ещё мой отец, но, поскольку с ними что-то напутано, мэтр хотел разъяснить мне их смысл сам. - Всё это очень занимательно, - сказал Катарэна, придирчиво разглядывая в большое восьмиугольное зеркало в резной раме, похожей на цветочный венок, своё платье темно-алого цвета, который был весьма к лицу графине Прованской. – Однако ты уже озаботилась тем, чтобы заказать наряд для маскарада? - Конечно. Его шьет мне мастер Лорье. - Тот самый Лорье, что одевает короля? Не могла бы ты устроить так, чтобы он приготовил наряд и для меня? - Он сейчас очень занят – его подмастерья и он сам трудятся не покладая рук. Он наверняка откажет тебе. Катарэна надула губки и отпустила служанку. Клер улыбнулась. - Надеюсь, - весело сказала она, обнимая подругу, - что имя барона д’Оэна чего-нибудь да стоит во Франсии. Лорье побоится сердить такую даму, как я. Как только смогу, я пришлю его к тебе. Сейчас мастер со всеми своими вассалами: швеями, вышивальщицами, портными и подручными, - обосновался в особняке д’Оэнов и усердно выполняет заказ моего возлюбленного жениха. - Почему же в особняке д’Оэнов? - рассеянно спросила Катарэна. - Потому что я там живу, - просто ответила Клер. - А, разумеется. Как ты думаешь, какую ткань мне взять для наряда и какого цвета?.. Что?! Он поселил тебя в своем особняке? Он же, если я не ошибаюсь, снял для тебя дом? Я сама приезжала навестить тебя на улицу Орильяк! - Действительно, поначалу я жила там, но когда все привыкли к новости, что я и барон помолвлены, он перевел меня к себе. - А дворец графов Веритэ? - Мой городской дом как раз перестраивают. Не жить же мне среди лесов и каменщиков? - Он сделал это нарочно! Он нарочно пригнал во дворец Веритэ строителей, чтобы не дать тебе остановиться там! - Полно! – смеясь, возразила Клер. – Этот дворец обветшал, он слишком мал и неудобен для того, кто носит корону пэра – так считал ещё мой отец, но скаред не желал тратить ни ливра на его обновление, ссылаясь на то, что мало живет в столице. Мне нравится жить у д’Оэна, - закончила она. – Между прочим, к королевскому выходу не опаздывают. Они не опоздали – через четверть часа закрытые носилки доставили их в королевский дворец Борепэр или, как его называли чаще на иной лад, Бельрепэр, над аркой ворот которого была выбита надпись «Beaurepaire» - «Прекрасный Приют». Клер, которую в Доннэ уже хорошо знали, кивнула двум-трем знакомым, прохаживавшимся по двору. В длинной просторной галерее, опоясывавшей южную стену дворца, составленная из многочисленных окон сторона которой была обращена к парку, уже собирались придворные, просители и чужестранцы – все, кому нужно было видеть короля Генриха в силу своих обязанностей или необходимости. Молодой король был не требователен к соблюдению всех правил дворцового этикета, но его матушка, покойная королева Маго, прибыв из Клево, где каждое движение государя и его приближенных должно было толковаться простыми вассалами как символ и откровение Божие, приучила сановников и челядь в Доннэ тщательно исполнять ритуалы куртуазии и придворной науки, а поскольку большинство свиты Генриха составляли именно те старые вельможи, что ещё застали королеву Маго, а молодежь старалась подражать опытным в услужении монархам Франсии людям, волей-неволей порядки оставались почти неизменными. Следование заветам прежних правителей королевства бессознательно подчеркивал и сам Генрих – недаром у входа в Садовую галерею (её прозвали так оттого, что король, смотря из её распахнутых в теплую пору окон, увидел цветение в парке и пожелал, чтобы мастера расписали галерею яркими цветами, дабы, пошутил Генрих: «цветы распускались не только снаружи, но и внутри») он повелел поставить две статуи, сделанные по образу изваяний древнего королевского замка Друа. Король с радостью перенес бы в свой новый дворец и сами оригиналы, но ему, разумеется, никто не позволил бы стронуть с места статуи, почитавшиеся ничуть не меньше, чем в Провансе статуя святого Этьенна-Крестоносца. Однако желание короля иметь в доме таких защитников многим пришлось по душе, и архиепископ Доннэский преподнес в