Литературно-обозревательный журнал "Избушка"

Драматические версии известных исторических событий

(площадная трагедия Средневековой Испании,

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ГИДАЛЬГО - тот самый Дон Жуан, называемый иногда и Дон Гуаном

СЛУГА – Лассарильо из Тормеса, впоследствии известный под именем Лепорелло

КОМАНДОР – глава рыцарского католического Ордена Калатавры, житель Севильи

АКТЕР - обычный статист из молодых, да ранних

АКТРИСА - известная нам, как Донна Анна, последняя возлюбленная нашего героя

ГОРОЖАНЕ Севильи – `знатные и простолюдины

АЛЬГВАСИЛЫ,

ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ: На заре Реконкисты

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ: Севилья, город в Испании

ПРИМЕЧАНИЕ: Все актеры одеты так, будто готовятся позировать Веласкесу для его парадных портретов, то есть с обилием при пышных одеждах кружев, пижм, перьев, накладных плеч, бонбоньерок и всего прочего тряпичного хлама, который станет моден только в конце 16 века и будет носиться европейцами на себе добрую сотню лет.Только ДОН ЖУАН одет без всяких изысков, его костюм современен своей эпохе, помят, нечист, перевязь шпаги проста, но сама шпага хороша, хоть и эфес без золотых да серебряных украшений. СЛУГА тоже одет добротно,хоть и недорого.Одежда на обоих сидит ладно, двигаться в ней легко, обувь цела.

Речь персонажей то высокопарна, ритмична, претендует на высокий стиль, то вульгарна, пошла и груба – и все это вперемежку, независимо от того, кто и что произносит, ибо для площадной драмы важна не форма, а содержание, смысл истории, а главное – она написана на потеху толпе, для того, чтобы зрители платили, а не рассуждали о величии таланта автора. И потому откровенно эклектична.

АКТЕРЫ играют одну из тех дурацких пьес о невсамделишной любви, что не дошли до нашего времени.

АКТЕР (напыщенно): Сударыня! Она обманула меня! Она мне неверна!

АКТРИСА (с наигранной скорбью в голосе): Ты в этом убежден, сын мой, потомок великого Гортензио Великого и Великолепного?

СЫН: Я видел! Как! На нее! Смотрел! Посторонний мужчина! И она!.. Нет, я не могу выговорить... Она!.. Не прикрыла лица веером!

АКТРИСА (заламывая руки): О, горе нам! О несчастье на наш род! (выдерживает паузу, в течение которой успевает прозеваться, говорит уже деловым голосом): Мой сын. Ты знаешь, что должен сделать на твоем месте настоящий кабальеро... И сын этого, как его там?.. Гортензио Великолепного

АКТЕР (покорно и твердо): Да, сударыня, я знаю. (вынимает из ножен шпагу, протягивает ее даме – та шпагу благословляет): Простите и прощайте, сударыня. (закалывается, и падает к ее ногам). Я умираю. На моем мраморном с золотыми виньетками надгробье прошу написать: «Как он любил, уже не полюбит никто и никогда» (дергается в судорогах и затихает).

АКТРИСА: Мой сын!.. О, кровь моя!.. Обрублен сук родового дерева моего!.. О, нет! Нет нам счастья! (достает из-за корсажа резную слоновьего бивня коробочку, инкурстированную серебром и посыпанную изумрудами, вынимает из нее черную пилюлю, поднимает ее высоко над головой – коробочка сама собой возвращается ей за пазуху): Вот смерть моя! Вся черная, как ночь! Как черные ворота Ада!.. Закончен путь! Мой сын, я за тобой иду... (проглатывает пилюлю и медленно опускается, грациозно укладывается рядом с сыном, стараясь не помять дорогого, обшитого каменьями платья).

ГИДАЛЬГО (похлопывая одной рукой по эфесу шпаги, снисходительно): Браво, браво... Красивое бедро...

АКТРИСА (все еще умирая): О, смерть желанная! Приди скорей и успокой мою ты душу! (бьется в конфульсиях затихает).

СЛУГА (рыдает, сквозь слезы): Пусть будет пухом вам земля... почтенная сеньора.

ГИДАЛЬГО (ему): Помилуй, плут. Вся эта дребедень расстрогала тебя?

СЛУГА: Конечно, сударь.. Измены женщин столь трогательны... и столь трагичны.

ГИДАЛЬГО: Но почему?

СЛУГА: Понятья чести...

ГИДАЛЬГО: Не смеет чернь о чести говорить! (дает СЛУГЕ затрещину) Честь принадлежит лишь нам – дворянам.

Прислушивавшаяся к их разговору знать севильская довольно гогочет,показывает знаками, что поддерживает ГИДАЛЬГО, простолюдины смущаются и кивают согласно.

СЛУГА (в ужасе под все возрастающие аплодисменты): О, Боже! Он не убил себя! Ах, бедная его мамаша.

ГИДАЛЬГО: Это – лицедейство всего лишь. .. Она лежит, потом вдруг встанет, чтобы новый шквал хлопков, оваций, криков «Браво!» - получить. И юноша со всей своей игрой... полублестящей... останется в тени похвал, отданных матроне.

АКТЕР наклоняется над женщиной, трогает ее – и тут же отшатывается с выраженнием искреннего испуга на лице.

АКТЕР: Она мертва!

СЛУГА: Вот видите, мой господин. Я был прав – мамаша умерла.

ГОИДАЛЬГО (насмешливо): Значит, драматург решил продолжить представление, дописал для нас еще пару актов.

Севильцы с ним согласны. Они ему кивают, смотрят на АКТЕРА насмешливо.

АКТЕР: Она мертва!

ГИДАЛЬГО: Это лишне. Высокое искусство драматурга в том и состоит, чтоб слово в пьесу ставить совершенным. Здесь вместо повторения банальных слов актеру следует играть растерянность и ужас, искать поддержки у прочих персонажей, чтобы найти убийцу и казнить его. Так делается во всякой пьесе.

АКТЕР: Она мертва. Не дышит. Лекаря сюда. Скорей... Пошлите за алькальдом.

Внезапно АКТЕР со стрелой в груди падает на АКТРИСУ и застывает. Из раны течет кровь.

ГИДАЛЬГО и СЛУГА, напротив, спешат от сцены и со двора вон.

ГИДАЛЬГО: Финита ля комедия! Нам здесь не место. Мы с тобой, Ласарильо, приезжие, а в Севилье, как известно, во всем всегда винят приезжих и цыган.

На узкой, извилистой улочке Севильи солнечно. Много стен, мало окон, еще меньше зелени. Дорога в колдобинах. Безлюдно. Изредка прошмыгнет из тени в тень кошка – и только.

Возле одного из домов стоит, облокотившись спиной на стену, опустив шляпу на лоб, БРОДЯГА.

ГИДАЛЬГО (задумчиво): С бабенкой ясно мне. Могла случайно сожрать не ту таблетку – и подохнуть. А могла... нарочно... чтобы любовнику младому насолить... Ведь мог красавец юный бросить дуру, встретив дуру покрасивей, помоложе... Мог и на знатную даму запасть... Ведь дамы испанские столь ветренны! Так вот... давай представим: покинутая дура взяла и отравилась на глазах Севильи и отвергнувшего ее любовника. Зачем? Чтоб знал мерзавец, как она его любила... Каков сюжет? В Мадриде можно продать такой за пригорошню золотых дублонов какому-нибудь бумагомараке-щелкоперу. Их много там. Все пишут, пишут, пишут. А жизнь проходит мимо них – и потому они все время в поисках сюжетов.

СЛУГА удивленно пялится на хозяина, и молчит.

ГИДАЛЬГО (ему): Не удивляйся, дурачок. Комедианты продали Дьяволу душу. Так Церковь учит нас. И святая Инквизиция, кстати, тоже (оба и подслушивающие их севильцы крестятся). Смерть от собственной руки – для нас с тобою - грех, а балаганной кривляке зачтется за уваженье к Сатане на том свете. Забудем о мертвой комедиантке. Куда занятней догадаться: а кто на самом деле прихлопнул комедианта? И за что?

В одной из стен открывается потайная дверца – и появляется ДАМА в простом севильском платье. Она озирается, замечает ГИДАЛЬГО со СЛУГОЮ, прикрывает лицо ажурным черным платком, наклоняет голову с высокой прической и красной розой в густых волосах, спешит мимо них, шелестя многочисленными юбками.

СЛУГА (Хозяину): Это она! Она, сеньор! Та самая. Воскресла! (он испуган).

ГИДАЛЬГО (глядя ДАМЕ вслед, восторженно): О, да, бесстыдник!.. Дивно хороша! Несмотря на скорбный возраст... В каких по-твоему летах она? Под тридцать?.. Стара, как мир. Но зато походка! Стан! Какая линия бедра! Прелестница! Дама эта - из тех, кто вырывает сердце из груди гидальго и в огнь страстей, надежд бесплодных бросает, даже не заметив, что пленила дворянина... на целых месяц! Какой красивый шаг!

СЛУГА: Та самая, сеньор, что умерла на сцене.

ГИДАЛЬГО: Отстань, дурак! Как может умереть царица таких шикарных бедер! (севильцы высовываются из окон, чтобы разглядеть предмет желаний приезжего; ДАМА скрывается за поворотом): Ушла... Все это ты, чурбан. Немедленно беги за ней – и проследи: в каком доме она живет, сколько этажей, есть ли на окне спальни ее решетка. Да, еще лестница... Не забудь о лестнице. И опробуй ее на прочность. В прошлый раз одна ступенька была гнилой.

СЛУГА: Бегу, сеньор (срывается с места).

ГИДАЛЬГО (останавливает его): Так, значит, эта дама только что на сцене отравилась, но на самом деле не подохла? Театр забавен. Помнится, в Кордове я видел пьеску, где герой убил стервозу, а она, оказывается, не сдохла, а только притворилась мертвой, чтобы отомстить свекрови...

СЛУГА (испуганно): Боюсь, сеньор, что это – дух бесплотный. Это – привиденье несчастной дамы. Может... я останусь?

ГИДАЛЬГО: Дело оборачивается веселым приключеньем, Ласарильо. Лучшим, чем в Гренаде. Гренаду помнишь? Ну, там, где была Марсела. Или Бианка?.. А все равно!.. Муж у нее был хитрой бестией. Притворялся, что ничего не знает и не замечает. Пришлось убить его за то, что он не вызвал меня на дуэль. Беги - и проследи за нашим прелестным духом. И попробуй только потерять след духа с такой прекрасной линией бедра. Ищи хоть по запаху, хоть по следу, но чтобы через час я знал: где она живет, с кем, и почему она убила своего партнера.

ГИДАЛЬГО: Так, значит, бабенка зрелая с выговором кастильским жива, а актер-мальчишка с акцентом андалузца мертв... Смешно. При нынешней нехватке кабальеро в Испании звучит еще смешнее. Подохла б баба – было б все понятно: за годы жизни успела она многим насолить. Но сдох щенок. В присутствии алькальдов, в присутствии селильской знати. В присутствии моем, наконец, и Ласарильо! И тут же баба оживает, лицо прикрыла – и бегом домой. Нет, тут явно скрыта тайна. А если женщина имеет тайну, то значит это, что двери к телу дамы этой распахнуты любому, кто дерзнет про тайну ту узнать. Не правда ль, Ласарильо? (оглядывается): Сбежал, плут...

Мимо него торопливой походкой проходит другая ЖЕНЩИНА. Она спешит, лицо ее прикрыто шалью полностью, видны лишь глаза.

ГИДАЛЬГО: Эта – явно из морисков. Святой Торкевемада гноил их в тюрьмах, жег на кострах, а они выжили, словно тараканы. Их женщины поддатливы, доступны всем, и потому мне неинтересны. А вот испанки! То есть уроженка Кастилии! Вот это – то, что надо... На сегодня... Завтра, может быть... понравится и мориска. В иудейках, говорят, смешалась кровь за пять тысяч лет двух тысяч наций. Мочему бы не проверить? (оглядывается – ЖЕНЩИНА уже исчезла в лабиринте прокаленных солнцем улиц). Вот и верь после этого бабам...

ГИДАЛЬГО: К обедне, что ли, звонят? Не по поводу же гибели желторотого актеришки гудят колокола, как в честь усопшего епископа или в честь свадьбы графа. Кстати, об актере... Если этот молокосос был ее любовником, то место рядом с нею пусто, а всякое пустое место тут же заполняется другим. Я протеку струей, легким ручейком к ее стопам, прикрою ее бедра собой... Сам Зевс бы дал Венеру ей в дуэньи, и дождиком златым наполнил чрево ей. И я желаю Зевсом быть счастливым, но не дождем, а телом к ней припасть. И пить из губ ее живительные соки.

Из той же потайной двери в стене появляется КОМАНДОР в сопровождении двух АЛЬГВАСИЛОВ. Окна в домах севильских тут же захлопываются.

КОМАНДОР: Ах, вот вы где, сеньор! Давно ли вы покинули наше общество? Вы видели финал трагедии нашей? Участвовали в нем?

ГИДАЛЬГО: Достойнеший сеньор, вы не любезны со знатным дворянином. Мой предок был оруженосцем самого Сида и рукоположен в рыцарство самим Карлом Великим.

КОМАНДОР: Прошу прощения, сеньор, за невольную неучтивость, но долг перед королем и королевой велят мне быть настойчивым - и потому я должен пригласить всех присутствовавших сегодня на спектакле для объяснения и дачи показаний.

ГИДАЛЬГО: Что-нибудь случилось? Этот балаган – рассадник всех пороков. Но какое отношение к нему имеют знатные сеньоры?

КОМАНДОР: Во время представленья совершено убийство. И я, как командор Ордена Калатавры, произвести обязан расследование.

ГИДАЛЬГО: Полноте, сеньор командор. В театре все понарошку. Убитый полежит, полежит - и встанет, раскланяется, получит причитающиеся ему хлопки – и отправится в ближайшую же таверну пить дряное вино и щупать тамошних падших женщин.

КОМАНДОР (подозрительно): Вы знаете, что был убит актер, а не актриса?

ГИДАЛЬГО (пренебрежительно): Актер, актриса... Какая разница? В старые времена баб на сцену не пускали, женские роли играли мужчины. И это правильно. Сцена развращает сильнее водки. Женщина, сыгравшая две роли, перестает собою быть. Умея менять души, она менять партнеров по постели станет, как подлая змея меняет кожу. Будь у меня желанье убить лицедея, я бы выбрал Актера – и в честной схватке вот этой шпагой проткнул его насквозь. Так протыкает вертел куропатку пред тем, как улечься над огнем. А баба...пусть живет...нам для услады. Состарится – тогда пусть умирает.

КОМАНДОР (довольно гогочет): Вы правильно сказали, сеньор! Сразу видно истинного кабальеро!

ГИДАЛЬГО (он увлекся): Но наши жены не такие, сеньор командор. Они непорочны, как сама Дева Мария. Наши жены прячут лица, как только что прошедшие здесь две сеньоры.

КОМАНДОР: Две сеньоры? Где они? Куда пошли?

ГИДАЛЬГО: Одна туда, другая – вон туда (показывает в разные стороны). Одной лет тридцать... Другой... лет тоже тридцать..

КОМАНДОР делает знак АЛЬГВАСИЛАМ – и те разбегаются в указанных направлениях.

КОМАНДОР: Две женщины? Вы не ошиблись, знатный кабальеро? Две женщины в час сиесты на улице Севильи прошли по улице и не зацепеились языками? Возможно ли такое?

ГИДАЛЬГО: По-вашему, потомок участника Росенвальдской битвы, где пал Роланд великий, не в состоянии отличить бабу от мужчины? Одна была мориской всего лишь. А другая... Если оторвать ей груди, замотать от шеи до бедер куском локтей так в десять ткани тело, как свои брюха обматывают турки... тогда, быть может, вторая баба могла сойти за... евнуха – и только. Потому что походка, гибкий стан, певучий голос непременно выдадут ее.

КОМАНДОР: Вы с этой дамой говорили?

ГИДАЛЬГО: Помилуйте. Какая дама? Актриса всего лишь. Да при том еще и дряная. Вот был в Мадриде я. (севильцы вновь выглядывают из окон, высунувшись по пояс и прислушиваясь): На площади перед дворцом Прадо играли пьесу... Что-то там из Рима... Или из Греции... Или еще откуда... Так там актрисы были, я вам скажу!...

КОМАНДОР (нетерпеливо): А эта дама? Куда она пошла?

ГИДАЛЬГО: Я любовался ею, как может любоваться влюбленный соловей восходом солнца!

КОМАНДОР (раздражаясь): Куда пошла актриса, сеньор потомок Сида?

ГИДАЛЬГО: Она прошла... Нет, пролетела... Проплыла...

КОМАНДОР (кричит): Куда?

ГИДАЛЬГО (показывая в сторону, куда ушла мориска): Кажется, туда.

КОМАНДОР выхватывает шпагу из ножен и мчится в указанном направлении.

ГИЛАЛЬГО (вслед ему): Беги! Спеши, хромой умом старик. Ты думал, Дон Жуан подарит палачу женщину на пытку, не насладившись прежде ею? Я эту бабу не просто возжелал – я полюбил ее крутые бедра! Я триста женщин знал! Но ни у одной не видел столь изящной линии, связующей ноги с телом. Моя жемчужина, изящнейшая в моей короне. Начало сотни новой (оглядывается): Эй, Ласарильо!.. Не прячься, словано нет тебя. Смердливый дух твой чую, как чует кошка мышь, - по запаху любимой тобой селедки, которую ты жрешь тайком, вопреки воле моей и моим приказам мыться каждый день, чистить зубы, есть только постное и зелень. Ведь триста лет мне жить предсказано. А тебе все эти годы надлежит быть при мне, сменив лишь имя на... как там, бишь?

Откуда-то, словно проявившись из воздуха, возникает СЛУГА.

СЛУГА: Лепорелло.

ГИДАЛЬГО: Ну, и имечко. На урчанье в брюхе осла похоже. Еще б прозвали тебя поносом. Или недержанием мочи. Или даже псом каким-нибудь по кличке Хамстер. Ах, нет! Имя то занято уже. В Прусской марке, мне рассказывали, немец по крови, но слуга иудейский от родового имени своего отрекся - и сам себя прозвал вонючей кличкой Хамстер. Оставайся с именем Лепорелло ты для всех, а для меня пусть ты останешься Ласарильо из Тормеса.