утешение Генриху две реликвии: зуб и забальзамированный сустав мизинца святой мученицы Аделины, с тем, чтобы охранительные останки вделали в подобия статуй. Одно из них, стоявшее по правую руку от входа, с надписью на постаменте Clamadeu, издавна был наречен Кламадьй, «Призывающий Бога», или коротко – Заступник, и изображен был в виде бородатого мужа в длиннополом одеянии, с мантией на плечах; в правой руке статуя держала большой фолиант – первый писаный свод законов, созданный королем Матье Благочестивым, а в левой – распятие, в перекрестье которого был вделан изумительной чистоты крупный рубин, выдолбленный в середине и содержащий зуб святой Аделины. Было принято при входе во дворец кланяться Заступнику и осенять себя крестным знамением, а прикосновение к распятию, как уверяли, приносило удачу. Вторая статуя, помещавшаяся слева от входа, не пользовалась таким благоговейным уважением, и звали её все запросто – Orgueilleux de la Lande, что значило «Гордец из долины». Из поучительных историй, сохранившихся в старых хрониках, было известно, что в давние времена в Монтсоважской долине, неподалеку от Друа, который ещё даже не был построен, на скале, которая называлась Рош-де-Сангуин, «Окровавленной скалой», стоял замок молодого беспутного рыцаря Малье, грабившего путников и тем живущего. Однажды к Малье попросился на ночлег путешественник и, чтобы скоротать время, предложил сыграть в кости. Рыцарь согласился, и гость сел играть с хозяином. Везло то одному, то другому, но мало-помалу гость прибрал к рукам все накопленные Малье богатства, лошадей и, наконец, выиграл и замок. Однако когда гость встал, попросив рыцаря показать Рош-де-Сангуин новому владельцу, его длинный плащ, в который тот кутался, нечаянно распахнулся, и Малье увидел кончик жилистого хвоста с кисточкой рыжих волос. Тут Малье понял, что к нему пожаловал сам дьявол, но рыцарь был храбр и не испугался, а, наоборот, очень рассердился, почувствовав обиду на нечистого духа, который обездолил его, хотя должен был бы возлюбить за разбойничью жизнь. Кроме того, малье был готов побиться об заклад, что дьявол играл нечисто. Помня о том, что Господь положил запрет демонам находиться днем, при свете солнца, среди людей, и видя, что рассвет уже недалек, Малье задумал задержать дьявола до утра. Рыцарь сказал, что надеется отыграться – у него осталась последняя, самая ценная для него вещь, и он поставит её против замка. Дьявол, думая, что Малье хочет поставить свою душу и забыв, что его срок истекает, снова сел играть. Очень медленно встряхивал в кубке кости рыцарь Малье, долго не решался бросить и тянул время. Он выбросил одиннадцать очков. Дьявол, уверенный, что с легкостью с помощью бесовских чар выбросит двенадцать очков, уже хотел было бросить кости, но вдруг спросил о закладе и потребовал показать его. Малье украдкой глянул в окно – он увидел, что солнце вот-вот взойдет, и нарочно стал отказываться. Дьявол настаивал. Тогда Малье дернул шнурок, на котором висела могущественная реликвия – нательный крест из ветки чудотворной Святой Липы из Сен-Дижонского монастыря – и бросил дьяволу на колени. От ужаса бес оцепенел, потому что для него крест был так тяжел, словно на колени ему взвалили колокольню, и в тот же миг в зал хлынул солнечный свет. Дьявол закричал и провалился в Преисподнюю, но от его крика затряслась земля, зашатались стены замка, Бриона вышла из берегов и затопила весь Монтсоваж. Замок обрушился в волны, и если бы рыцарь Малье не успел зажать в ладони крест из Сен-Дижонской Липы, то неминуемо погиб бы. Но Господь сжалился над Малье и оставил ему жизнь, чтобы тот смог искупить свои прежние прегрешения. Тридцать восемь лет провел Малье в посте и молитвах на Окровавленной скале, которую омывали воды Брионы, что с того самого дня изменила своё русло и скрыла водой Монтсоважскую долину. Дабы отшельник не умер от голода, на голой до того скале проросла сквозь камень яблоня, и скала в знак очищения её от прошлой скверны стала Roche de Pomme – Яблочной скалой. А после благостной и мирной кончины отшельника Малье Рош-де-Пом сама