СЛУГА (низко кланяется): Как прикажете сеньор. Каждый из хозяев зовет меня по-своему. У Хамстера, коллеги моего, рабом служащего приблудному иудею Вернеру, имен штук двадцать, но главное, конечно, имя Хамстер.

ГИДАЛЬГО: Что, упустил змею?

СЛУГА: Как можно, сеньор? Я мчался, как ветер в поле! Я крался, как лис в курятнике.Я смотрел, как орел с поднебесья! Как Хамстер я...

ГИДАЛЬГО (перебивает): Животных на свете много, всех не перечислишь. О главном говори: имя, адрес, есть решетка на окне, цела ли лестница?

СЛУГА: Здесь, сразу же за углом. Имя – Донна Анна. Жена Командора Ордена Калатавры. Двадцать восемь лет, бездетна (прикладывает ладонь к губам и, пакостливо улыбаясь, громко шепчет под грохот распахнувшихся всех севильских окон): Соседи говорят: по причине отсутствия мужской силы у Командора. В бытность свою в походах в колонии нашей Нидерланды промочил и подморозил он как раз то, чем делают детей (убирает ладонь ото рта, продолжает громко и четко): Лестница цела, прутья решетки подпилены. Сама Донна Анна скучает.

ГИДАЛЬГО (возмущенно): Донна Анна скучает! Возможно ль это? Да мыслима ль подобная нелепость! Донна Анна в тоске, когда сам Дон Жуан находится в Севилье и горит желаньем навестить ее с надеждою отвлечь от грустных дум! Неблагодарная! Скорей веди меня, мой Ласарильо, к той лестнице и к тому окну (севильцы аплодируют, ГИДАЛЬГО раскланивается).

СЛУГА: Но, мой хозяин, стоит ли спешить? Командор в любой момент вернуться может в дом...

ГИДАЛЬГО: Что мне Командор, когда изящая линия бедра тоскует обо мне! Что такое Командор? У этого двуногого верблюда, носящего на поясе не шпагу, а ржавую селедку, предмет моих желаний томится в клетке!

СЛУГА: Томится в клетке, сеньор? Это не совсем так... Нас не было в Севилье десять лет тому назад, когда прекрасная сеньора Анна была отцом своим преподобным Фредерико сеньору Командору отдана за тысячу золотых эскудо в супруги! (севильцы знаками показывают, что СЛУГА говорит правду)

ГИДАЛЬГО: Не было меня тут десять лет тому назад? А где я был?

СЛУГА: В Гренаде... Иль в Мадриде.. А может, в Андалузии... Или с мавританками в серале не то паши, не то султана вы баловались и веселились. Сейчас так трудно вспомнить... Впрочем, десять лет тому назад могли вы быть в гостях и у гасконцев. И у морисков были вы. При французской синагоге пять мальчиков с чертами вашего лица сиротами живут. Рассказывают, что после вашего гощенья у четы испанской венценосной родися мальчик странный – первый не урод в роду вырождающейся династии аргонских и кастильских королей. Ему порочат большую будущность – он станет самым кровожадным из всех властителей стран католической Европы. Потомство ваше званье королей испанских прославит ваш потомок в веках на сотни лет вперед! Прольет он мнгого крови в Новой Индии в Нидерландах, народ испанский превратит в стадо нищих...

ГИДАЛЬГО (тупо): Все это было зачато десять лет тому назад?

СЛУГА: Нет, десять лет тому назад у вас был ТРЕТИЙ - розовый, испанский - период. Припомните: Донна Леокадия, Донна Корнелия, Донна Климента, Донна Мария дель Марсано, Корделия, Химена...

Слушатели расселись по подоконниками, свесив ноги вниз.

ГИДАЛЬГО: Да, Да, Климента... (мечтательно): В зарослях экзотического злака маиса, привезенного доном Коломбо из Новой Индии, мы ели с ней дикий виноград и клялись в любви до гроба!

СЛУГА: До ее гроба, сеньор. Ту, с которой вы ели дикий виноград, зарезали вы сразу же после того, как убили на дуэли ее мужа. За то, что та всплакнула над останками супруга. Как звали того дворянина? Дай Бог памяти!

ГИДАЛЬГО: Да и не важно. Что о мертвых вспоминать. Его фуше было таким... непрофесиональным. Я проткнул ему горло, кажется.

СЛУГА: Нет, вы ударили ему в бедро – и он скончался от потери крови часа два спустя. А вы глядели на мучения его и слушали его проклятья.

ГИДАЛЬГО (вяло): Да, да, проклятья. Я о них забыл. Там что-то было про любовь, про верность, про прочие глупости. Да они все говорят одно и то же: сначала требуют удовлетворенья, а получив его, тут же хнычут и молят Бога отомстить мне за их неуклюжесть при попытке убить меня. Как будто у Господа больше дел нет, как заступаться за рогоносцев.

СЛУГА: Сеньор хозяин забыл, наверное, про три сотни дуэлей, про триста мужских смертей и про тридцать десятков черных платков, касающихся плит могильных.

ГИДАЛЬГО: Триста, говоришь? Нет, думается мне, было трупов больше. Там всякие друзья и братья лезли с желаньем отомстить – пришлось убить и их. Еще старик какой-то не то за сына, не то за байстрюка какого-то решил мне отомстить. Наемных мне убийц подсылали штук сто. А может быть и больше... Всех заколол я, как свиней. Тебе б, болван, тетрадку завести – и вести счет моим победам. К примеру, был однажды я в Кордове – и тамошний алькальд имел племянницу лет десяти-двенадцати. Так вот...Убил я всю семью. Шестнадцать душ. Или семнадцать?

СЛУГА: Двадцать две души, сеньор, если быть точным. Вы ведь добили и всех слуг.

ГИДАЛЬГО: Слуги – не в счет. Как и собаки. Если со слугами считать, то более тысячи убитых. Почетно, но нечестно. Ибо честь гидальго превыше правды будет. Так что запиши на память потомкам, что убил я всего пока что триста человек и сколько-то там прочей швали.

СЛУГА: Как это благороднос вашей стороны, сеньор! Историки узнают о скромности и благородстве великого Жуана!

ГИДАЛЬГО: Гип-гип ура мне!

СЛУГА: Ура! Ура! Ура!

ГИДАЛЬГО: Продолжай.

СЛУГА: Триста траурных платков...

ГИДАЛЬГО (перебивает): Негодный змей! Я грязный язык твой вырву, если ты еще хоть раз напомнишь мне про женский траур. Я триста баб пленил! Я триста олухов рогатых заколол вот этой шпагой. Но триста женщин обрело Свободу! Раз церковь-матушка им не дает развода, то к их услугам – Дон Жуан.

СЛУГА: Но браки заключают небеса!

ГИДАЛЬГО: Молчи, болван! Где ты видел счастливую испанскую семью? Я триста баб пленил. Учти – замужних. Ты думаешь один лишь я турусы плел им про любовь? Да каждый муж в любви жене клянется. А жены пялятся на Дон Жуана. В постель ко мне идут. Нет, не идут, а словно козы, скачут. Задрав хвосты. Трясясь от вожделенья. Как будто я – один самец на всем на этом белом свете. Брак – дело Чёрта рук. И больше никого.

ГОРОЖАНЕ делают лица испуганными, крестятся, некоторые падают с подоконников спинами назад в дома, иные окна и вовсе захлопываются.

СЛУГА: О, Дон Жуан! Вам бы надо опасаться всуе такое имя называть, когда вы собираетесь саму жену синьора командора Калатавры соблазнить.

ГОИДАЛЬГО (гордо): Не сметь пугать меня, холоп и мелкий человечек! Жену Командора монашеского Ордена, говоришь, не надо мне тащить в свои объятья? Что же... Веди меня к этой... как ее там?... Пышнобедрой...

СЛУГА (покорно): В дом Донны Анны?

ГИДАЛЬГО: Анны иль Горгоны – мне все ранво. Лишь бы бедра... В нее влюблен я нынче – и пойду на все, чтобобхватить их смог я руками и ноагами.

Появляются два давешних АЛЬГВАСИЛА,что присутствовали на спектакле, окончившемся смертью АКТЕРА. Севильцы все до единого тут же исчезают.

ПЕРВЫЙ АЛЬГВАСИЛ: Почтеннейшему сеньору привет и добрые пожелания здоровья!

ГИДАЛЬГО (высокомерно): В чем дело?

ПЕРВЫЙ АЛЬГВАСИЛ: Отдайте деньги нам свои на вечную сохранность – и радуйтесь, что вы остались живы (играет шпагой).

ГИДАЛЬГО: Ступайте прочь, закона слуги! Я милостыни не подаю. И вам дарую жизнь. За то, что я сегодня встретил прекраснейшую из женщин!

ВТОРОЙ АЛЬГВАСИЛ молча выхватывает шпагу из ножен и бросается на ГИДАЛЬГО.

Завязывается поединок... То есть бой двух с одним. То есть, как полагается слугам закона драться с теми, кто ни в чем не виноват.

СЛУГА: Не трожьте нас, сеньоры! Пожалейте ваши жизни и не сбивайте меня со счета трупов. Мой господин - великий фехтовальщик - и вас убет, а мне опять ревизию вести. К тому же´вы – полицейские, и вас двоих мне следует считать тремя или пятью. Вот если бы могли бы вы победить Жуана, тогда бы вы сказали, что бились с полной сотней гидальго... Или с девяносто девятью.

ПЕРВЫЙ АЛЬГВАСИЛ (в ужасе): Дон Жуан? (отступает – и тут же принимается драться со вторым АЛЬГВАСИЛОМ): Мерзавец! Ты напал на символ испанского мужчины! Теперь понятны мне твои ласковые взгляды на меня и поглаживания моей коленки!

СЛУГА: Сеньоры! Прекратите! Триста женщин и триста их мужей – счет ровный. В уравненьи этом есть высший смысл и даже справедливость.Не порьте арифметики, вторично прошу вас. Два лишних трупа могут принести несчастье нам с синьором Дон Жуаном.

СЛУГА: Увы, один из полицейских не страдал наличием рассудка.

СЛУГА: Увы, напарник был подстать ему (снимает шляпу, кланяется, обметая полями свою обувь): Передай привет владыке Ада от меня. Мой добрый господин избавил вас от ожидания и долгой очереди в могилу. Признайтесь, он это сделал по вашей личной просьбе. Свидетель – я.

Закрытые окна подтверждают мнение СЛУГИ, что других свидетей убийства двух представителей испанского правопорядка нет.

Тотчас появляются и КОМАНДОР в сопровождении АЛЬКАЛЬДОВ.

КОРМАНДОР: Мои алькальды! (наклоняется к ним, также быстро обшаривает карманы полицейских, ничего не находит, пинает трупы): Идиоты! Ничего не заработав, дали себя проткнуть насквозь, как каплунов (взглядом знатока оценивает раны): Изрядная работа! Должно быть, напоролись на молодого кабальеро – из тех, кто проживает в Мадриде в академии военной, где учат убивать легко и просто. Говорил же дурням: «Просите деньги лишь у мавров и евреев. Те ценят жизнь и не владеют шпагой». Валяетесь теперь в пыли – и поделом.

Площадь перед домом Командора. Сам дом высокий, богатый, в три этажа с красивыми узорчатыми решетками на окнах, весь белоснежный, с узором мавританским по колонам и по фронтону. И все же чем-то смахивает на банальную тюрьму.

Бродячая собака спит под пустой тележкой зеленщика.

ГИДАЛЬГО (прячась в тени): Вечер... Прохдадный ветерок вот-вот задует, и дышать нам будет легче, Ласарильо. Прохлада набросит капли росы на плащ мой и шпагу. Проклятая спина напомнит о себе и скажет: «Дон Жуан, пора угомониться – и стать примерным мужем и супругом какой-нибудь ветренной козы. И пусть другие ставят тебе рога, растленный бабник...»

СЛУГА (обращаясь к ГОРОЖАНАМ): Ах, как он говорит! Как все точно разумеет! Еще осталось ему послушаться спины и поясницы – и можно жить спокойно, не прятаться в тени, не бегать из города в город. Достаток и уют – вот все мои мечты. Чего желать мне больше? Вериги всякие там, мученья плоти, отшельничество – это достоянье честолюбцев. А я желаю скромного богатства, немножко слуг – штук сто... или сто двадцать... верную жену и... пяток любовниц. Разве это – жадность? Я денег накопил для эдакой вот жизни. Осталось только хозяина заставить остепениться. Не то он и меня на шпагу нанизает, как турецкое блюдо по имени шашлык (бьет себя по лбу, радостно орет): Есть план!

ГИДАЛЬГО: Ласарильо! Что ты там бормочешь? Что нового узнал? Ведь все-таки плачу тебе я часть моих доходов от наследства трех сотен вдов. Не хочешь ли ты, чтобы я признал тебя дармоедом и заменил другим пронырой?

СЛУГА: Я здесь, сеньор! Уста мои готовы лопнуть от новостей, забивших уши.

ГИДАЛЬГО: О дохлой черепахи скороход! Мешок, набитый сплетнями. Ты – связка небылиц. Болтай скорей. Не то умру я от простуды. Там пекло (показывает на солнечную сторону), а здесь знобит.

СЛУГА: Благодарю на добром слове, кабальеро. Знак доблести слуги – зад в синяках и пухлые от трепки уши.

ГИДАЛЬГО: О деле, негодяй! Что нового узнал о Донне Анне?

СЛУГА: Покойный андалузец...

ГИДАЛЬГО (поднимает голос до гневного крика): О Донне Анне!

СЛУГА: Покойный андалузец...

СЛУГА (быстро продолжает): Донна Анна была любовницей мальчишки-андалузца, убитого на сцене.

ГИДАЛЬГО: Ничтожный раб! Ты оскорбить готов достойнейшую из всех севильских женщин! (СЛУГА пожимает плечами и делает виновное выражение лица): Чего не продолжаешь? Иль гадкий твой язык не смеет мне сказать другую пакость?

СЛУГА: Под видом репетиций встречались они в том доме, где мальчишку-андалузца убили на моих глазах, сеньор. Стрелял альгвасил – подручный командора.

ГИДАЛЬГО: Откуда знаешь?

СЛУГА: Об этом пустяке в Севилье знают все.

СЛУГА: Родившийся час назад мальчишка, по рассказу отца его – сапожника Комодо, - открыл вдруг рот и вместо крика промолвил: «Альгавасил!». Тут пали ниц присутствующие, а младенец добавил: «Убил актера», - а уж после заорал, как следует орать впервые появившемуся на свет младенцу.

ГИДАЛЬГО: Складно врут севильцы. Уеду – что именно они примутся брехать по поводу моего явленья им? Небось, про чудеса Христа забудут, множа число моих побед любовных. Народ севильский глуп, завистлив и расчетлив... Как, впрочем, все народы. Потому скорее говори о деле.

СЛУГА (частит): Однако, в этот раз народ не брешет. Жена убитого вами на улице альгвасила проболталась, не выдержав мучений горя по утере кормильца и поильца, о том, что Командор знал про греховную связь жены с актером и, убив последнего...

ГИДАЛЬГО: Что замолчал?

СЛУГА: Сеньор, должно быть, понял сам уже, что жена убитого альгвасила решила, что это Командор убил ее супруга, а потому он должен ей тысячу эскудо. Должно быть, в качестве неустойки.

ГИДАЛЬГО: А что сам Командор?

СЛУГА: Известно что. Платить не желает. И говорит, что вовсе и не он убил альгвасила.

ЖИТЕЛИ СЕВИЛЬИ (из окон, наперебой): Не он! Не он! Мы знаем это. Убил альгвасила Дон Жуан, потомок Сида! Великий Дон Жуан убил судейского холуя! Да здравствует Дон Жуан! А Командор – дерьмо! Зачем присвоил он заслуги Дон Жуана?

СЛУГА: Вот глас народный: о чем кричит – сам не разумеет. Командор кричит: не убивал, а народ ему в ответ: ты не убил, а утверждаешь, что ты убил. Против логики такой ублюдской никакая святость не устоит. Самого святого Франциска молва народная легко переиначит в сибарита и в теоретика идеи праведности богатства. Иисус Христос сам не заметил, как стал слугой у оравы той сволочи, что орала: «Распни его! Распни! Распни!»

ЖИТЕЛИ СЕВИЛЬИ (хором): Смерть Командору! Дон Жуану – Донну Анну!

СЛУГА: Великие сердца! Благочестивые отцы и матери семейств. Поборники морали.

ГИДАЛЬГО: Мораль – слуга попов. Кто больше за свою мораль заплатит в казну церковную – тот и прав. Я не плачу им никогда – и в результате всегда оказываюсь прав я. Потому что щедрости моей нет конца, а щедрость евнухов севильских основана на расчете: вот столько он дает на церковь, а столько прячет (смотрит на окна дома Командора): Она сейчас одна?

СЛУГА: Как прест. Как вопль вопиющего в пустыне. Как нос на морде каждого из нас. Как солнце в небе, когда луны не видно. Иль как луна в полнолуние без туч.

ГИДАЛЬГО (воодушевленно): Тогда – на штурм! (бьет СЛУГУ по плечу): Верный Лепорелло, тащи мне лестницу! Ужо начнем мы четвертую сотню баб с жены монаха и одновременно мужа. Разрушить надо этот дьявольский союз ханжкества и плоти.

СЛУГА (морщась от боли): Тогда спешите. А то от радости вы бьете кулаком, а то и шпагой так, что можете убить. Покуда Командор гостит у жестянщика, у вас есть время...

ГИДАЛЬГО: У кого гостит? Я не ослышался?

СЛУГА: У Командора очередная примерка рыцарских доспехов. Сам король сказал не далее, как три месяца назад, что шлем Командора – самый лучший шлем Испании, а наколенников таких нет даже и во всей Священной Римской империи.

ГИДАЛЬГО: Про наколенники не знаю, а вот на шлеме взращу ему рога превыше тех, что носят короли французские и польские (картинным движением руки набрасывает край плаща на плечо и идет к двери дома Донны Анны; оборачивается к СЛУГЕ): Эй, ты! Не спи. Появится муж Донны Анны – ты тут же шум устрой: кричи, вопи. Хоть даже пой. Но постарайся сделать так, чтоб я услышал: Командор идет... (достает из-под полы лютню, поет):

- Венец созданья, восхищенье взгляда,

Ты хороша, хитана,

Ты – свежая поляна,

Ты – в летнем зное нежная прохлада,

Ты – молния, чья сила

И снеговое сердце бы спалила.