собой снялась с места и поплыла вниз по течению Брионы, унося тело прощенного грешника в море. С тех времен осталась поговорка «Roche de Sanguine veut dire fin» . Придворная молодежь больше любила Гордеца с хрустальным яблоком, содержавшим мизинец мученицы Аделины, в правой руке и игральными костями в левой, чем Защитника с законами. Катарэна и Клер, отдав дань почтения обоим изваяниям, прошли в галерею и встали у стены, расписанной золотыми лилиями. Все придворные уже заняли свои места – ждали только короля, который должен был появиться из своих личных покоев с минуты на минуту. Вдруг Клер почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Молодой франт, с ног до головы одетый в черное, по последней флорентийской моде, почтительно и вместе с тем настолько непринужденно поклонился издалека графине Прованской, что Клер обратила на него внимание своей подруги. Та, даже не повернув головы в его сторону, сказала с таким видом, будто речь шла о чем-то крайне незначительном: - Не смотри на него, будь добра. Он не должен заподозрить, что мы говорим о нем. - Кто же это? – спросила заинтригованная Клер, томно улыбаясь и притворяясь, что они живо обсуждают затейливо убранную рубинами и жемчугом прическу Анжелы де Шандеврие. - Герцог Миланский. - Герцог Миланский? Это он? – Клер была представлена герцогу, но так давно, что уже не помнила черт его лица и не узнала при встрече. Она привыкла воображать юношу, о котором Катарэна отзывалась неизменно дурно с тех пор, как тот женился на другой, чудовищем, потешным уродцем, и теперь с трудом заставляла себя думать о том, что высокий вельможа с тонким станом и важными манерами владетельного князя и есть тот самый «поповский ублюдок». Юный герцог сам подошел к ним и, ещё раз поклонившись, заговорил, обращаясь по преимуществу к Катарэне: - Я счастлив снова видеть вас, графиня. Ваше северное солнце греет землю не так сильно, как солнце моей родины, но сейчас я словно снова воочию зрю нежное сияние светила Ломбардии, - произнеся этот изысканный комплимент, герцог прожег Катарэну страстным взглядом. – Sol lucet omnibus. - Я весьма польщена, герцог, что вы не забыли меня среди стольких забот, выпавших на вашу долю как отцу семейства. Надеюсь, ваши дети и ваша достойная супруга - которая является примером для всех матерей и жен, да продлит Господь её дни и даст ей доброе здоровье! – радуют вас по-прежнему? – заботливо осведомилась Катарэна. - Да, мои дела идут преотлично, благодарю вас. Если вы захотите сделать мне честь посетить герцогиню Миланскую, то она здесь, в Доннэ и будет рада видеть вас. Видите ли, - понизив голос, сообщил он словно бы по секрету, - моя жена в тягости и не может сейчас выходить. - Неужели? – обрадовано всплеснула руками Катарэна. – Передайте ей мои пожелания счастливо разрешиться от бремени. - Я как раз намеревался просить короля Генриха быть моим кумом, если ребенок родится во время карнавальных торжеств, а мы ожидаем этого. Лекари заверили меня, что… - Прошу извинить меня, герцог, - мягко прервала его графиня Прованская, - но я вижу, в галерее показался король, и я должна его приветствовать. Мы с вами побеседуем позже. - С глазу на глаз? – кланяясь, шепнул герцог достаточно громко, так что если бы рядом не стояла одна только Клер, его мог бы услышать всякий. – Nunc aut nunquam. - Возможно… - наклонила голову Катарэна. - Nunc et in saecula. Когда они отдали поклон королю и обменялись с ним несколькими любезными словами, дамы отошли к амбразуре самого дальнего окна галереи, где их трудно было заметить, поскольку все придворные столпились вокруг необыкновенно оживленного в этот день Генриха. - Король в духе, - проронила Клер, видя, что тот подшучивает над молодыми щеголями, недавно заведшими моду носить шляпы с чересчур узкими полями, не защищавшими ни от дождя, ни от солнца. - Но я – нет, - резко ответила Катарэна. – Мой любимый Аллесандро прибыл вместе со своей шлюхой – вероятно, боялся, что если эта сука ощенится без него, то сразу же после родов снова начнет случаться со всеми подряд. В Доннэ он хотя бы сможет приглядеть