Ты блаженной властью

Зовешь меня к погибели и к счастью¹.

Пока он поет, прямо из-под земли навстречу балкону с появившейся там давешней АКТРИСОЙ, одетой на этот раз в шикарный парчовый наряд, понимается лестница, а ей навстречу спускается лестница веревочная.

Весь город и СЛУГА наблюдают за мимически разыгрываемой сценой встречи АКТРИСЫ с ГИДАЛЬГО. Под гром аплодисментов они целуются и уходят внутрь комнат.

СЛУГА (оставшись один): Зачем кричать, шуметь, петь песни, мешать почтенным горожанам сплетничать и заглядывать в чужие окна, если... (вынимает из-за пазухи веревку, привязывает один конец ее к стене дома Командора, протягивает остаток ее через улицу, не умолкая при этом): ... есть ум мужицкий. Неподалеку есть здесь кабак. Название его «Три селедки». Там есть чем закусить, и есть что выпить. А то на холоде собаьем, который принесет нам ночь, поневоле взвоешь по-собачьи. А высокородных хозяин мой, едва услышав шум, стреляет. Он попадает в золотой дукат с растоянья сорока локтей... Хотя зачем стрелять в деньги – я не понимаю. По-моему, это дурость. Удачнее не выбрать мне хозяина: дурак, убийца и похотлив, как кролик (уходит, держа кусок веревки в руке и напевая): Выпьем, ей-Богу еще. Полный кувшин мне в дорогу. Ва-аще выпить я был не дурак понемногу...

В доме Командора. Очень богатые хоромы, но бестолково обставленные. Много дорогой материи, набитой пылью и молью с червями. Тем же богаты и развешанные по стенам и разложенные по полу персидские ковры. По центру комнаты стоит альков с балдахином, который не стирали лет двести, наверное. Рядом – ширма. С потолка свешивается ручной работы серебряная люстра с потухшими и оплывшими свечами. Комнату освещает один лишь канделябр с тонкой свечой пчелиного воска. Ни стула, ни табуретки, ни кресла. На стене – огромный портрет Командора с надписью:

«Я вижу все! Твой муж и твой покровитель, твой пастырь духовный, твоя совесть и твоя погибель».

ГИДАЛЬГО (входит за женщиной в комнату, та исчезает, он игриво): Ау! Где вы? Прекрасная сеньора! (идет на цыпочках, заглядывает повсюду с теми же словами, лезет под кровать): Какой простор! Какая бездна вкуса! Я чуствую везде здесь вашу руку, моя возлюбленная Донна. Не мог же этот таракан, эдакая селедка, изделие жестянщика всего лишь додуматься до совершенной красоты такой! (заглядывает за ширму с эротическими картинками из древнеримской жизни – отуда женский вскрик): Пардон! Я подожду сеньора. Вы правы: с таким количеством тряпья не сладить сразу. Восемь юбок? Или даже десять? Еще корсет да криолины,булавки, кнопки, фижмы, чего-то там еще... (снимает с плеч плащ, бросает его на пол, садится на постель, подпрыгивает на ней, кивает довольно, продолжает): А топят здесь неплохо (принюхивается): И печи не дымят... Или у вас по английской моде – камины? (тянется к столу, наливает из стоящей там оплетенной лозой бутыли вино в хрустальный кубок, смотрит сквозь него на огонек свечи): Бургундское... Красивое вино. В такое издавна кладут на бочку две тысячи шпанских мушек. Чтоб похоть возбудить (полуоборачивается к ширме): Ау, красавица моя! Вы пили этот нектар волшебный?

АКТРИСА выходит из-за ширмы. На ней вместо богатого платья нечто воздушное – из сералей Востока, то есть просвечивается и легко снимается. В туфельках на высоких каблукках, распущенные волосы едва удерживаются гребнем, на запястьях - золотые и серебряные браслеты. Огромное декольте в окружении кружев розового цвета, без каких-либо украшений.

ГИДАЛЬГО (восхищенно): Вот это да!!! Венец созданья, восхищенье взгляда... При этих бедрах еще и эта грудь! Эти уши! Эти глаза! (медленно поднимается с постели): Ты хороша, хитана, ты – свежая поляна...

АКТРИСА (с ласковой улыбкой, нежно): Не надо повторяться. Я знаю эту песню. Весь город говорит, что вам по нраву мои крутые бедра. Но о них вы не сказали мне ни слова.

ГИДАЛЬГО молча бросатеся на колени перед ней, обхватывает ее бедра руками, прижимается лицом к ее лону.

АКТРИСА (переходя на тон снисходительный): Прекрасный музыкант, плохой певец, удачливый дуэлянт... Как только удается вам удается совмещать подобные противоречия?

ГИДАЛЬГО: Точно также, как вам любовника прямо-таки на сцене удалось прикончить.

АКТРИСА (капризно скривив губки): Мой котик, ты невежлив. Если я обижусь, то мой муженек тебя накажет. У него три палача в прислугах, штук сто двадцать альгвасилов, еще монахов-рыцарей штук двести... И всяких слуг, прислуги, их жен зубастых будет с тыщу. Ты с муженьком моим не сладишь, будь даже если ты самим фехтовальщиком искуссным Дон Жуаном. Ты знаешь, кто мой муж?

ГИДАЛЬГО, не отрывая головы от ее тела, отрицательно качает головой.

АКТРИСА (торжественно): Мой муж - сам Командор Ордена Калатавры! (и тут же меняет интонапцию на презиртельную): Засохший корень, импотент несчастный. И сам не берет, и другим не дает. Каплун. Соски коровы приятней щупать, чем его... (вспохватывается): А, впрочем, в остальном мужчина он – ну, хоть куда! За ним я – как за каменной стеной. Нет, не за стеной, а за картиной! (показывает на портрет супруга своего)

АКТРИСА: А еще я заказала его скульптуру. Каменную и в полный рост. Велела изваять его в его наряде дурацком – в том самом, что настоящие рыцари носили лишь в часы битв, а в остальное время их барахло везли обозы. Нынешние модники-придурки таскают на себе изделья мастеров жестняного искусства, как свидетельства доблести своей в постелях. Бесстыжих лиц не видно под шлемами – это значит... (вскрикивает): Ой! (отскакивает – ГИДАЛЬГО летит спиной на ковры): Так могла я с Командором играть в любовь. С истинным кабальеро мы должны на ристалище постельном быть равнми противниками: ваше, гидальго, копье – против моей чаши. Немедленно разденьтесь – и в битву (плюхается на постель, вздыхает): Эти мне мужчины... Герои только на словах. А пока сама не возьмешь мужчину в руки, он не осмелится опрокинуть тебя на спину. В Московии мужчины, говорят, спят с женщинами одетыми в шубы. А французская женщина...

Пока она говорит, ГИДАЛЬГО поднимается с пола и накидывается на нее.

АКТРИСА (продолжает,барахтаясь под ним): ... слушает слова красивые сначала, потом ей дарят прелестные вещички, ведут в театр или на королевский бал, там говорят опять красивые слова, чтобы потом в каком-то закутке иль под кустоми, а то и в обыкновенной канаве свершают то, что в Испании делают в постели.

ГИДАЛЬГО (в гневе): Заткнешься ты когда-нибудь? Ну, ты - женка Командора. И что? Невелика птица. Я, может быть, сам – помощник королевского прокурора – и не кричу об этом каждому встречному-поперечному (тянет одеяло на себя и на нее).

АКТРИСА: Ах!.. Дышать мне трудно. Растегните лиф мой...

АКТРИСА (со стоном): Вы – настоящий кабальеро.

ГИДАЛЬГО целует ее.Одновремиенно сцена погружается во мрак. Свет фитилька свечи мелькает в полной темноте.

Выходит изрядно пьяненький СЛУГА. Шарится долго по карманам. Наконец, добывает из-за пазухи какую-то грязную тетрадку. При свете луны заглядывает в нее.

СЛУГА: Завтра можно будет вписать сюда номер триста первый – жену командора Ордена Калатавры. Донна Анна – из славной женскими прелестями Севильи начнет четвертую нам сотню или... станет последней в карьере Дон Жуана. Господин королевский прокурор дал право мне пользоваться именем его и обещал мне жалких два эскудо за службу тайную... (оглядывается, прикладывает палец к губам): Но тише, тише, тише... Я служу не королю, а Дон Жуану... (замечает БРОДЯГУ под тележкой, подходит ке нему и громко говорит): Я служу господину моему сеньору Дон Жуану!

БРОДЯГА переворачивается на другой бок, храпит;

СЛУГА возвращается к тому месту, откуда удобней следить за домом Командора

СЛУГА: Вернемся-ка к прекрасной Донне Анне... Увы, не долго жить ей в звании супруги Командора (где-то лает собака, он, словно отвечая именно ей, продолжает): Такова участь всех любовниц Дон Жуана: все они вдвоеют и, чтобы смыть с себя пятно позора, торопятся сокрыться в монастырь. Там прячутся они от глаз людских, от языков паскудных, терзают плоть свою желаньями и строгостью Уставов. Но прежде платят нам с хозяином по таксе – две тысячи эскудо. То есть ровно в тысчу раз больше, чем платят мне король и господин королевский прокурор. Воистину, женщина – исчадье Ада. И лишь бритье голов, монашья ряса – надежная узда для них... (потягивыается, отчего веревка в его руке поднимается и ... раздается грохот рухнувшего с крыши кровельного железа): Ну, вот... Супруг явился... Начинается акт третий спектакля по пьесе «Разгневанный рогоносец или Неверная жена и ветренный любовник».

Посреди улицы валяется груда железа, из которой торчит железный шлем КОМАНДОРА.Из шлема, как из гулкой бочки, слышен искаженный голос.

КОМАНДОР: Подай, болван, мне руку! И помоги подняться, олух!

СЛУГА (с легкой усмешкой): О, как прикажете, сеньор в табакерке. Но прежде, чем я примусь за работу, извольте обещать, что за труд мой заплатите вы мне... ну, хотя бы пять реалов.

КОМАНДОР (грозно): Дай руку мне! Я – командор Севильи!

СЛУГА: За грязную работу обычно платят вдвое больше. Плати золотой эскудо – и тут же встанешь на ноги, нахал. Иначе... ночь холодная... железо тянет соки из тела... Ты, грубиян, подохнешь скорей, чем пьяница, что завалился спать вон там – на клоке сена под телегой зеленщика. Пьяница проспится – и пойдет домой, к жене, которая всю ночь не смыкает глаз в ожидании любимого пропойцы. А ты окоченеешь – и тебя вот так вот, в заиндевелых доспехах уложат в гроб под фальшивую скорбь твоего пременника на посту... Как ты сказал?.. Командора? Ордена рогоносцев?

КОМАНДОР: Мошенник! Я тебя сгною в темнице! Гаротою сомну тебе виски и ноги затяну испанскиими сапогами. Немедленно подай мне руку, и помоги мне на ноги подняться!

СЛУГА: Не вижу логики в словах я ваших, сударь. Грозите мне – и от меня же ждете помощи в несчастье вашем? Как если бы любовник попросил бы мужа помочь ему раздеться пред спариваением с его женой.

КОМАНДОР: Убью, подлец! Что за намеки?!

СЛУГА: Ты – поп и одноврмеенно верный пес на королевской службе, а я – та мужицкая дубина, что может перебить тебе хребет. Немедленно и с должностным смиреньем проси о снисхождении моем. Как будто ты - исчедье Ада, а я - сам Бог, и в милости моей ко всякой мрази благосклонен, а добрый люд наказываю страстно. Я слушаю...

КОМАНДОР (сквозь стон): Прошу... пожалуйста... Подай мне руку... Руку только...

СЛУГА: Руку подать созданью падшему... иль нищему... или больному... Можно! И даже нужно. Но ты здоров, всесилен и богат. Зачем рука тебе моя?

Внезапно на улице появляется МУЖЧИНА в черном плаще и при черной шляпе.

МУЖЧИНА: Лепорелло? Ты с кем болтаешь тут? (видит лежащего на земле КОМАНДОРА): А это что за груда ржавого железа?

Слуга размахивается концом все той же веревки – и бьет по шлему – гулкий звук, КОМАНДОР оглушен, застывает.

СЛУГА: Порядок. Он теперь не слышит нас.

МУЖЧИНА: Это что – продолженье нашей шутки? Сеньор королевский прокурор сказал, что завтра утром должен я воскреснуть... (выходит на свет – и тут ясно видно, что это - АКТЕР) и помочь тайному слуге его Дону Лепорелло, скрывающемуся под именем... Забыл каким.

СЛУГА: Ласарильо из Тормеса, болван. Кто разрешил тебе воскреснуть раньше, чем утром завтра или даже днем?

МУЖЧИНА: Так в церкви холодно,сеньор Ласарильо из Тормеса... И мыши там... Гроб жесткий, воняет ладаном... И к тому ж, забыли вы оставить мне бутылку вина хорошего. А трезвым спать в гробу невесело. Вот я и решил пройтись в таверну «Три селедку», винца хлебнуть – и встретил вас.

СЛУГА: Довольно объяснений. Сам все вижу. Помоги мне. Надо вот эту устрицу избавить от железных створок.

АКТЕР (узнает его): Командор Севильи?...(у СЛУГИ) Зачем вы, Ласарильо, били его по голове? У него и так мозгов не слишком много. А теперь он жизнь потратит на то, чтобы найти вас и с вами расчитаться за этот ваш удар.

СЛУГА: Коль ты лицо официальное, то береги лоб от рогов, а коль рогат, то не веди себя надменно с тем, кого о помощи ты просишь. Отрастив рога, мужчина мгновенно становится слабым, как женщина... Нет, даже слабее женщины.

АКТЕР: Свершилось?

СЛУГА: Ровно час назад! Хозяин мой вошел в опочивальню, а вскоре и потухли свечи.

АКТЕР: Но мог хозяин ваш, сеньор Ласарильо из Тормеса и оплошать.

СЛУГА: И часто ты не знаешь сам, что мелешь? Хозяин мой зовется Дон Жуаном! Пройдут века – а люди бдут вспомнать его деянья чаще, чем все подвиги Геракла! Имена героев Реконкисты забудутся, про Сида будет вспомнать один из десяти тысяч, забудут про Христа, а имени Дон Жуана суждено сиять в веках известным всем рожденным на земле любого цвета кожи! Грех его прелюбодеяний миллиардами людей признается превыше всей святости всех святых!

АКТЕР (испуганно): У стен есть уши, сеньор Ласарильо. Святая инквизиция услышит ваше святотатство – и нас обоих отправит на костер!

СЛУГА: Кому ты нужен, жалкий червь? Я сам – друг Великого инквизитора! (АКТЕР в ужасе. Он падает на колени и с благочестивым видом целует край грязного плаша СЛУГИ): Иль думаешь, что должность прокурора дает король без спроса у него? Святая церковь стоит превыше короля и выше даже Дон Жуана! Тут я решаю: это должен слышать народ Севильи. А вот про это (показывает на дом Командора) не должно быть известно никому (вдруг чихает): Зябко, черт меня дери!

АКТЕР (поражен): Друг Верховного Инквизитора и Королевского прокурора чертыхается? Что я слышу? Возможно ли такое? И небеса не рухнули на землю? (облегченно смеется): Ах, понял я! Ты – просто шут. Такой же, как и Донна Анна, когда на сцене притворялась, что она – мне мать. Как и я, актер бродячий, которому ты, милый Ласарильо, дал золотой эскудо за то лишь, чтоб я попритворялся, что стрелой, пущенной одним из подкупленнных тобой альгвасилов, пронзен на сцене.

Поднимается, отряхивает колени, качает головой.

АКТЕР: Ну, ты смотри: какой актер! Я чуть было не поверил, что ты – не друга,а самый настоящий Великий Инквизитор. Сказал вчера мне, что воображенье твоего хозяина должны мы с Донной Анной поразить убийством, чтоб воспылал твой работодатель страстью жаркой именно к супруге Командора. Зачем?

СЛУГА (торжественно): Приказ его Величества короля Испании!

АКТЕР: Какое дело королю до какого-то там гидальго? Или даже какое дело до супруга какой-то там Донны Анны? Я спал с этой подстилкой целый год. Ничего особенного. Одно кривлянье и куча всяческих реприз пред главным действием. Актриса она паршивая, зато болтлива, как триста тридцать пять сорок... Иль даже триста тридцать шесть.

СЛУГА: Наемным исполнителям нельзя быть в курсе тайн Эскориала. Но тебе скажу...

АКТЕР: Нет, нет... С меня достаточно тех тайн, что я знаю. Излишек тайн мешает нам удерживать голову на шее. Достаточно мне знать что Ласарильо – это Лепорелло... Или Лепорелло – это Лосарильо из Тормеса. И кое-кто из вас один – Королевский прокурор и одновременно Великий Инквизитор. Или друг того и другого.

СЛУГА: Для всех я - тень хозяина моего Дон Жуана, все время следую за ним и покоряюсь его воле.

АКТЕР: Ну, да, ты – тень его. Конечно. Поэтому ты мне сказал, что твой хозяин – убийца. Потом провел его в дом Командора, и дверь за ним закрыл.Теперь хозяин твой с Донной Анной пьет портвейн Командора и ведет беседу о ценах на базаре, о помаде, о пудре и о вшах... Я с ней об этом целый год лишь и говорил. И больше ни о чем. Она не знает, какогй сегодня год, какой король сидит во дворце Прадо, какой живет в Париже, и есть ли на земле другие города, кроме Севильи.

СЛУГА: Ну, можно поговорить о ванне, о душистом масле из Греции, посплетничать о соседях и соседках.

АКТЕР: Соседей я ее не знаю. А про ванну... Благородная сеньора должна мыться три раза в жизни: в день своего рожденья,´на свадьбу и когда кладут ее во гроб торжественно и чинно. И никакой непристойности ей позволять себе нельзя. Кроме разве что того, что посторонний мужчина в доме и в опочивальне. Ибо! Моя любовница верна должны быть мне, но не мужу!

СЛУГА: Что ж... Спорим на... золотой эскудо. На тот самый, что ты заработал у меня. Сейчас твоя люовница в объятьях моего хозяина.