за ней, но ставлю чистоту своей крови против его новеньких сверкающих золотым шитьем пуленов , что герцогиня Миланская, урожденная Марьенн де Сонн, и в нашем славном государстве не даст промаху - наша целомудренная и чистая герцогиня обожает corporis faces! В самом деле, отчего бы в своре миланских ублюдков не появиться одному из Франсии? А если к тому же наш государь будет восприемником ёще не рожденного бастарда, почему бы ему не стать крестным отцом и его младшего братца? Хочу ли я сделать ему честь навестить эту шлюху? С удовольствием, но меня станет рвать, едва только я увижу её наглую подмалеванную, словно трактирная вывеска, рожу и услышу сладкий воркующий голосок: «Я теперь герцогиня, а помните, как служила вам, графиня? Вы ещё собирались замуж за моего милого Аллесандро, если не ошибаюсь? Как всё переменилось с тех пор! Забавно, не так ли?» и визгливо засмеется – хорошо бы надорвала брюхо, распухшее, ручаюсь, отнюдь не благодаря стараниям её законного муженька. - Но благодаря герцогине ты заполучила Гильома, - неожиданно сказала Клер. – По моему суждению, рыцарь де ля Фербра стоит небольшого разочарования в прошлой привязанности. Катарэна в ответ фыркнула и напомнила подруге, что они собирались навестить мэтра Миля Гайара. Попросив одного из молодых пажей, несущих почетную службу во дворце, проводить их в лабораторию астролога, который жил в отведенных ему королем покоях, они направились туда. Окна комнат мэтра Гайара выходили в тихую часть дворцового парка, где редко прогуливались остроязычные придворные с прелестными дамами, что очень нравилось престарелому ученому, предпочитавшему уединение несколько утомлявшим его королевским забавам. Паж ввел графинь в тесную приемную мэтра и удалился. Сам же хозяин, которому доложили о посетительницах, поспешил выйти к ним из боковой комнаты. Знаменитый астролог был благообразной внешности невысокий старик, чьи белоснежные кудри падали на воротник одеяния, а острая бородка была коротко подстрижена. Он степенно поклонился сначала графине Прованской, потом Клер и поприветствовал их: - Какая честь мне, недостойному, принимать у себя столь высокородных дам! Прошу садиться. Говорил мэтр хрипло, с присвистом переводя дыхания после каждого слова – в молодости он был солдатом, сражался в войнах, что вёл король Людовик против герцога Матенского Ришара, после которых приморские земли были присоединены к королевскому домену, и был ранен стрелой, пробившей ему легкое. Несколько дней он был на краю могилы – простым пехотинцем, разумеется, никто и не думал заниматься, когда убитых и искалеченных исчисляли многими сотнями. Гайара просто бросили умирать, оставив на милость мародерам, которые часто приканчивали забытых на поле битвы, медленно затухающих от ран солдат – и, случалось, не из корысти и по жестокосердию, но и из жалости к их напрасным страданиям. Гайара, однако, взяла к себе в дом чудаковатая старуха, уединенно жившая в лье от деревни, около которой произошло последнее для Гайара сражение. Старуха была дочерью придурковатой пастушки и цыгана из проходившего мимо деревни табора. Появившееся на свет на закате прямо среди стада коров отродье нехристя и блаженной хотели тут же утопить, прочитав перед этим добрые христианские молитвы, чтобы заклясть злого духа, но расправиться с младенцем крестьянам неожиданно помешал их священник, который настоял на том, чтобы девочку крестили, и ребенка, очищенного обрядом от скверны, взял к себе вместе с матерью, которую определил в услужение. Мало-помалу их оставили в покое – подозрительность людей долго не унималась, но, поскольку для неё всё же не было никакого повода, матери с крошечной девочкой позволили остаться в деревне. После смерти сердобольного священника, а вслед за ним и её матери, уже повзрослевшей к тому времени женщине пришлось перебраться в дом за деревней, где она и прожила тихо до самой старости. Она выходила юношу, и после того, как он вернулся домой, к нему пришла слава гадальщика, сведущего в чужих судьбах. Король Людовик, в походах которого раньше участвовал Гайар, приблизил его к себе, и именно по совету мэтра король, у которого не было детей от первых двух браков (обе его жены умерли, разрешаясь от бремени мертворожденными детьми), отправил посольство просить руки юной герцогини Маго Клевоской, от которой и получил долгожданного наследника – сына Генриха. Старый мэтр прищурил глаза и обратился к Клер: - Вы, верно, пришли узнать о пророчествах звезд, которые я обещал составить для вас, госпожа графиня? Клер согласилась с ним, чуть наклонив голову. - Могу ли я просить о беседе с глазу на глаз? Предсказания не сбываются, если известны слишком многим, - тут мэтр поклонился Катарэне. - Я подожду здесь, - сказала она, и астролог увел Клер в свой кабинет. Мэтр Гайар не стремился поражать суеверное воображение, поэтому в комнате не было ни диковинных приборов для наблюдения за светилами, ни устрашающего вида инструментов для вскрытия животных, по внутренностям которых обыкновенно пытались прочесть будущее, ни тяжелых мрачных драпировок, не пропускающих свет из окон, ни уродливых чучел заморских животных – только богато украшенные резьбой и мозаикой из дерева поставцы с книгами и свитками. Мэтр усадил Клер в кресло у большого стола, покрытого пестрой парчой с вытканными по ткани лимонными деревьями, но сам из уважения к знатной даме остался стоять, сложив руки на пухлом животе. - Мне, признаюсь сразу, нечего сказать вам, госпожа графиня, - пожевав губами, проговорил астролог. – Видно, дар мой к старости оставляет меня – то и дело доходят слухи, что слово моё было неточно или совсем не сбылось. Слабеет зрение, слабеет разум – я уже не так четко, как прежде, различаю небесные огни и не так складно, как прежде, толкую их волю. Вот и мои последние предостережения вам, выполненные ещё по наказу вашего покойного батюшки – мир ему вечный и покой благодатный даруй, Господи! – должно быть, обернулись ничем? Например, это (я даже помню его наизусть, мне несколько ночей кряду пришлось наблюдать светила, чтобы записать это предсказание). Мэтр нахмурил брови и прочитал нараспев: - Будет словом ранена неверным, Будет рана прочь от в том виновных гнать, Будет море скорби, море скверны, Будет длинный путь – конца не знать. Старый ястреб в небе сложит крылья, Разобьется по твоей вине – Для того чтоб слову ты отмстила, Все мечи поднимет Веритэ. Впрочем, я сам мало понимаю, в чем истинный смысл послания звезд, - пожал он плечами. – Для отмщения какому слову должно поднять мечи Веритэ? Думаю, речь идет о войне или сражении, но ведь в вашем добром графстве ничего подобного не случалось? Я о таком не слышал. Клер, не покраснев от произнесенной лжи, подтвердила, что мэтр прав и в Веритэ никто не обнажал оружия. - Тогда это в будущем, - предположил мэтр Гайар. – Либо я вообще неверно истолковал ход небесных созвездий. Последнее вероятнее, госпожа графиня. - Не хулите своё несравненное мастерство, высокочтимый мэтр. Будущее может меняться прежде, чем успеет воплотиться. - Да, будущее схоже с течением Брионы – такое же бурное и капризное: за ночь, говорят, уровень реки может повыситься, а на следующий же день снова опуститься, и Бриона оказывается обмелевшей. - Бриона? – пробормотала Клер. – Почему Бриона? - Но потому, что это – так и есть! Это сравнение пришло мне на ум первым, госпожа графиня. А вот вторым пророчеством я весьма горжусь, хотя оно не менее бессмысленно, чем первое. Во всяком случае, оно касается вашей свадьбы, а она обязательно состоится, даже если текучий поток будущего уже изменил своё русло – я знаю барона д’Оэна. И мэтр снова пропел: - Где надеялась врага заметить – Друга не сумеешь распознать. Ночь скрывает многие приметы, Но не даст бессильного предать. Не разъединить того, что вместе, Жалость может крепче уз сковать – Если и сужден венец невесте, То его никак не избежать. Я вложил в это предсказание столько труда. Напрасно всё было – нет ни одной правильной догадки! Кроме той, что и так была мне известна, ведь ваш батюшка сам сообщил мне о вашей будущей свадьбе. - Нет, - неожиданно для себя сказала Клер. – Всё сбылось до последнего слова, мэтр. - Как? – удивился