АКТЕР (смеется): Господина прокурора или Верховного инквизитора? Спорим! (удар ладони о ладонь): А как проверим?

СЛУГА: Очень просто. Оденешь этот вот железный хлам, напялишь шлем на глупую свою башку - и топай в дом под видом Командора.

АКТЕР: Какой ты мудрый! (одевает доспехи Командора, не переставая при этом говорить): А говоришь, что не актер. На свете нет никого мудрее мужчимн из племени шутов. Ведь только шут умеет рядиться в шкуру женщины, короля или командора, менять личины, словно дама меняет юбки. Сейчас узнаю: измену сотворила мне жена Командора? Узнаю – и за это получу еще и золотой эскудо! Лишь мудрый шут умеет так – из ничего – добыть прекрасный золотой кругляк с лицом испанского монарха. Но вот вопрос: тебе какая корысть от этой заварухи? Я мнимо умер, твой хозяин влюбился в стерву, рогатый командор лежит в отключке, его жена лежит в объятьях... или не лежит... Да черт с ней! Пусть бы и лежала. Какая корысть в этом всём тебе?!

СЛУГА (спокойно): Оделся? Ну-ка, попрыгай! (АКТЕР прыгает, весело звенит доспехами, не замечает, как из кармана его выпадает золотая монета): Достаточно... (захлопывает забрало на его лице, берет за руку и ведет к дому Командора, толкает дверь): Вот дом ее. По лестнице поднимешься – налево дверь. Толкнешь ее – и ты в опочивальне Донны Анны.

СЛУГА пинком вталкивает АКТЕРА внутрь дома. Поднимает монету, сует за пазуху.

Свет луны высвечивает на часах, что на башне ратуши, время – без пяти двенадцать.

СЛУГА: Скоро полночь... Время свершения преступлений и начало досужих роазговоров горожан о том, что произошло, когда они все хором храпели. И никому из жителей Севильи в их башки дырявые не придет, что началом сегодняшней ночной истории была история совсем другая (усаживается прямо на землю, сворачивает ноги калачиком, начинает сматывать под дальнейшую свою речь вереку): Десять лет тому назад моя невеста вдруг отказала мне в любви, и тут же стала женой богатого мельника – одного из владельцев тех чудовищ, что против Дон Кихотов выступят стройным фронтом лет через сто-сто пятьдесят. Живет с тех пор она богаче графской дочки. Но муж ее – тиран, и не мужчина в постели. Это знают все у нас в округе – от младенца до сатрухи. Он стережет свое добро покрепче, чем Дракон царя Колхидского берег руно златое. Жену свою считает он просто собственностью своей, держит внутри дома, не позволяет ей видеть никого, ни себя не дозволяет ей кому-то показать. Была красавицей она – но в кого преобразилась за годы воздержания, никто не знает. Кроме мужа. Но... Коль нет постели – нет и ребятишек, коль нет детей – то нет и брака. Но церковь наша всемилостивейшая и могучая развода не дает. Да ей развод не нужен. От денег она никуда не убежит... (поднимается на ноги, сует моток веревки за пазуху): А я от горя ушел в монахи. Запил с горя, но... доблестный Великий инквизитор меня позвал к себе и дал мне порученье... (оглядывется на спящего БРОДЯГУ): Но, тс-с... Молчок... С тех пор я десять лет – слуга гидальго Дон Жуана (разгуливает по улице туда-сюда, поминутно заглядывая во всю ту же тетрадку): За десять лет – три сотни женщин - это по тридцать женщин в год он охмурил. В году двенадцать месяцев. Значит, меньше трех женщин каждый месяц теряли честь в Испании с помощью моей и моего хозяина. Не много. Но... Учитывая потерю времени на переезды, - неплохо. С каждой соблазненной Донны мы слупцевали по две тысячи эскудо. Вместе это – шестьсот тысяч золотых монет при расходе не более тысячи в год, поскольку мы и столуемся за женский счет. То есть вместе минус тридцать тысяч. В результате должны иметь мы пятьсот семьдесят тысяч чистой выручки, что говорит о высокой доходности нашего предприятия – около двух тысяч процентов прибыли. Неплохо... (спотыкается о все еще лежащего в беспамятстве КОМАНДОРА, достает веревку, начинает связывать его): Доходней нашего дела лишь работорговля. Жаль, что за каплуна вот этого никто не даст и двух реалов – цену перевозки этого дерьма до ближайшего порта...

Спальная комната Донны Анны. Часы продолжают медленно, словно нехотя, отбивать 12 раз.

ГИДАЛЬГО и АКТРИСА вскакивают с постели. Одежда на них в столь живописном беспорядке, что сразу ясно при взгляде на них что встреча их была вовсе не целомудренной.

АКТЕР (глухо): Изменница!

ГИДАЛЬГО (стоя спиной к вошедшему): Ах, негодяй! Каналья! Плут! Бездельник! Ласарильо! Небось замерз, глоток вина принял – и спишь, как мышь? Иль греешься в харчевне «Три селедки»? А сон хозяина не устерег! Я тебе намну бока! И сделаю из ягодиц котлеты!

АКТЕР (из-под шлема торжественно): Почтенье вам, сеньор! (иронически): И вам почтенье, супруга верная моя! Источник чистоты! Души моей отрада!

ГИДАЛЬО: Кто здесь? (резко оборачивается, одновременно вырывая из ножен шпагу): Ого! Кусок железа? Шпага не поможет (отбрасывает шпагу, достает из-за ботфорта маленький арбалет, взводит тетиву и направляет стрелу в АКТЕРА): Еще движенье – и стреляю!

АКТЕР: Почтеннейший сеньор убить желает того, кто стал ему сегодня будто братом? Ты только что покинул лоно, что было столько лет моим! Теперь мы братья, а убийство брата – есть смертный грех. Каин, убивши Авеля, навеки приобрел проклятье в сердцах людей. Ужель ты хочешь убить того, кто дом тебе для греха сладостного предоставил? Или ты не знаешь, что отныне ты заболел болезнью краснокожих, которую в нашу славную Испанию привез сеньор Христофор Коломбо из открытых им на той стороне Земли земель, которые скоро назовут по имени Америго Веспучи? Пройдет немного времени – и у тебя на губах раскроется роза шанкра, ну, а потом провалится и нос.Ты станешь весь смердеть, как я, и прятаться в железо, как прячусь я, любезный брат (голос его звучит изнутри шлема раскатисто, зловенще): Ха-ха-ха-ха!

ГИДАЛЬГО спускает курок арбалета, но стрела ударяется в железную грудь и падает на пол.

АКТЕР (грозно, понемногу в течение реплики поднимая голос до максимума): Презренный трус! Ты похитил жену у мертвеца – и чувствуешь себя героем, стреляя в мертвеца, убитого твоим слугой прямо под окнами Донны Анны?!

АКТРИСА: Ах! (красиво заламывает руки, но тут же возносит их к небу): Мой муж! Моя истинная любовь! Мой кумир! Моя отрада! Мой свет очей! Мне ничего не надо от жизни без тебя! Я вся умру! Нет я умру не телом! Я вся душой умру! И спрячусь в темнице монастыря! О, бедная Донна Анна! (падает лицом в кровать, бьется в рыданиях).

ГИДАЛЬГО (ей): Неверная жена! Неверная любовница! Неверная дворянка! Неверная служанка муз! Чему верна ты, кроме кошелька? (оборачивается к АКТЕРУ): А ты кто, спрятавшийся в броне, как устрица в раковине?

АКТЕР (торжественно и чинно): Посланник Ада! Ты выполнил здесь миссию свою – раскрыл глаза Севильи на грех, живущий в доме Командора, известного всем ложной святостью своей. Отныне королевский будет оглашен Указ о снятии с меня – покойного супруга Донны Анны - златой цепи властителя Севильи и об изъятьи из моей казны в казну Испании двух тысяч золотых монет и всей пахотной земли, нам с Анной принадлежавшей! То – посмертное наказание супругу блудницы Донны Анны наложил Верховный Инквизитор! Ну, а тебе, гидальго Дон Жуан, за все грехи твои отмечено будет уже там – у нас: в Геене огненной! Дай руку!

ГИДАЛЬГО (эффектно отворачивается): Нет! (отбрасывает арбалет, словно тот жжет ему руку): Донна Анна! Помоги!Дай руку мне! Позволь остаться возле ног твоих! Окажи мне милость. Спаси от Ада!

АКТРИСА (презрительно): Какой ты жалкий и противный. Ты – не мужчина, ты – дерьма кусок. Меня лишают двух тысяч золотых эскудо, всех пахотных земель, а ты заботишься о своей лишь шкуре. Отправляйся в Ад! Мне нужен другой мужчина – крючкотвор судейский, который сумеет судей убедить, что я была верна сеньору Командору, что вся вина лежит на этом... Как тебя зовут?

ГИДАЛЬГО: Дон Жуан!

АКТРИСА: Вот, вот... Вина лежит лишь на сеньоре Дон Жуане. Слышишь, чудище железное, как две капли воды похожее на того каменного истукана, что я ваятелю заказала, чтобы водрузить на могиле доброго моего супруга? Я всем поведаю о том, как Дон Жуан тайно, словно вор, проник внтурь дома моего, взломал альков, чтоб насладиться прекрасным телом Донны Анны. Но Донна Анна, схватив подсвечсник (берет в руки подсвечник с потухшей свечой): ударила его по голове (бьет, но промахивается): да промахнулась. Но в жаркой схватке, спасая честь Командора, выскользнула из рук насильника и позвала (оборачивается к АКТЕРУ)... позвала вас, мой супруг. И вы явились. Прямиком из Ада. И увели вы Дон Жуана за собой.