и заинтересовался мэтр Гайар. – И барон д’Оэн… Он замолчал на полуслове, но глаза старика радостно и азартно заблестели. - Что барон д’Оэн? – не поняла Клер. - Ничего, - быстро сказал мэтр. – Допустим, что в вашем будущем я не ошибся, госпожа графиня, - упрямо продолжал астролог, - но чтобы уверить вас в том, что по старости лет никуда уже не гожусь, я расскажу о том, как составлял гороскоп Франсуа Жаворонку, лучшему трубадуру Франсии из всех ныне живущих. - Он уже не лучший трубадур Франсии, - тихо прервала его Клер. Мэтр нетерпеливо отмахнулся от её замечания: - Если вы, госпожа графиня, вспоминаете его приключения с маркизом Тьера в Квадратной башне Кар-дез-Анжа, из-за которых он якобы утратил всё своё умение слагать стихи, то это всего лишь на время, поверьте мне! Пока трубадур любит, он будет петь, даже если не захочет больше славить любовь. А вы же не хуже меня знаете, госпожа графиня – Жаворонок достаточное время жил у вас в Веритэ, не так ли? – что юноша обожал свою Даму. Мне, правду сказать, никто не открывал её имени, но я не сомневаюсь, что она не могла не ответить ему на такую прекрасную верность. Кроме того, об этом говорилось и в его гороскопе, который был составлен мной весьма подробно: Жаворонка Ястреб схватит, Но добыча ускользнет из лап; Только предначертано судьбою: Будет Ястребу та птица – раб. И куда бы оба не летели, Их куда бы крылья не несли – Как бы разминуться не хотели, Но пересекутся их пути. И мэтр, вынув из шкафа тщательно перевязанные тесьмой свернутые пергаменты, снял тесьму и бегло просмотрел свитки. - Ах да! Так прямо и написано моей же собственной рукой! – воскликнул он так, что Клер встревожилась. – Я не стану зачитывать вам – в то время у меня появилась блажь сочинять все пророчества на латыни, и такой вычурной, что теперь я и сам едва разберу смысл. Про себя Клер вздохнула с облегчением. - А вы говорите, что он не первый поэт королевства, - вернулся мэтр Гайар к прежней теме беседы. – Как же быть, если я давным-давно предначертал, что он сотворит настоящее чудо – напишет чудесный роман о гибели графского рода Альби, отпрыск которого призвал на своего отца и родной город дьявола и все его неисчислимые адские легионы? Этот труд должен увенчать Франсуа Мебона бессмертием и непревзойденной ни до, ни после этого славой! Сколько я знаю, он ещё не написал ничего подобного – следовательно, это ему ещё только предстоит. - Он не написал ещё романа о воинстве демонов, - покачала головой Клер. – Он никогда не напишет этот роман. Он погиб! От неожиданности мэтр выронил ворох пергаментов. - Не может быть! – закричал он с возмущением. - Он погиб, - равнодушно повторила Клер, поднимая с пола упавший свиток и расправляя его. - Вы обманываете меня, госпожа графиня! В гороскопе Жаворонка нет знака смерти! Напротив, ему обещана очень долгая жизнь до глубокой старости! - Вы, мэтр, только что жаловались мне на неточность своего искусства. Мэтр не нашелся, что сказать на это. Но тут он заметил, какой из свитков попал Клер в руки, и, увидев, что она уже читает его, молча позволил ей закончить. - Что это? – с ужасом подняла глаза от ровных строк Клер. - Там что-то неразборчиво? – откликнулся мэтр, любезно взял у неё пергамент и зачитал тусклым голосом, прерывая чтение свистом и хрипом. - Ты вернешься – волны не помеха, Нет хрустальных стен и нет преград – Только горечь деланного смеха Над судьбой, которой ты не рад. Эта нить, спряденная так прочно, Тоньше шелка, крепче тетивы – И однажды прогоревшей ночью Ты придешь к ней в шелесте воды. - О ком это? К кому он должен прийти из воды? – Клер от волнения поднялась с места. Мэтр Гайар прищурил один глаз и ответил слегка раздраженно: - Вероятно, к той, к которой он мог явиться даже с того света, если только он вправду лю… Внезапно до них донесся звонкий голос Катарэны: - Поди вон! Клер и мэтр переглянулись и выбежали в приемную. Клер застыла на пороге, не зная, рыдать ей или смеяться. Мэтр Гайар тоже был в растерянности. Герцог Миланский захватил Катарэну врасплох – не давая ей подняться с кресла, он целовал её лицо, шею, открытую вырезом платья грудь, рыжие волосы. Графиня Прованская неистово билась и осыпала герцога такой крепкой площадной бранью, что казалось, будто эти страшные проклятия произносит не утонченная дама, покровительница поэтов и менестрелей, а внезапно обуявший её бес: - Не трогай меня, не прикасайся ко мне, сын потаскухи! Прежде, чем Клер заставила себя пошевелиться и подойти к борющимся, на помощь Катарэне пришел другой человек – в приемной астролога словно из воздуха соткался высокий рыцарь, одетый в зеленое, и ринулся на герцога. Сжав худые плечи миланца так, что затрещали кости, рыцарь в зеленом оторвал его от Катарэны и бросил противника через всю комнату. Герцог налетел на хрупкий столик, перевернув и разбив его в щепы, и ударился о стену. Из носа и рта его хлынула темная кровь, и герцог потерял сознание. - Вы, мессир, вассал Прованса, как я вижу по цветам вашего костюма? – спустя минуту, полную ошеломленного молчания, сипло произнес мэтр Гайар. Катарэна с достоинством встала и взяла рыцаря в зеленом за руку – ей почудилось в голосе старого астролога скрытое неодобрение. - Да, это мессир Гильом де ля Фербра, мой добрый вассал, - холодно сказала она. - И, надо полагать, лучший из рыцарей со времен Вальтера Шемонского и Беспечного Рене, - живо подхватил мэтр. – Поздравляю вас, мессир де ля Фербра – какой удар! Какая сила! Чудеса, должно быть, вы творите на турнирах, когда в ваших руках тяжелое ясеневое копье? Катарэна зарделась от похвалы её рыцарю, сам же де ля Фербра стоял в угрюмом раздумье как поступить с герцогом Милана, и было видно, что гнев его против оскорбившего Катарэну ещё не утих. Клер шепнула мэтру, что герцог плох. Мэтр усмехнулся и громко сказал: - Я искусен в залечивании ран, госпожа графиня, и этот дерзкий юноша не умрет – хотя я не завидую тому, кого мессир де ля Фербра вызовет на поединок сразу же после того, как недруг мессира рыцаря из Прованса достаточно поправится, чтобы ответить на вызов. Лицо Гильома просветлело. Катарэна взяла его под руку и сказала, что хочет вернуться домой. Де ля Фербра охотно повиновался, и, попрощавшись с мэтром Гайаром, они вышли. Клер, от себя добавив обещание прислать мэтру новый столик взамен искалеченного герцогом и Гильомом, тоже было последовала за ними, но мэтр задержал её и вынес из кабинета фолиант с обложкой, инструктированной бледными опалами, отдав ей книгу в подарок со словами: - Это сборник прекрасных лэ, а я знаю, что госпожа графиня отлично в них разбирается. Мне эти волшебные истории не нужны, у меня нет ни времени, ни охоты их читать, а вам книга может полюбиться. Пусть этот будет моим даром к вашей свадьбе. Клер поблагодарила мэтра и оставила его заниматься раненым герцогом. Догоняя уже далеко ушедших Катарэну и Гильома, она споткнулась на лестнице и выронила книгу, которая упала и раскрылась на странице с красочной миниатюрой, изображавшей светловолосого рыцаря и пляшущего перед ним медведя. Клер подняла фолиант и из любопытства прочла размещенные под миниатюрой стихи – это было начало лэ об Ивэне Дора: Позвольте мне о том поведать, Как одержал Ивэн победу,Как побывал в гостях у фей,Вернувшись через тридцать дней, Того не зная наперед, Что длился день – не день, а год;Как друга в битве повстречал,Добыть невесту помогал;Как, чтобы друга жизнь спасти,Решился крест его нести – Болезнь его к себе принял(Он сам того себе желал,Ведь даровали феи так:Их милости особой знак – Одно желание его Они б исполнили легко).И паладин у фей просил Здоровья другу, лет и сил,Чтоб струпья, что того всегоПокрыли – тело и лицо! – Вдруг перешли бы на него,А друг стал снова кожей бел – Того мессир Ивэн хотел.Когда ж свершилось всё и в срок,Мессир Ивэн принял зарок – Взял посох, нищего суму,Прикрыл плащом на теле струпИ удалился в лес густой;Молился Богу день-деньской,Часовню строил из камней,Не видел десять лет людей;Медведя злого приручил – Его латыни обучилИ править мессу, петь псалмы,Кадить, служить, держать посты;Чему дивились все вокруг - Он исцелял касаньем рук;Он был примером для людей – Ивэн, гостивший в замке фей. |