АКТЕР (пока она говорила, успед взять ГИ ДАЛЬГО за руку): Прекрасное решение проблемы! Дай руку мне, насильник, – и в тот же миг окажемся мы у брега Стикса. Сам Харон причалит челн к ногам и ступням нашим, и отвезет нас к берегу другому - к месту твоих вечных мук, воспетых Данте Алигьери! Поспешим! Не то сам святой Илья ударит молнией – и ты в довершенье к главным мукам умрешь в мученьях плоти!

АКТРИСА по-настоящему падает в обморок, хряпнувшись при этом мимо кровати, а АКТЕР с ГИДАЛЬГО торжественным шагом покидают спальню ДОННЫ АННЫ.

дописанный уже автором сей доподлинной истории,

Яркое солнце. Окраина Севильи. Кладбище с погостовой церквушкой, с длинными шеренгами надгробий и памятников – в основном, в виде Распятий, скорбящих Дев Марий и ангелов. У многих из ангелов отбиты крылья, кое-где и каменные кресты порушены, обколоты.

Из-за памятника КОМАНДОРА выходит на просцениум СЛУГА.

СЛУГА: Вот и все. Начало Реконкисты – время смены на Иберийском полуострове хозяев и религий. Его святейшество папа римский и Господин Верховный инквизитор, и с ними вместе Королевский прокурор – вот власть истинная в Испании теперь. Народ Севильи стал христолюбив, но чары прежней веры преследуют его – и в результате женщины Севильи обрели свободу, какой допрежде не знали дамы мира мусульманского. И потому...

Нет, все по порядку рассказывать скучно. Достаточно сказать о главном...

Командор мертв. Его зарезал я, как поросенка, которого подают к столу с листочком хрена иль петрушки в мертвой пасти. Вот эту вот статую его я вырезал из местного гранита за те три дня, что труп его лежал в зданьи храма Святого Себастьяна, где с ним простились тысячи севильцев. Они все хором прославляли останки рогоносца за то, что якобы воскрес командор Ордена Калатавры и наказал блудильщика Дон Жуана. Историю эту они разнесут по миру, как истинную.

Донна Анна сразу после панихиды отправлена будет в монастырь...

Появляется ДОННА АННА в платье монахини-ионитки. Лицо ее благочестиво, смотрит она в небо, руки сложила ладонями вместе, поместила из на груди. Очаровательное распятие на серебряной цепочке висит так низко,что привлекает внимание зрителей к ее округлым бедрам.

СЛУГА: Но прежде она заплатит мне две тысячи златых эскудо – цену за мое молчанье, которое избавило ее от аутодафе (кивает на скелет и достает из-за пазухи объемистый кошель). В этих вот деньгах – и сокрыт главный смысл действа о Дон Жуане, сыгранного нашей труппой триста один раз. Всегда по одному и тому же сюжету: жена чиновника испанского - мой хозяин - явившийся рогоносец – и, наконец, схождение в Ад. В результате идеология христианства торжествует над маврами и над их магометянством. Король доволен. Великий Инквизитор счастлив.

При чем тут деньги, спрашиваете?

Не спешите. Все понять сразу не каждому дано.

Спектакль наш – есть эсклюзив. Его сыграли мы уж 301 раз! Имя Дон Жуана есть наша торговая марка, защищенная законом. Имя это после смерти моей растиражирует драматург Тирсо де Молина, его подхватят тысячи других драматургов и, видоизменяя всяких раз, станут показывать на тысячах сцен перед миллионами болванов, которые будут верить их брехне, а не моей истории – истинной и правдивой. А деньги, что нам платят наши Донны Анны, Донны Изабеллы, Денны Мессалины, донны всякие другие за то, что их Великий Инквизитор не сожжет, мы делим так...

Мне, как продюсеру, автору сюжета, режиссеру и ваятелю вот этого каменного дурака причитается ровно половина гонорара – то есть тысяча эскудо.

Двести два эскудо – Верховному Инквизитору с Королевыским прокурором...

СЛУГА бросает кошелек БРОДЯГЕ с собакой. Пьяный ловит деньги и низко кланяется ему. Собака встает на задние лапы, а передние складывает перед грудью., высовывает язык и часто-часто дишит.

СЛУГА: Процент изрядный, но, если подсчитать, то вдвое меньше, чем церковная десятина крестьянина простого, ибо берется не из моих денег, а из остатка в тысячу эскудо.

Восемнадцать золотых уходит на пропой по случаю заключенья сделки и на тризну после похорон Командора. Почему так много? Потому что...

СЛУГА делает знак – и на сцену вываливает толпа ГОРОЖАН: знатных и простолюдинов.

СЛУГА: Народ севильский глупый тоже хочет пить, гулять, блудить и верить при этом, что он святой и мудрый. А главное, чтобы верил он в Каменного или Железного гостя, унесшего Дон Жуана за блуд его не куда-нибудь, а в Ад. Народ Севильи должен убедиться, что его не обманули – и верит мне лишь потому, что деньги беру я не у него, а я сам дарю народу на пропой и на гульбу. Ибо без пьянок и без праздников, оплачепнных другими, народ не может верить ни в Бога и нив Дьявола, ни ва Дон Жуана, ни в Каменного гостя.

Еще сорок золотых приходится отдать Актеру, что забрался в латы Командора.Это много, но это гарантирует его молчание вовеки. К тому же он мне нужен про запас...

СЛУГА: Допустим, вдруг убьют Жуана на дуэли. Или воткнут нож в спину ночью. Или простынет он, заболеет чахоткой. Еще опасность есть подхватить сифилис, чуму, холеру, тиф, бруцелез. Наконец, споткнуться может он - и сломать ногу, руку, расквасить нос... Ему на смену тут же вступит новый...

Делает приглашающий жест – тотчас появляется АКТЕР в костюме Гидальго. Раскланивается с публикой, достает шпагу и встает в боевую позу, фехтуется с воображаемым противником.

СЛУГА: И наш спектакль вновь начнется с новой амбарной книги (достает из-за пазухи новую тетрадь) и с появления где-нибудь в Толедо моего нового якобы хозяина. Новый Дон Жуан влюбится в какую-нибудь корову тамошнюю, наставит с ней рога владельцу этого города. Затем... все, как по только что сыгранной пьесе – оживший рогоносей – дорога в Ад... До следующего города, до следующей Донны Анны. И так лет пятьсот...

За это время банк мой в Ломбардии (достает из-за пазухи кипу тетрадей) станет столь богатым, что все императоры, короли и даже папа римский для войн своих и неугасимого желанья выглядеть богатыми, залезут в банк мой в долги под столь высокие проценты, что мой потомок будет натравлять: Англию – на Испанию, Испанию – на Францию, Францию – на Австрию, Австрию – на Польшу, Польшу – на Московию. И наступит поначалу ужас Тридцатилетней войны, потом Первой и Второй мировой войн, меч занесется для нагнетанья Третьей...

Стоящие вокруг него жители Севильи начинаютпадать мертвыми. Последними рушатся простоявшие весь спектакль навытяжку АЛЬКАЛЬДЫ

СЛУГА: И победители будут платить проценты моим потомкам на самом деле только лишь за то, что один из моих многих Дон Жуанов переспал с одной из многих Донн Анн...

СЛУГА щелкает пальцами – и на сцену выбегает ДОН ЖУАН с подносом в руках и угодливой улыбкой на лице, согнувшийся в пояснице. Начинает обшаривать мертвецов, бросать их кошельки на него. Гора кошельков растет.

СЛУГА: Вот и весь расчет конечный. Все это (показывает на народ Севильский, на оба кладбища и на ДОН ЖУАНА, потрепав его по щеке, за что тот целует ему пальцы): ... это – на самом деле мое: и деньги, и народы, и женщины, и (показывает в зрительный зал): вы. Все вместе вы не владеете ничем. Все, что заплатил я Великому инквизитору, Королевскому прокурору, самому королю, Дон Жуану и Актеру – все моим потомкам вернется. С лихвой. И в этом истинный смысл вашей жизни, господа...

Я – скромный человечек, слуга похотливого Дон Жуана по имени Ласарильо из Тормеса не оставлю вам даже имени моего. Я подсуну вам имя, похожее на весеннюю песнь лягушки - Лепорелло. Потому что мое имя – это моя собственность, а я... Своего... Ничего... И никому... Не... Отдаю...

Внезапно стоящая до этого недвижимой статуя КОМАНДОРА шевелится - и раздается громкий, страшного звучанья голос.

КОМАНДОР: Ты продал душу Аду!

СЛУГА (подставив ладонь под капельки дождя, спокойно): Кажется, Бог сейчас заплачет... (оглядывается на собаку, свистит ей призывно): Хамстер! К ноге! (пёс бежит к нему): Пойдем. Наш ждет хозяин Ада... наш с тобой Хозяин.

СЛУГА поднимает воротник своей рубашки, уходит вместе с собакой со сцены, оставляя пространство, усеянное мертвецами.